— Что это? — Не верилось, будто в таком крохотном сосуде может содержаться нечто воистину могущественное.

— Одни назвали бы это вещество избавлением, другие сказали бы, что это яд.

— Но с какой стати мне может понадобиться яд? — Его слова ошеломили меня.

— Будем надеяться, он тебе не понадобится никогда. Тем не менее возьми. — Маэстро помолчал, склонив голову к плечу. — А теперь спрячь эту склянку и храни ее как зеницу ока. Твоя тетя уже изнывает от нетерпения. Тебе пора идти.

Меня учили, что отказываться от подарков невежливо, поэтому я надела цепочку на шею и укрыла склянку под сорочкой.

— Надеюсь, мы сумеем вскорости вновь навестить тебя. — Тут я вспомнила о мешочке, который дала мне тетушка, и достала его из кармана плаща. — Это тебе.

— Ступай с Богом. — Маэстро взял его у меня с таким видом, словно это была сущая безделица. — Еще одно, — внезапно добавил он, когда я уже направлялась к двери.

Я остановилась, оглянулась через плечо на темный угол, в котором стоял Маэстро.

— Скажи госпоже Строцци, — нараспев произнес он, — пускай будет готова позаботиться о твоей безопасности. Передай, что Рим падет.

Я кивнула и вышла в коридор, где меня поджидал Карло. Оглянувшись в последний раз, я увидела, что освещение в комнате переменилось: теперь Маэстро сидел в темноте, однако я отчего-то знала, что он улыбается. Карло проводил меня к выходу, и я начала прощаться.

— Не уходи! — Козимо залился слезами и бросился было ко мне, и Карло пришлось его оттащить.

— Но ведь мне нужно домой. — Я ласково улыбнулась Козимо. — Я скоро вернусь, обещаю.

— Ты не вернешься! — возразил он, и слезы катились по его чумазым щекам. — Все умрут!

— Умрут? — Я вопросительно глянула на Карло. — О чем это он?

— Он вечно болтает что-то странное. — Старший брат выразительно закатил глаза. — Козимо, прекрати. Ты пугаешь гостью.

Козимо воззрился на меня с неподдельным отчаянием. Ощутив вдруг странную пустоту внутри, я наклонилась и поцеловала его в щеку.

— Мы скоро увидимся. — Я даже вынудила себя улыбнуться. — Будь хорошим мальчиком и слушайся брата.

Тетушка ждала меня в том самом месте, где я ее оставила.

— Маэстро дал ответ на твои вопросы? — спросила она, когда к нам вернулся слуга, несший стражу перед домом.

— Полагаю, да. — Тут мне вспомнилось предостережение Маэстро: «Лишь немногие способны принять то, что ты мне сейчас рассказала». — Он сказал, что я слишком много занимаюсь и у меня был обморок.

Не знаю, откуда взялись в моей голове эти слова, однако они явно возымели нужное действие, потому что лицо тетушки, осененное капюшоном плаща, просияло от безмерного облегчения.

— Ну и хорошо. — Она кивнула, взяла меня за руку, но на мгновение замешкалась. — Он говорил еще что-нибудь?

Я добросовестно повторила загадочные слова, которые Маэстро сказал мне на прощание, и спросила:

— Ты знаешь, что он имел в виду?

— Подозреваю, в половине случаев он и сам толком не знает, что имеет в виду. — Тетушка пожала плечами.

Не прибавив больше ни слова, она крепко сжала мою руку, и мы двинулись обратно в палаццо.

Мы шли, и рука моя то и дело касалась корсажа, под которым возле самого сердца пряталась крохотная склянка.

Глава 3

— Екатерина, дитя мое! Проснись!

Я открыла глаза: надо мной склонилась камеристка со свечой в руке. От зыбкого пламени по стенам плясали огромные тени.

— Госпожа Строцци ждет тебя в зале. Одевайся скорее.

Я кивнула и выскользнула из постели. Камеристка проворно сняла с меня ночную сорочку и натянула платье. Покуда она торопливо заплетала мои волосы, я гадала, что же понадобилось от меня тетушке. В палаццо сгущалась атмосфера тревоги, особенно после того, как я пересказала тетушке слова Маэстро о скором падении Рима. Я и сама начала меняться. Открыв в себе загадочный дар, я стала все подвергать тайному сомнению. В то время я этого еще не осознавала, но теперь понимаю, что попросту перестала быть доверчивым ребенком. Я пыталась, в надежде увидеть свое будущее, пробудить этот дар, однако не дождалась ничего и потому понятия не имела, как изменится моя жизнь уже вот-вот.

Камеристка металась по спальне, заталкивая в полотняный мешок мои гребни с серебряными ручками, шали, туфли.

— Мы куда-то уезжаем?

— Госпожа велела собрать твои вещи. — Она покачала головой. — Больше я ничего не знаю. Лакей ждет за дверью.

— Тогда не забудь прихватить и мою шкатулку. — Я указала на сундук.

Шкатулка из слоновой кости и серебра была единственным, что осталось мне на память о матери. Эту безделушку мать привезла из Франции как часть приданого, и красный бархат, которым была изнутри выстлана шкатулка, до сих пор хранил едва уловимый аромат ее лавандовых духов. В потайном отделении я спрятала склянку на серебряной цепочке, которую подарил мне Руджиери.

