– Да, – просто ответил тот и добавил: – Она забавная.

– Ваш ответ меня успокоил. Вряд ли влюбленному человеку придет в голову охарактеризовать предмет страсти как «забавный».

Юрий смущенно рассмеялся – он не ждал от чопорного Тенина такого откровенного вопроса. Он сам себе не мог объяснить, что именно привлекает его в Але. «На мой взгляд, она не красавица. У нее несовременная внешность. Наверное, талантлива, но я никогда в полной мере это не смогу оценить – я не люблю музыку и в особенности оперу. Впрочем, я ни разу не был на ее концерте, надо будет сходить. Тайком. Чтобы можно было сбежать, если будет невмоготу», – наблюдал Юрий за Алей.

На концерт он сходил. Тайком. И не сбежал. Он ничего не понял в музыке, которую исполняли, и даже не смог бы сказать, понравилась ли она ему. Все его внимание было поглощено Алей. Тихоня с темными глазами и нерешительными жестами правила бал – весь зал подчинился необычному, с еле заметной хрипотцой голосу. «И Вадима, и Тенина можно понять. Она – великолепна!» Для возвращения домой Юрий выбрал самую длинную дорогу и в этот вечер, против обыкновения, не встречался с Алексом.

Аля училась соответствовать окружению. Она сначала слушала и улыбалась, потом осторожно, насколько позволял ее немецкий язык, вступала в беседы. Это было несложно – как во всяком светском разговоре, темы затрагивались интересные, но обсуждения были поверхностны. Впрочем, все больше смотрели на лицо Али, чем слушали ее слова. Красивая девушка с необычным, сильным голосом постепенно становилась популярна. Многочисленные знакомые Тенина приняли ее, поскольку она была «рекомендована». Аля поначалу это очень хорошо сознавала, правда, забыв, что если бы не было Вадима, не было бы и Тенина. Внимание последнего не только льстило ей, но и позволило рассмотреть в нем качества, которые скрывались за любовью к пышному «аристократическому плюмажу». Он внимателен не формально – помнит даже мелочи, касающиеся другого человека. Он любит делать приятное. Пустяк – конфеты, платок, зонт, милая старинная безделица. Ему не сложно и не стыдно собственноручно сварить варенье и преподнести его в маленькой баночке с затейливой надписью. Он участвует в обсуждении платья и туфель, обнаруживая изрядные познания и вкус, и в то же время ему не чужды чисто мужские занятия, как то: верховая езда и охота. Аля как-то спросила его о профессии:

– Кто вы и чем занимались тогда, когда эта усадьба не отнимала у вас столько времени и сил?

– О! Алекс – известный человек! Его имя гремело. Мне мой отец рассказывал… – Юрий, уже их постоянный спутник, собрался было что-то сказать, но Тенин остановил его жестом.

– Не стоит о прошлом, Алечка так молода, что даже не поймет суть той самой истории… Когда-нибудь, Аля, я вам покажу, что умею.

– Как здорово, что вы – художник, жалко, что я не видела ваших картин.

– Покажу обязательно. Я вообще этого не делаю. Но вам покажу обязательно.

Последняя фраза была сказана со значением.

– Аля, глядя на вас, я теперь отлично понимаю всю значимость тех перемен, что произошли в России.

– Что вы имеете в виду?

– Свободу, которой, как выясняется, умеют правильно распорядиться.

– Это в большей степени относится к Вадиму Алексеевичу. А что касается меня… Мне кажется, что здесь дело не только в переменах, дело в том, к чему готов сам человек. Насколько он способен ценить и наступившее время, и возможности, которые оно предоставляет. Человек, ожидающий чудес, более требовательный и ненасытный.

– Согласен. Но я сейчас имею в виду чудо как жизненный шанс. Как счастливый случай.

– Думаю, самое главное – быть готовым к счастливому случаю. Когда твой шанс постучится в дверь, нужно быть уже одетой.

Алекс Тенин внимательно посмотрел на Алю:

– Вы мудры, как человек, переживший тяжелые времена.

– Меня так научила мама. Сейчас я это понимаю, хотя, воспитывая меня, она говорила совсем другие слова. И жила я непросто. Дело не только в отсутствии денег, мне было тяжело соответствовать высоким требованиям и в то же время понимать, что мои возможности в будущем ограничены.

– А я в молодости ждал чуда. И оказалось, что оно очень похоже на каждодневный подвиг. Я работал как вол… И многого так и не достиг.

– Но ваша жизнь оформлена отлично. – Аля посмотрела на его дорогую трость.

– А это уже искусство жить. Оно подвластно и очень небогатым людям. Но и этому надо учиться. Кстати, мои бывшие соотечественники им должны были овладеть в совершенстве. Дефицит и ограничения стимулируют исследовательские железы и примитивную наблюдательность – чем и как можно украсить жизнь. Самый страшный грех – отсутствие потребности в уюте.

Все чаще и чаще Тенин отрывал Алю от занятий. Поначалу она сопротивлялась, но уговоры сделали свое дело.

– Аля! Не бойтесь лени. Она продуктивна своей возможностью сосредоточиться и наблюдать.

Верный своим манерам, Тенин обставлял их встречи, как свидания – налет таинственности, цветы, комплименты. И вместе с тем он методично, с неожиданным для себя рвением занимался Алиным просвещением. И хотя она знала немало, то, что перед ней открыл Алекс, представлялось и вовсе сокровищем.

