– Все в порядке, – вздохнул Вадим и, совершенно не расстроившийся от невнимательности матери, пошел спать.

Десятый и одиннадцатый классы пролетели быстро – наполненные учебой, материнской беспокойной сварливостью и состоянием сумасшедшей влюбленности. Вадим к своему чувству подошел основательно, математически – был составлен график занятий – обязательных, школьных, дополнительных, репетиторских. Каждый день был расписан буквально по минутам, и все ради того, чтобы в эти восемь – двенадцать часов обязательно вместились два-три часа, посвященные Гале. Вадим не позволял себе задержаться у телевизора, за обеденным столом, на улице с ребятами, он невероятным образом научился запоминать учебный материал и решать задачи. Он точно знал расписание городского транспорта на своих маршрутах. Он не терял ни минуты, а из этих минут складывались счастливые часы его теперешней жизни.


Галя Бадрова выросла в многодетной министерской семье – такой вот оксюморон. У коллег Бадрова-старшего было максимум по двое детей, а отец Гали, Николай Кузьмич, любил говорить, что «жить надо большим колхозом – выжить легче», и управлял своим семейством строгой рукой. Порядки, заведенные в их доме, нигде записаны не были, никто их вслух не декларировал и не обсуждал. Просто в порядке вещей считалось, что каждый из пяти детей – три девочки и два мальчика – в состоянии обеспечить уход за младшим по возрасту, а все вместе по мере сил помогали родителям. Помощь эта была примитивная – любая домашняя работа вплоть до чистки картошки и мытья посуды. Домработницы у Бадровых отродясь не было. «Черт его знает! Не могу я так, чтобы кто-то чужой по квартире ходил и за мной убирал», – Николай Кузьмич был искренен в своих чувствах – присутствие человека из числа обслуживающего персонала лишало его аппетита и вообще вкуса к жизни.

– Нас столько народу в доме – что, не справимся? – вопрошал он домочадцев.

Старшая дочь как-то осмелилась намекнуть, что не справятся, и тут же была поставлена на место.

– У нищих слуг нет! – пробасил Николай Кузьмич, и никто ему не смог возразить. Министр речного транспорта был действительно человеком небогатым – пятеро детей, которых надо было кормить, обувать, одевать, и патронирование кучи родственников с обеих сторон. Жена министра Бадрова взирала на все это спокойно, не сетуя на домашний аскетизм. По привычке она солила на зиму капусту, огурцы, варила варенье и делала соки. На «мадам министершу» она была совсем не похожа. Она помнила удивительно быстрый карьерный взлет мужа и внутренне была готова к такому же головокружительному падению. «Все правильно Коля делает, если что случится, дети не пропадут, к жизни приучены». Самым главным достижением семьи Бадровых была на редкость ранняя самостоятельность детей и полное отсутствие контроля со стороны родителей. Мать и отец так себя поставили, что сыновьям и дочерям даже в голову не приходило обманывать родителей. Даже в мелочах. Единственно, что позволял себе Николай Кузьмич, это попросить аргументировать целесообразность того или иного детского поступка.

– Миша, ты сегодня не пошел на тренировку? Думаешь, ничего, обойдется? Нагонишь? – Вопрос задавался доброжелательным тоном, без иезуитской родительской иронии.

Миша, четвертый по счету ребенок, защищал свою точку зрения почти с таким же пылом, с каким ученые мужи защищают научные гипотезы. Отец слушал внимательно, и, если сыну удавалось его убедить, на этом разговор и заканчивался. Если же доводы были слабы, следовало короткое: «Не убедил». И Миша еще долго мучился от того, что понимания с отцом по данному вопросу не найдено.

Старшее поколение Бадровых занимало в семейной иерархии почетное место. Министр речного транспорта самый подробный отчет о своих действиях давал не начальству, а своей маме Елизавете Филипповне. Эта дама пребывала в состоянии борьбы с несовершенным миром. Николай Кузьмич выслушивал ее бесконечные претензии внимательно, без малейших признаков нетерпения.

– Папа, бабушка очень часто ворчит не по делу, – не выдерживала старшая дочь.

– Знаю, но слушать я бабушку буду столько, сколько надо. И когда я стану таким же старым, как она, ты будешь слушать меня. И не перебивать.

– Почему?

– Так надо, – отрезал Николай Кузьмич.

Если бы старшая дочь была понастойчивей, то услышала бы от отца слова, которые ему сказал один врач: «Наши старые родители должны гневаться, сердиться, воспитывать нас и окружающих. Недовольство миром – это единственное, что им оставила жизнь. Это их последняя социальная роль. Терпите, зато у вашей матушки не будет маразма. Это я вам как врач говорю».

Галя с Елизаветой Филипповной дружила с малолетства. И при этом между ними не наблюдалось этакого женского кокетливого междусобойчика. Бабушка не изображала подружку, а Галя всегда помнила, что бабушка – это целых два поколения назад и говорить с Елизаветой Филипповной обо всем, как с приятельницей, значило бы ставить ее в неловкое положение.