В палаццо было темно и тихо, лишь шуршали по мраморному полу мои мягкие домашние туфли да топотали башмаки лакея, который вел меня в зал. Там ожидала тетушка, окруженная грудой сундуков и саквояжей. С высоких стен были сняты все гобелены и картины, позолоченная мебель сдвинута в углы.

Сердце мое забилось быстрее. Тетушка заключила меня в объятия, прижала к себе с такой силой, что корсаж впился в ребра.

— Мужайся, моя дорогая! — прошептала она. — Будь тверда. Пришло время показать миру, что ты — истинная Медичи по крови и по праву.

Я окаменела. Что стряслось? Почему тетушка так обращается ко мне?

— Возможно, ты не поймешь, — продолжала она дрожащим голосом, сглатывая слезы, — но у меня просто нет другого выхода. Так они приказали. Синьория Флоренции изгнала нас.

Я знала, что Флоренцией правит синьория и что ее членов избирают граждане города. В отличие от других городов-государств Италии, Флоренция была республикой и чрезвычайно гордилась этим. К нам синьория всегда относилась благосклонно, ее члены нередко обедали в палаццо с тетушкой и ее супругом — толпа пожилых господ, которые слишком много ели, пили много вина и неустанно твердили мне, какая я хорошенькая.

— Какой позор! — жарко продолжала тетушка, словно позабыв о моем присутствии. — Нас, Медичи, гонят из родного города посреди ночи, словно мелких воришек! Я всегда говорила, что Климент нас погубит. Он сам навлек на себя это злосчастье. Мне нет дела до того, что станет с ним, но ты, дитя мое, моя Екатерина… Ты не должна расплачиваться за его преступления!

— Преступления? — повторила я. — Но что же такое натворил папа Климент?

— Нет! Не смей так его называть! Всяк его ненавидит, потому что он готов на все, только бы спасти свою шкуру. Понимаешь? Он бежал, бросив Святой престол в тот самый миг, когда войско Карла Пятого разоряло Рим. Пусть никому даже в голову не придет, что тебя волнует участь этого труса, который смеет именовать себя папой римским!

Я ошеломленно воззрилась на тетушку. С ума она сошла, что ли? Карл V, из рода Габсбургов, был императором Германии, Австрии, Испании и Нидерландов. Он провозглашал себя защитником веры, хотя я помнила, как мой дядя однажды обронил, что Карл в то же время скуп и безжалостен, охоч до завоеваний и вечно ссорится либо с хитроумными французами, либо с еретиками-англичанами. И все же Карл носил корону Священной империи, осененную благоволением папы римского… И мне никак не верилось, что он осмелился вторгнуться в Рим.

— Клименту следовало бы внять требованиям императора и снабдить его деньгами для жалованья имперским войскам, — продолжала тетушка срывающимся голосом. — Вместо этого он предпочел лелеять свою нелепую гордыню и поддерживать французов, хотя солдатня уже барабанила в дверь его дома! — Она яростно взмахнула кулаками. — И вот теперь священный город в огне, а Флоренция восстала против нас, Медичи! Он погубил всех нас!

Тетушка повернулась ко мне. Ее внезапное молчание испугало меня даже больше, чем все услышанное до сих пор.

— Ты меня предупреждала, — прошептала тетушка. — Маэстро предрек все эти события, он говорил, что Рим падет, но я, как и злосчастный Климент, оказалась слишком упряма, дабы внять ему!

Мне отчаянно хотелось опрометью взбежать по лестнице и запереться в своих покоях, но неотступный взгляд тетушки словно пригвоздил меня к месту.

— Синьория обещала, что тебе не причинят вреда… Но, Екатерина, ты должна их слушаться. Ты должна делать все, что они велят.

Волна черного ледяного страха накрыла меня с головой. Я не заметила, как тетушкин лакей бесшумно приблизился ко мне сзади, покуда его огромная ладонь не легла на мое плечо. Внезапно я поняла: происходит нечто немыслимое. Тетушка присутствовала при моем появлении на свет, стояла у смертного одра моих отца и матери. Она отправила меня в Рим, поскольку у нее не было другого выхода, но все же вернулась за мной, чтобы забрать во Флоренцию и вырастить. Какое бы негодование ни вызывала у меня ее строгость, я никогда ни на йоту не сомневалась в ее любви. Она просто не могла так поступить. Не могла от меня отречься.

С губ моих сорвался пронзительный крик, но лакей тотчас зажал мне рот и без труда оторвал от пола. В ноздри ударил запах загрубевшей мужской кожи. Вспышка гнева придала мне сил: я попыталась укусить его, неистово лягалась и извивалась, хотя руки его стискивали меня, словно железный обруч.

— Дитя мое, не нужно! — со слезами умоляла тетушка. — Это только ради твоего блага! Мы должны уберечь тебя!

Но отчаяние в ее голосе лишь побудило меня сопротивляться изо всей силы: я лягнула лакея в бок, а он забросил меня на плечо и целеустремленно направился к выходу. К горлу подкатила тошнота. Я безнадежно молотила кулаками по твердой, точно камень, спине лакея, который как ни в чем не бывало вышел в темный внутренний двор с чудным фонтаном посредине, украшенным вычурной бронзовой статуей Давида в нелепой шляпе. А потом уверенно двинулся дальше, к парадным воротам дворца.