Незнакомые люди поворачиваются ко мне, лица их залиты слезами. Не слыша их, я смотрю на огромную кровать, черный полог. Вдруг осознаю, что беззвучно двигаюсь к этой кровати, волоча бесчувственные ноги по растоптанным зимним цветам, вдыхая, но не ощущая резкого запаха камыша и ладана, протягиваю руку, чтобы раздернуть занавески, и вижу…

Вздыхаю, наконец-то узнав окончание своего давнего видения.

Глаза Гиза закрыты, красивое лицо омыто от крови, которая забрызгала его в минуты борьбы за жизнь. Его мускулистые ноги словно выточены из слоновой кости, изумительны в своем совершенстве. На широкой груди темнеют следы ран — следы сорока шести пронзивших его кинжалов. Серебряное распятие покоится в крупных руках со вздувшимися венами. Кажется невозможным, чтобы этот человек, чья жизнь была неразрывно связана с моей, от того дня, когда он впервые играл с моими детьми, до ночи, когда он лишился отца, и жестокостей, которые он учинил в канун Дня святого Варфоломея, — чтобы именно этот человек был сейчас так покоен и тих. Он был последним в своем роду. Как ни было могущественно семейство Гизов, оно никогда не оправится от такого удара.

В конце концов Франция, вопреки всему, победила.

Я отступаю. Поворачиваю прочь. Жар охватывает меня. Душа моя трепещет в предвкушении.

Осталось сделать только одно.

БЛУА, 1589

Все кончено, как и предсказал столько лет назад старый Маэстро. Я исполнила свою судьбу. Уже сейчас жар усиливается, и я чувствую, как все слабее бьется сердце. Скоро мои домочадцы придут прощаться со мной; сын будет сидеть у кровати и держать меня за руку, а мои дамы будут плакать. Начнется бдение.

Я запечатала прощальное письмо к Генриху. В нем я напоминаю сыну, что путь к миру теперь свободен. Если он придет к согласию со своим кузеном Бурбоном, наваррец станет оберегать его и будущее Франции. Он позволит Генриху править, пока не придет его очередь воссесть на трон.

Теперь пора закрыть мои тетради. Лукреция знает, что надо сделать; это мой долг, моя последняя жертва. Я должна унести свои тайны с собой в могилу. И все же с какой неохотой отрываюсь я от этих переплетенных в кожу томиков, иссеченных всеми ненастьями моей жизни! Ведь проститься с ними означает отказаться от всего, что я любила и потеряла.

Это последняя страница моей исповеди.

Я ссыпаю остатки давнего дара Маэстро в свое маковое питье. Склянка помутнела, хрупкая, но обманчиво прочная на ощупь. Соскребая с ее стенок крупицы порошка в свой кубок, я думаю: не удивительно ли, что столь крохотная вещица может содержать в себе такую силу. Порошка осталось немного; он не убьет меня сразу, поскольку выдохся с годами, зато может ускорить мой уход.

Тьма подступает, и я закрываю глаза и в последний раз вызываю в памяти видение, в котором Генрих Наваррский сидит на черном боевом коне и на его шляпе красуется белое перо. У него густая медно-рыжая борода, обветренное лицо дышит решимостью. Я смотрю, как бросается к нему паж, восклицая: «Париж не сдастся!» — как при этих словах во взгляде наваррца вспыхивает нетерпение. На сей раз мне не нужно напрягать слух, чтобы различить его ответ; я не потеряю обещание будущего в мимолетности настоящего.

Я вижу, как Генрих откидывает голову и хохочет.

— Стало быть, не хотят сдаваться? — говорит он. — Что ж, придется мне дать им то, чего они хотят. В конце концов, Париж стоит мессы!

Я вздыхаю. Так оно и есть.

ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА

5 января 1589 года, в возрасте шестидесяти девяти лет Екатерина Медичи скончалась в замке Блуа, расположенном в долине Луары. В своем завещании она назначила денежное содержание слугам и домочадцам, разделила между внуками большую часть своих земельных владений. Замок Шенонсо отошел Луизе, жене короля Генриха; другая невестка Екатерины, вдова Карла Елизавета Австрийская, жила там вместе с Луизой до своей смерти, случившейся в 1592 году.

Генрих унаследовал все прочее имущество матери. Свою дочь Марго, которая до 1599 года оставалась узницей в замке Уссон, Екатерина в завещании не упомянула.

Иностранные послы добросовестно разослали сообщения о смерти Екатерины и вернулись к насущным делам. При жизни Екатерину боялись и ненавидели, и город Париж сообщил Генриху, что, если он посмеет похоронить мать в базилике Сен-Дени, горожане выволокут тело крюками и бросят в Сену. Поэтому тело Екатерины сорок дней пролежало в открытом гробу в Блуа и лишь затем было погребено неподалеку, в церкви Сен-Совье. Позднее останки Екатерины были перемещены в Сен-Дени. Во времена Великой французской революции мятежная толпа осквернила базилику и вышвырнула прах Екатерины, равно как и всех французских королей и королев, в общую могилу. Тем не менее великолепная мраморная усыпальница, которую Екатерина возвела для своего мужа и себя самой, сохранилась до наших дней.

В 1589 году монах-капуцин, нанятый якобы жаждущей мести сестрой Гиза, смертельно ранил кинжалом Генриха III. Перед смертью Генрих заключил перемирие со своим кузеном Бурбоном, Генрихом Наваррским. Были ли его действия вдохновлены предсмертным наставлением Екатерины, сказать сложно, однако Генрих Наваррский действительно взошел на французский трон под именем Генриха IV и стал одним из наиболее любимых и веротерпимых королей Франции. Впрочем, ему потребовалось десять лет на то, чтобы покорить Париж. В конце концов он перешел в католичество ради того, чтобы город признал его своим королем: именно это решение породило его знаменитую остроту: «Париж стоит мессы».

Главенство над Католической лигой, созданной убитым герцогом Гизом, принял на себя другой его брат; Лига и далее обладала значительным влиянием на французских католиков, пока в январе 1596 года Генрих IV не подписал договор, который положил этому конец.

Старшая ветвь семейства Гизов окончательно прервалась в 1688 году.

Марго была освобождена из-под домашнего ареста только после того, как согласилась на расторжение брака. Она вернулась в Париж, где жила во все возрастающей пышности, став легендой при жизни и написав собственные, чрезмерно украшенные мемуары. Она скончалась в 1615 году, в возрасте шестидесяти одного года, на пять лет пережив бывшего супруга.

Генрих IV вторично женился на Марии Медичи, происходившей из младшей ветви этого рода. В 1601 году Мария произвела на свет будущего Людовика XIII. Подобно Екатерине, она долгие годы терпела неверность своего мужа; овдовев, добилась власти в качестве регента при своем несовершеннолетнем сыне.

Генрих IV правил Францией двадцать один год. Несмотря на переход в католичество, он по-прежнему проявлял терпимость к гугенотам и прилагал все усилия, чтобы сохранить в стране религиозную стабильность. В возрасте пятидесяти шести лет он был убит католическим фанатиком, когда ехал в карете по улице Сент-Оноре. После его смерти Франция опять оказалась ввергнута в религиозную распрю. Потомки Генриха продолжали династию Бурбонов до ее свержения в 1793 году. Преследование гугенотов прекратилось, когда революция 1789 года дала им равные с католиками права перед законом.

Личность Екатерины Медичи до сих пор остается окутанной завесой зловещих легенд. Ее обвиняли в нескольких наиболее гнусных преступлениях XVI века, включая убийство Жанны Наваррской и Гаспара де Колиньи. Некоторые утверждают, будто она отравила старшего брата своего мужа, а также двух своих старших сыновей, не говоря уж о множестве второстепенных фигур, которые имели неосторожность ей перечить или враждовать с ней.

Истинна ли эта легенда? В самом ли деле Екатерина безжалостно уничтожала всякого, кто стоял на ее пути? Обладала ли она любовью к власти? Те, кто знал ее лично, говорили и «да», и «нет»; те, кто не знал ее, точно так же выражали противоположные мнения. Елизавета I как-то сказала, что из всех европейских правителей она больше всего боится именно Екатерины; если бы подобный вопрос задали Филиппу II Испанскому, у него наверняка нашлась бы веская причина примкнуть к этому мнению. Как ни странно, именно Генрих IV, услышав нелицеприятные высказывания о покойной теще, резко ответил: «Что, спрашиваю вас, может поделать женщина, оставшаяся после смерти мужа с пятью детьми на руках и перед лицом двух семейств, которые только о том и мечтали, чтобы завладеть короной, — я говорю о нас (Бурбонах) и Гизах. Дивлюсь, что она не натворила чего похуже».

Чтобы изобразить Екатерину, я вынужден был пойти дальше исторически сложившегося образа вдовы в черном, вечно плетущей интриги сеятельницы зла. Уцелевшие до наших дней письма Екатерины говорят о ней очень многое, равно как и письма ее современников. Я обращался также к множеству исторических и современных источников, чтобы лучше понять и саму Екатерину, и время, в котором ей выпало жить.

К своему изумлению, я обнаружил отважную девушку, которая, пережив нелегкое детство и сложный брак, стала настоящей гуманисткой, обладавшей поразительной способностью к компромиссу. Екатерина ненавидела войну и боролась за мир; она была королевой и матерью, чья главная цель состояла в том, чтобы обеспечить выживание династии. Пускай Екатерина не раз совершала серьезные ошибки, я все же не верю, что именно она была вдохновительницей Варфоломеевской ночи; скорей уж, она стремилась уничтожить Колиньи, который по меркам той эпохи может считаться государственным изменником. После того как первое, анонимное покушение на Колиньи провалилось, Екатерина в спешке и панике не смогла предугадать, что, посылая Гиза убить Колиньи и других гугенотских вождей в его доме, она вызовет массовые убийства шести тысяч человек в Париже и его окрестностях и очернит свое имя в глазах потомков. Хотя она не была абсолютной пацифисткой в вопросах религии, ее позиция в корне отличалась от позиции Гизов, которые выступали за систематическое преследование еретиков. Всю свою жизнь Екатерина чуждалась оголтелого фанатизма, который царил в Испании, и делала все, чтобы ослабить подобные настроения во Франции. Беда в том, что лишь немногие из ее окружения разделяли эти стремления.