— Я тебя не виню, — отозвался Генрих, и в голосе его прозвучало такое понимание, что мне неудержимо захотелось расплакаться. — К тому же никто со мной этого не сотворил. Винить тут некого. Таких, как я, много.

Тугой комок подкатил к моему горлу.

— А что, по-твоему, скажет двор? Что скажут послы, вельможи? Думаешь, они поймут? — Голос мой задрожал, выдавая тщетную попытку сдержать нахлынувшие чувства. — Наши враги обратят эту твою склонность против тебя, объявят ее слабостью. Подумай о Гизе: он теперь вождь наших католиков, а Церковь запрещает…

— Не поминай при мне Гиза и Церковь! — Лицо Генриха отвердело, и в голосе его явственно послышалась сталь. — Милостью Церкви я омылся в слезах, милостью Гиза — в крови! Мне больше не нужно доказывать, на что я способен. Я теперь король и стану править не только на словах, но и на деле — я, и никто другой.

— Не понимаю тебя… — Я похолодела.

— Что ж, позволь объяснить.

С этими словами он подвел меня к креслу. Портфель выскользнул из моих пальцев. Генрих сунул мне в руку кубок с кларетом и нагнулся, чтобы поднять портфель. Положив его на край стола, он порывисто, всплеснув полами накидки, опустился передо мной на колени, сжал другую мою руку и заглянул мне в лицо с такой нежностью, что глаза мои наполнились слезами.

— Я хочу сказать, — мягко начал Генрих, — что я не таков, как мой брат Карл. Матушка, я хочу править сам. Я теперь король Франции. Мне нужно все решать самому.

Я обмякла, не в силах вымолвить ни слова, а сын поднес мою руку к губам и коснулся ее легким поцелуем.

— Ты, должно быть, так устала. Последние пятнадцать лет ты вела неустанную борьбу, чтобы спасти нас от гибели. Ты потеряла мужа, двоих сыновей и многих друзей; настала пора снять это бремя с твоих плеч. Я теперь король. Разве не этого ты хотела — сына, способного править страной, ради которой ты принесла столько жертв?

Я молча кивнула, держа в одной руке кубок, к которому так и не притронулась. Другая моя рука все так же безвольно покоилась в ладонях сына.

— Я знаю, чего ты боишься, — сказал Генрих. — Именно поэтому ты позволила наваррцу бежать. Ты хотела, чтобы он оказался в безопасности — на тот случай, если мы не оправдаем твоих ожиданий. Пока наваррец связан браком с Марго, остается надежда, что, если когда-нибудь ему выпадет занять французский престол, он снова перейдет в католичество.

Я вздрогнула, как от удара. Генрих мягко покачал головой:

— Не говори, что это не так. Я тебя не корю. Ты любишь Францию, а оба старших моих брата умерли, не оставив наследников. Эркюль не годится для трона, а теперь ты думаешь, будто я пренебрегу своим долгом. Однако тебе незачем этого бояться! Я не допущу, чтобы любовь к Гуасту помешала мне действовать сообразно доводам рассудка. Правду говоря, я намерен как можно скорее жениться и зачать ребенка, дабы никто не посмел усомниться в моей мужской силе. В конце концов, что бы там ни говорили люди, а я — мужчина. Господь оснастил меня не хуже прочих.

И опять он словно прочел мои мысли. Мне казалось, что я, прибегнув ко лжи и интригам, скрыла от него правду, но теперь стало ясно, что мне не удалось скрыть ничего. Единственное, что осталось тайной для Генриха, — та ужасная месть, которую учинила нам Марго.

— Ты только представь себе, — улыбнулся сын. — У тебя скоро будет внук нашей крови, и отнюдь не отпрыск еретика. Я даже выбрал себе невесту. Я женюсь на Луизе Лотарингской-Водемон.

— Но она из семьи Гизов! — воскликнула я. — Как ты можешь снова связать нашу жизнь с этим кланом?

— Она вовсе не из Гизов. Луиза происходит из Лотарингского дома, она племянница мужа моей сестры Клод. Она живет в Савойе с тех пор, как ей исполнилось двенадцать, а Гизов почти и не знает. — Генрих сжал мою руку, не давая мне прибегнуть к новым возражениям. — К тому же она все понимает. В Савойе мы много беседовали с глазу на глаз, и Луиза знает обо мне всю правду. Она сказала, что для нее стать моей королевой — великая честь и она сделает все, чтобы оказаться достойной такой чести. В конце концов, от нее только и требуется, что произвести на свет наследника, а ведь ты не станешь отрицать, что ни у Гизов, ни у Лотарингского дома никогда не было недостатка в потомстве.

Он уже все обсудил с Луизой. Он обдумал это еще до своего возвращения. Голова у меня шла кругом; я чувствовала себя так, словно шагнула с крутого обрыва в пропасть неведомого. Подсознательно я понимала, что, если стану возражать, если попытаюсь разубедить Генриха, он попросту перестанет мне доверять. Таково первое решение, которое он принял, став королем, и я должна с уважением отнестись к его воле — как бы нелегко это ни было.

Я отставила кубок, наклонилась к Генриху, обхватила его лицо ладонями, вдохнув запах его тела, смешанный с ароматом дорогих духов, которыми он умащивал свои волосы.