Аля хотела задать вопрос о том, откуда же у Тенина средства на роскошный образ жизни, но разумно остереглась. «Это, во-первых, невежливо, а во-вторых, какая мне разница. Он человек интересный, по-своему красивый, пользующийся известностью. Вряд ли что-то преступное стоит за его действиями. Все эти люди – тот же Юрий и другие русские – с деньгами… Это значит только одно – их можно заработать и пользоваться ими в свое удовольствие», – резюмировала она. Але было достаточно того, что теперь к этой роскоши она имела отношение. Мишленовские рестораны, дорогие магазины, лучшие театральные места – все это теперь и ей было доступно. Во вкус этой свободной жизни она вошла быстро, но не это было все-таки главным. Главным было состояние, о котором Тенин сказал когда-то словами Ремарка: «Первый человек, о ком ты думаешь утром, и последний человек, о ком ты думаешь ночью, – это или причина твоего счастья, или причина твоей боли». Тенин по обыкновению произнес это по-немецки, а Аля обнаружила, что и боль, и счастье удивительно близки.


«Многие думают, что я счастлива, а мне еще хуже от этой их уверенности!» Аля больше всего не любила, когда вокруг начинались разговоры о том, как ей повезло. Об этом писала мать, твердили герр Утте и фрау Вольц, и даже у Вадима иногда проскальзывала эта нотка. Сокурсники с завистью замечали: «Ей дается все очень легко! Хотя голос очень своеобразный». Аля же не чувствовала себя счастливой, несмотря на занятия музыкой, уютную жизнь и заботу близких людей. Сейчас Аля чувствовала свою душевную зависимость от одного-единственного человека и мучилась от неумения незаметно подстроиться под его жизнь. Каждое расставание она считала разлукой навек, в каждой его улыбке ей чудилась грусть измены, а его слова она перебирала снова и снова, надеясь найти тайный смысл. По неопытности ее не настораживало, что это чувство беспокойное, снедающее ее и даже выматывающее. Она считала, что влюбленность такая и должна быть, и старалась внешне ничем ее не выказывать.

Аля была так напугана собственным чувством, что пропустила, не прочувствовала самый приятный период любовных отношений – период уверенности во взаимности чувства. Аля пребывала в мучительных сомнениях: «А завтра он может и не приехать, он же не обязан…» Как сделать так, чтобы он приезжал каждый день, как привязать мужчину к себе теми тоненькими нитями, которые вполне осязаемы, но которые опытными женщинами искусно маскируются, она не знала, а потому втайне мучилась. В реальности, сама того не подозревая, Аля выбрала самый действенный метод.

– Не представляю, как бы я жил, если бы не встретил тебя! Но сказать тебе это было очень тяжело, уж очень ты непроницаемая, – сказал он ей через два месяца отношений. Она с облегчением вздохнула и наконец посмотрела ему в глаза. До этого ей казалось, что своим взглядом она выдаст себя с головой. В эту ночь Аля спала крепко без пробуждений, и обрывки снов ее больше не беспокоили.


«Мне надо было рассмотреть себя в зеркало. Все ведь казалось, что худенькая, а называет «сдобненькой». – Аля прислушалась к шуму воды. В душе плескались с таким удовольствием, будто в спальне никто никого не ждал. – Я и не заметила, как поправилась. Вроде бы все то же самое, а получается…» Она привстала и попыталась разглядеть свое отражение в синеве ночного окна, но, кроме телесного цвета бликов, ничего не увидела. Аля откинулась на подушку и стала вспоминать, как впервые переступила порог этого дорогого гостиничного номера. Мужчина, о котором она теперь думала не иначе как «мой», привез ее сюда после долгой прогулки.

– Только не задавай мне вопрос, сколько раз я здесь был и с кем сюда приезжал. Никогда и ни с кем. Я здесь никогда не был с женщиной. Ты же сама попросила держать в тайне, а для этого подходят отели.

Ее мужчина сказал это все по-деловому, словно речь шла о подписании договора. Деловитость скрашивала улыбка – открытая, ласковая. Глядя на его лицо, Аля суеверно сжала кулаки – не дай бог, сейчас что-нибудь произойдет, и все расстроится. Вопросы она задавать не собиралась – сейчас наступило ее время, о том, что было раньше, думать не хотелось. Не хотелось думать и о будущем. Не хотелось думать о настоящем – о предупреждениях матери, о занятиях, об обязательствах перед другими людьми. Все, что сейчас могло помешать этой встрече, она гнала прочь. Вся жизнь сосредоточилась в этих глазах, руках, в этом голосе. Она завороженно смотрела на этого мужчину и неожиданно почувствовала свою власть. Это чувство было намного приятней, чем власть над залом. Во всяком случае, ей так казалось. Эта власть была более осязаемой, она была материальной и протяженной во времени. Эта власть не исчезала со звуками музыки, она действовала даже тогда, когда люди не видели друг друга. Аля про себя улыбнулась – как она была невнимательна! Он тоже хотел этой встречи – он о ней намекал, настаивал, соблазнял ею. Он будил в Але чувственность, его поцелуи обещали что-то неизведанное и прекрасное.