И только после того, как солдат раскрыл холщовый мешок и отступил, предоставляя мне всматриваться в безжизненное лицо, которое было уже очищено от запекшейся крови, а потому походило на восковую копию давно знакомого человека, — только после того лед, сковавший меня изнутри, дал трещину. Я не увидела ни следа той опасной кипучей энергии, что некогда так восхищала, а потом страшила меня, не различила в этих остекленевших глазах горделивого блеска, которым любовалась когда-то. Дрожащим пальцем провела я по холодным губам, навсегда исказившимся в гримасе боли, — и нестерпимая мука всколыхнулась во мне, как огнем обжигая горло.

— Нет! — прошептала я, отвернувшись. — Dio Mio, нет…

Лукреция махнула рукой солдату, чтобы уходил, затем обняла меня и крепко прижала к себе. А я раскачивалась, вновь и вновь отчаянно повторяя: «Нет!» В тот миг я поняла: что-то умерло во мне вместе с Колиньи и я никогда уже не буду прежней. Ничего не осталось от той Екатерины, наивной девочки, едва приехавшей во Францию. Колиньи был рядом со мной с самого начала; он знал меня невинной. Из всех людей, с которыми свела меня жизнь, только он один прикоснулся к той женщине, которой я надеялась стать.

И теперь он мертв. Убит по моему приказанию.

Я отправила его тело в Шатильон для погребения, а также позаботилась о том, чтобы вдова и дети Колиньи получили пенсию за годы его службы, — хотя он умер изменником и имущество его по закону принадлежало короне. То было мое искупление, мой прощальный дар Колиньи. Единственный способ, каким я могла с ним проститься.

Теперь, глядя, как Генрих возвращается к нам — с каменным лицом, не подавая вида, какую цену заплатил он за свою жизнь, я больше не могла сдерживаться. Все, что скопилось во мне за эти дни, сейчас неудержимо рвалось наружу — адская смесь усталости, тревоги и безмерного облегчения. Когда наваррец дошел до наших скамей и сел рядом с Марго, которая обратила на меня ненавидящий взгляд, я откинула голову и громко расхохоталась.

Я выдержу. Я все-таки Медичи.


Мы перебрались в Сен-Жермен, оставив Лувр его призракам. Я хлопотала над Карлом, которого мучил приступ лихорадки. Доктор Паре обследовал его и объявил, что болезнь серьезная, но жар скоро пойдет на убыль. Карл, однако, жаловался на бессонницу. Паре прописал ему ежедневно принимать маковый отвар, а нам посоветовал по возможности оберегать моего сына от перевозбуждения, так как был уверен, что Карл страдает от нервного расстройства, вызванного недавними событиями.

Генрих отправился с нами; внешне он не был пленником. Он отрекся от еретической веры, и хотя Генрих следил за ним неусыпно, кажется, совершенно смирился со своей участью. У него были собственные покои, он каждый день ездил верхом, упражнялся в стрельбе из лука и даже проводил время с Марго. По всей видимости, она рассказала Генриху, что Карл болен, и он, к моему изумлению, стал навещать моего сына. Несколько раз Бираго докладывал мне, что Карл и наваррец все послеобеденное время играли в карты или кости и смеялись, точно лучшие друзья. Такой оборот событий не мог не пробудить у меня подозрений, и я без всякого предупреждения нанесла Карлу визит, намереваясь лично определить, насколько далеко зашла эта новообретенная дружба.

Когда я пришла, Карл и Генрих сидели за столом на козлах, пили вино и играли в карты, а Марго и Эркюль поблизости о чем-то шептались. После резни мой младший сын так и льнул к Марго, раболепно выказывая ей благодарность за вмешательство, которое в ту ночь, по его глубокому убеждению, спасло ему жизнь, — хотя вряд ли ему могла грозить серьезная опасность.

При виде меня оба они застыли. Карл резко вскинул голову.

— Как это мило! — бодро проговорила я, и в замкнутом пространстве комнаты голос мой прозвучал излишне громко.

Лицо Марго стало каменным, как всегда в эти дни, когда она видела меня. Не обратив на нее ни малейшего внимания, я подошла к столу. Карл, в подбитой мехом мантии, осунувшийся и бледный, сидел напротив пышущего здоровьем наваррца. Глядя на плотную, мускулистую фигуру Генриха, на его румяное лицо и густую золотисто-рыжую эспаньолку, я испытала вдруг дурное предчувствие. Что, если я допустила промах? Я стремилась спасти Генриха из-за видения, которое посетило меня много лет назад, из-за слов Нострадамуса, который говорил, что судьба принца Наваррского тесно связана с моей. Вдруг я ошиблась? Наваррец в душе так и остался гугенотом; я не питала иллюзий, будто обращение, совершенное под острием кинжала, могло искренне отвратить его от ереси. Со временем, твердила я себе, он обратится к католической вере всей душой. Но сейчас, при виде того, как он непринужденно улыбается под моим испытующим взглядом, я поневоле задумалась — уж не взлелеяла ли я ненароком новую угрозу безопасности Франции?

— Похоже, ты сегодня в выигрыше? — Небрежным взмахом руки я указала на столбик монет, красовавшихся на столе рядом с наваррцем.

— Только сегодня. — Он пожал плечами.

— Да, вчера он продулся в пух и прах! — подтвердил Карл с горячечным воодушевлением. — Зато сегодня фортуна ему благоволит. — Он переглянулся с Генрихом через стол. — Не так ли, мой друг?

— Истинно так. — Наварра откинулся в кресле, прихватив со стола свой кубок. — Его величество великодушен. Не всякий монарх пожелал бы дать волю такому, как я.

В этих словах мне почудился скрытый смысл. Я метнула пронизывающий взгляд на Марго. Она накрыла своей ладонью руку Эркюля; оба следили за мной с напряженным интересом, точно пара охотничьих псов, готовых по первому слову броситься на добычу.

Я вновь поглядела на Карла.

— Смотри не проиграйся, — пробормотала я и потянулась потрогать его лоб — очень уж он вдруг раскраснелся.

При моем прикосновении Карл отшатнулся, и я ощутила, что от лица его веет неестественным жаром.

— У тебя жар. Вспомни, что говорил Паре: тебе нельзя переутомляться. Думаю, на сегодня азартных игр хватит.

Карл начал было возражать, однако наваррец тут же поднялся.

— Ваша мать права, — проговорил он, одарив моего сына сердечной улыбкой. — Мне бы не хотелось, кузен, чтобы вы из-за меня опять разболелись. Может, сыграем завтра, когда вы хорошенько выспитесь?

В его голосе прозвучало сострадание, и сердце мое сжалось. Генрих говорил так, словно и впрямь беспокоился о здоровье Карла.

— Завтра не выйдет, — отозвался Карл. — Разве ты забыл? Завтра мы едем охотиться в Венсенн.

— Да, правда. — Генрих на мгновенье замер. — И как я мог забыть?

Я издала деланый смешок и положила руку на плечо Карла.

— Не думаю, что тебе было бы разумно скакать целый день верхом, пока ты еще не избавился от лихорадки.

— Но я обещал! — Карл вывернулся из-под моей руки и неуклюже встал, запахнув полы просторной мантии.

Он сильно исхудал и рядом с Генрихом казался ребенком, обряженным в королевские одежды. Даже голос у него был по-детски капризный.

— Мне полегчало, и я хочу поехать на охоту. Мне надоело торчать в четырех стенах.

— Посмотрим, — повторила я и обратилась к наваррцу: — Если ты, господин мой, желаешь проехаться верхом, тебе может составить компанию Генрих. Уверена, Марго не откажется денек побыть с Карлом и позаботиться о том, чтобы он не скучал. Не так ли, моя дорогая?

— Разве у меня есть выбор? — едва слышно пробормотала дочь.

— Вот и славно. — Я улыбнулась. — Стало быть, улажено. Завтра Генрих отвезет его в Венсенн, а если Карл к вечеру почувствует себя лучше, мы устроим ужин в кругу семьи.

Наваррец, не дрогнув, встретил мой взгляд; глаза его были лишены всякого чувства, будто стеклянные.

— С удовольствием, — проговорил он.

Затем он, Марго и Эркюль ушли, а я, уложив Карла в постель, тут же вернулась к себе и вызвала Генриха. Вид у него был помятый — мой вызов прервал его послеобеденный сон.

— Что случилось? — спросил он, мгновенно почуяв мое напряжение.

Я прошлась по комнате, стараясь разобраться в причинах необъяснимо охвативших меня опасений. Затем рассказала Генриху о своем визите.

— Все выглядело так, будто они что-то замышляют.

— Если бы дело касалось Марго, я бы не усомнился, что так оно и есть. — Генрих рассмеялся. — Она ненавидит нас, поскольку мы использовали ее бракосочетание, чтобы перебить гостей-гугенотов. Как будто ее когда-нибудь заботила судьба еретиков! Зато бедняга Карл попросту хочет оправдаться. Его терзают угрызения совести; в конце концов, он ведь силой вынудил Генриха перейти в католичество. К тому же, какой вред способен причинить нам наваррец? Гугеноты рассеяны и бегут, спасая свои шкуры… А Генрих — не Колиньи.

— И однако, он может выступить против нас! — огрызнулась я, но тут же прикусила губу, сожалея, что помимо воли выдала свой тайный страх. Впрочем, было поздно, и я прибавила: — Я помню, что Генрих — муж Марго. Он обязан нам жизнью, и у меня нет никаких доказательств, что он что-то замышляет, но… Мне не нравится его близкая дружба с Карлом.

Генрих кивнул.

— Что я должен сделать?

Я помолчала, размышляя.

— Возьми его завтра на охоту, как и было задумано, но постарайся затянуть время, чтобы вам пришлось заночевать в Венсеннском замке. Обо всем остальном позаботится Бираго.

— Матушка, неужели ты хочешь… — Глаза Генриха округлились.

— Нет! — оборвала я. — Конечно же нет. Я не хочу его смерти, но в то же время я должна быть уверена, что он не выступит против нас. Лучше ему какое-то время посидеть в Венсенне под стражей. Марго при желании к нему присоединится. Как только наваррец ее обрюхатит, нам уже можно будет не беспокоиться о его благонадежности.

— Что ж, в Венсенн так в Венсенн. — Генрих коснулся губами моей щеки.


Утро следующего дня я пережидала в своем кабинете, занимаясь письмами, хотя мысли мои блуждали далеко. За несколько часов мне едва удалось закончить пару писем; наконец я поднялась, чтобы отправиться пообедать, и тут в кабинет ворвался Бираго.