— Ты уверен в этой девушке?

Сын кивнул.

— Ты займешься этим, матушка? Ты окажешь мне честь, устроив мою свадьбу? Я не знаю никого, кто бы лучше тебя справился с этим делом.

Я заглянула в его глаза — такие темные и выразительные, так похожие на мои глаза в юности, что казалось, я смотрю в зеркало.

— Да. Я займусь твоей женитьбой. А теперь отдохни. Ступай к своему Гуасту.

Генрих поцеловал меня и встал. Поднявшись с кресла, я потянулась было к портфелю, в котором лежали мои рекомендации к заседанию Совета, но сын сказал:

— Оставь. Я просмотрю это позже.

Я улыбнулась и, выйдя из комнаты, направилась прямиком к Бираго. Он полулежал на кушетке, прикрыв шапочкой лысую, в бурых пятнах макушку, рядом с кушеткой стоял походный столик — Бираго, как всегда, был с головой погружен в работу.

Я рассказала ему все. Когда я закончила, он некоторое время молчал и наконец сказал:

— Может быть, это и к лучшему.

— Ты, верно, шутишь? — Я потрясенно уставилась на него. — Генрих хочет жениться на девушке из семьи Гизов!

— Формально, как он сказал, она принадлежит к Лотарингскому дому. Кроме того, она вряд ли может быть опасна.

— Вот как? А что, если он ошибается? Что, если монсеньор решит взять ее под свое крылышко, как некогда Марию Стюарт? — Я понизила голос. — Она знает о Генрихе всю правду, он сам мне так сказал. Сообща с монсеньором она может сделать из него посмешище, восстановить против него весь двор.

— Госпожа, я доверяю монсеньору не более, чем вы, но Луиза Лотарингская-Водемон не принесет в этот брак ничего, кроме себя самой. К тому же люди, обладающие подобной склонностью, вполне способны иметь дело с женщинами. Будь иначе, половина всех браков в мире оказалась бы бездетна.

Я впилась в него взглядом, гадая, не питает ли и сам Бираго противоестественного пристрастия к мужчинам. За все годы, которые он служил мне, я ни разу не замечала даже намека на нарушение приличий и привыкла видеть в нем бесполое существо, хотя, безусловно, у него были свои потребности плоти. При мысли о том, что я, быть может, недостаточно хорошо знаю своего ближайшего помощника, с губ моих сорвался отрывистый смешок.

— Ты и вправду полагаешь, будто она станет добросовестно закрывать глаза всякий раз, когда Гуаст займет ее место в постели Генриха?

— Да. Именно так поступают во всех королевских семьях, независимо от склонности супругов, и все королевские браки служат только одной цели: произвести на свет наследника. После его величества трон наследует принц Эркюль, а мы знаем, что он не способен ни править, ни обзавестись потомством. После него идет наваррец. В иных обстоятельствах я бы согласился, что Луиза — далеко не лучший выбор, однако нам нужна передышка, чтобы упорядочить дела в стране. На троне новый король; наши расходы многократно превышают доходы; в стране неурожай; гугеноты вновь тайком просачиваются через наши границы. Мы не можем позволить себе роскошь оспаривать выбор короля, главное — чтобы у него была королева.

— Ты испытываешь мое терпение, — сухо проговорила я. — Все наши трудности мне и так хорошо известны. Разве не я правила страной все эти годы?

— Госпожа, никто не подвергает сомнению ревностность ваших трудов. Однако теперь у нас совершеннолетний король, и он должен править сам. — Бираго помолчал. — Львице всегда нелегко отпустить своего детеныша, но рано или поздно ей приходится это сделать. Львенок должен стать настоящим львом. Что сейчас нужно королю, так это опытные советники, которые направят его на верный путь, и королева, которая примет то, что он может ей дать. Однако, если вы попытаетесь перечить сыну, он может заупрямиться. Вспомните Карла. Нам нельзя допустить той же ошибки.

Я нахмурилась.

— Ладно, будь по-твоему. Но ты должен разузнать о Луизе все возможное. И еще: она выйдет замуж без всяких выгод для себя и прибудет к нам одна, без своры братьев и дядей, ищущих королевских милостей. Я не желаю, чтобы нам на голову свалился весь Лотарингский дом. Надеюсь, это понятно?

— Безусловно. А что станем делать с монсеньором? После заключения этого брака он наверняка будет рассчитывать на место в Совете.

— Пускай рассчитывает хоть на манну небесную. Как только он доставит к нам Луизу, ему надлежит вернуться в свою епархию и заняться наставлением паствы. Его присутствия при дворе я не потерплю. Если кому из Гизов и можно доверять, так только покойникам.


Шесть дней спустя кардинал лично явился попрощаться со мной.

Я ужинала в своих покоях, как вдруг потянуло холодком. Подняв глаза, я увидела монсеньора: он стоял у стены, и его призрачная фигура колыхалась на фоне гобелена красноватым дымком. Монсеньор поднял руку. На губах его промелькнула сардоническая усмешка; затем я моргнула, и призрак растаял.

Лукреция зябко поежилась и подошла к окну, чтобы задернуть занавески.