– Переезжай ко мне, к школе ближе, мне веселее, да и отдохнешь от вашего столпотворения, – предложила как-то Елизавета Филипповна, глядя, как Галя нехотя собирается домой.

Отец с матерью не спорили – дочь можно было отпустить хоть к пингвинам и точно знать, что пингвины через месяц будут аккуратно застилать кровать и держать в чистоте уши и шею. Галя была на седьмом небе от радости. При всей необъятности квартиры на Котельнической набережной, уединение найти там было сложно – братья, сестры, их друзья, обязательный родственник или родственница, гостившие подолгу. Галя из всех детей была самая серьезная и обстоятельная – любительница серьезного чтения, долгих занятий, она нуждалась в одиночестве.

Переезд был скорым – водитель Николая Кузьмича перевез три большие сумки с одеждой, обувью и книгами.

Елизавета Филипповна жила в старом доме. Дом когда-то был доходный, потом коммунальный, потом с отдельными квартирами, особенностью которых были прихожие в виде одиннадцатиметрового коридора. У Елизаветы Филипповны все это пространство было заставлено узкими темными шкафами, отчего квартира приобрела вид мрачного пенала. Впрочем, комнаты, а их было две, были светлыми – по два окна в каждой. Маленькую отвели внучке. Галя посмотрела внимательно на углы, на пол и устроила ремонт. Свежие обои, отциклеванный паркет, побеленные потолки – и после этого даже одиннадцать метров темного дерева при входе стали выглядеть веселее. Что удивительно, Елизавета Филипповна, боявшаяся всяческого движения вокруг себя, все эти хлопоты восприняла доброжелательно.

– Правильно, скоро к тебе будут молодые люди ходить, а тут стариковским духом пахнет.

– Бабушка, не выдумывай, просто у тебя по углам уже паутина висела.

– Она не просто так висела. Там, где живут пауки, не водятся тараканы. Запомни это на всю жизнь. Я как биолог тебе это говорю. Впрочем, где грязи нет, там тоже тараканы не заведутся.

Когда бабушка, в прошлом ученый-биолог, говорила про паутину, Галя ей верила, а когда речь заходила о молодых людях – нет. Не верила Галя, что к ней в гости будут ходить молодые люди. Но с бабушкой не спорила и не рассказывала ей, что этот переезд из Котельников на Бронную для нее, пятнадцатилетней московской школьницы, был все равно что отъезд тургеневской барышни на воды Баден-Бадена. Галя с готовностью сбежала к бабушке, потому что безответно влюбилась в своего соседа Андрея Тишкова. Этот молодой человек с орлиным взором серо-голубых глаз был начинающим хоккеистом. На два года старше Гали, он сумел вскружить ей голову своим решительным броском шайбы в ворота противника. Отец, случайно смотревший матч юниоров, произнес:

– Смотрите-ка, Андрюша-то наш звездой скоро станет!

Галя рассеянно посмотрела на экран телевизора и поняла, что пропала. Соседу, с которым она еще вчера бегло здоровалась, рукоплескали трибуны, относительно его дальнейшей спортивной карьеры комментаторы состязались в самых смелых прогнозах, а он только небрежно отталкивался от щербатого бортика и стремительно скользил в гуще противников. Иногда камера выхватывала его лицо, усталое, с темным румянцем и горящими глазами. Было видно, что он захвачен игрой, что ему нет дела до того, как он сейчас выглядит, и до возможно скорой славы. Галя только на экране увидела, как красив ее сосед.

– Привет, я тебя по телевизору видела! Ты отлично играл! – Галя встретила парня через несколько дней и не могла не остановиться. Она даже не понимала, что говорит и как выглядит. Сердце у нее билось до боли в горле. Сосед остановился и улыбнулся:

– Ты не видела, как я играл на первенстве Европы! Вот это была игра! Мне самому понравилось. А это – так, разминка!

Тишков махнул рукой и заспешил было из подъезда.

– Ты что – болельщица? В хоккее петришь?! – приостановился он вдруг на мгновение. – Так я тебе билеты достану. На любую игру, только скажи, какого числа! Сейчас многие девчонки увлекаются.

Галя, находясь в том же оцепенении, только кивнула:

– Достань, пожалуйста! На любой.

– Что, на любой?

– На любой матч.

– Заметано. Завтра зайду к тебе, ты же в 86-й квартире живешь?

– Да, – кивнула Галя, чувствуя, как краснеет.

– Пока. – Тишков махнул рукой и исчез за массивными входными дверями.

«Понятно, что многие девчонки увлекаются, – по-женски язвительно подумала Галя, – когда такие хоккеисты играют».

И Андрей Тишков принес ей билеты, а она, одетая совсем не так, как обычно, напоила его чаем, краснея, пыталась вести какой-то разговор, а когда в комнату прилетели младшие братья и влезли в беседу, прикрикнула на них так, что один даже обиделся до слез. Галя, раздраженная, что и двух слов нельзя сказать с гостем без посторонних, вдруг пожаловалась: