– Это герр Утте беспокоит по поводу вашей подопечной фрейлейн Корсаковой. Можно ли встретиться с вами и обсудить возможность ее занятий вокалом с фрау Вольц? Это отличный педагог. Ее методики рассчитаны на такой голос, как у фрау Корсаковой. У меня она будет изучать ряд других дисциплин, которые обязаны проходить будущие певцы. Мы готовы предложить ей заниматься со мной в течение года на частной основе, а через год пусть она попробует вновь поступать к нам. Все-таки школа у нас отличная. И очень жаль, что вчера все так получилось. Я был за принятие фрейлейн Корсаковой в наше учебное заведение, но, увы, остался в меньшинстве.

Вадим обскураженно молчал.

– Вы меня поняли?

– Да, я вас понял! Очень хорошо понял и сразу же могу сказать, что мы согласны. Надеюсь, ваше решение окончательное. Не получится, что вы передумаете? Она – девушка очень впечатлительная, я не хотел бы причинять ей излишнее беспокойство.

– Совершенно точно, более того, я лично искренне сожалею, что вчера так безапелляционно высказались на ее счет. Одним словом, жду вас в шестнадцать часов по адресу…

Вадим нацарапал адрес, попрощался и бросился к Але и Елене Семеновне.

Перемена декораций

Законы драмы требуют столкновения крайностей. Исходя из этого постулата, учебная жизнь Али была исполнена драматизма. Профессор Герхарт Утте, с которым она теперь проводила большую часть дня, был абсолютным холериком. Обучая ее, этот франтоватый, меняющий каждый день безумной расцветки галстуки австриец не мог посидеть спокойно ни минуты. Выскакивал он из своего кресла так пружинисто, что тихая и медлительная Аля каждый раз вздрагивала и пугалась. «Так и голос может пропасть!» – думала она, прислушиваясь к быстрой, словно осыпающийся щебень, немецкой речи. За время занятий Аля уставала, и причиной тому были не нагрузки, а скорость, заданная профессором. «Tempo! Tempo!» – это было его любимое слово. Дни, когда она ходила к нему на занятия, были настоящим испытанием. Возвращаясь к себе домой, в пансион, стоящий на другой стороне Зальцаха, у подножия горы Капуцинерберг, Аля задергивала шторы и в темноте проводила тихие вечера. Привыкшая к своей размеренной, очень спокойной домашней жизни, она с трудом выносила агрессивный и напористый характер преподавателя. «Таланта мало! Нужен кураж! И четко поставленная цель! Вы о чем мечтаете?! Петь?! Вам нечего у меня делать! – кричал по-немецки профессор Утте. – Вы должны мечтать через три года выступить в Большом или Ла Скала! Вот ваша цель! Конкретная, к которой надо мостить дорогу, а то – петь! Пойте в душе тогда!»

На этом фоне полная безмятежность фрау Вольц, тихая улыбка и нежный голос были отрадой.

– Мы будем делать два дела сразу – учиться петь и готовиться к премьере. Выучим потихоньку все партии, на которые вы с вашим голосом можете претендовать. – К удивлению Али, от этой пожилой дамы она услышала то же самое, что говорил профессор. Эти уроки были спокойными, и Аля чувствовала себя в небольшой квартире преподавательницы совсем как в Москве у Каринэ Давидовны.

В остальном зальцбургская жизнь была приятной и удивительной. Впрочем, Аля в бытовом плане была неприхотлива, а потому даже самые простые вещи воспринимала с удовольствием. После долгих поисков ее поселили в пансионе, где она занимала небольшую квартирку, состоящую из спальни, маленькой гостиной и обычной для этих мест длинной, как пенал, кухоньки. В эту кухоньку вместилась вся бытовая техника, которую на этот момент придумало человечество. Аля похлопала дверцей миниатюрной посудомойки, изучила микроволновку и решила, что готовить она не будет – в городе было полно недорогих мест, где без особого ущерба для кошелька мог пообедать студент. «Аля, у вас будет достаточно денег, чтобы вести нормальный образ жизни. Вам не надо будет экономить – питайтесь хорошо, покупайте одежду, ноты, книги. Вы сможете позволить себе кино и театр. За учебу, квартиру и медстраховку деньги будут переводится в первых числах каждого месяца. Научитесь пользоваться пластиковыми картами», – твердил, провожая ее, Вадим. Когда Аля получила свои первые деньги, она даже не поверила своим глазам – в руках у нее было целое состояние. В конце месяца она сэкономила достаточную сумму и в следующем разговоре с Вадимом сказала:

– Вадим, вы можете уменьшить сумму почти на треть. Мне хватает и еще остается.

Вадим на том конце провода безапелляционно заявил:

– Не выдумывайте, надо нормально есть, развлекаться и вообще жить.

Аля поблагодарила его, а про себя подумала, что жить так, как живут ее сверстники, она не умеет. Впрочем, и ущербности от этого она тоже не чувствовала – у нее был свой мир, который она тщательно оберегала от других. И город, в котором она оказалась, невольно способствовал комфортному уединению. Окна ее квартиры выходили на небольшой лес горы Капуцинерберг, дорожки которого были снабжены знаками «Осторожно, лисы», через квартал узкие набережные шумного бирюзового Зальцаха спускались прямо к воде, городские парки и площади были гостеприимными как для многочисленных компаний, так и для вынужденных одиночек. Над всем этим возвышался мощный Хоэнзальцбургер, и все это окутывал колокольный перезвон городских соборов. Аля, приученная к каждодневному кропотливому труду, не потерялась в этой внезапной новизне впечатлений и ощущений, она только с радостью убедилась, что этот город полностью соответствует тому, о котором она читала в любимой книге, изумилась гармонии природы, архитектуры и местного образа жизни, подстроилась к городскому ритму и ушла с головой в учебу. Для любого другого человека в другой стране самой большой проблемой могло стать общение, но Аля существовала точно так же, как и в Москве, – ее собственные дела, ее внутренняя жизнь обеспечивали душевный покой, а то, что на нее заглядывались на улицах, ею осталось почти незамеченным. Она по-прежнему считала себя косолапой дурнушкой. Впрочем, эта ее «цепляющаяся» походка исчезала по мере того, как уверенность поселялась в душе. А уверенность эта исходила от двух таких разных австрийских преподавателей и Вадима, который звонил ей два раза в неделю. Матери она звонила сама каждую субботу и отправляла две открытки в неделю. Открытки она выбирала с интересными видами Зальцбурга и не ленилась в двух словах рассказать об этом месте. Языкового барьера она почти не чувствовала – в момент каких-либо затруднений к ней с готовностью приходили на помощь, впрочем, и немецкий она осваивала быстро. Одним словом, несмотря на драматическое несовпадение характеров с профессором Утте, порой Аля чувствовала себя очень неплохо.

Свое первое Рождество в Австрии она провела в доме фрау Вольц.

– Приглашаю вас на Рождество. Я приготовлю наши национальные блюда, – сказала преподавательница, а Аля, собравшаяся было отказаться, вдруг неожиданно для себя согласилась. Ей тоже не хотелось оставаться одной в этот вечер, когда внезапно затихают все рождественские базары и пустеют улицы. Ей не хотелось остаться одной в этот самый семейный немецкий праздник, и она согласилась. «Судя по всему, фрау Вольц одинока, почему бы не провести этот вечер с ней». Аля вздохнула про себя. Она не полетела в Москву на Новый год, поскольку совершенно случайно ее пригласили принять участие в цикле концертов классической музыки, которые ежегодно устраивала католическая община города. «Не отказывайтесь! – в один голос твердили и герр Утте, и фрау Вольц. – Традиционно на них присутствуют все уважаемые люди города. Это очень большая честь!» Аля уже не удивилась – в понимании зальцбуржцев то, что происходило в городе, было намного важнее и весомее того, что происходило в стране. Патриотизм – такая удивительная штука… Созвонившись с Москвой, она получила полную поддержку Вадима и, что важнее, матери.

– Ты должна выступить. Приехать домой успеешь. Занятия и практика важнее всего. – В трубке слышались властные ноты, и если была тоска, то мать не позволила себе ее обнаружить. – В Москву уже летом приедешь или на Пасху. Там длинные у них каникулы, вот и прилетай.

Аля выслушала мать и на всякий случай задала вопрос:

– Мам, ты точно не против, чтобы я осталась здесь на новогодние праздники?

– Я против того, чтобы ты пренебрегала практикой. Надо обязательно выступить.

Так Аля узнала, что такое глинтвейн, сосиски с брецелем на свежем воздухе, толпы гуляющих среди елочных базаров, рождественские песнопения и тишина католического Сочельника.

– Садитесь за стол, – пригласила фрау Вольц Алю. На столе, украшенном остролистом, стоял жареный гусь, кнедлики и бокалы с красным вином. Аля, стесняясь, развернула небольшое продолговатое блюдо – она вчера целый вечер трудилась над фирменным блюдом их семьи – селедкой под шубой.

– Это почти всегда делают в Москве на Новый год. Надеюсь, вам понравится.

Селедка преподавательнице понравилась, как и маленький подарок – мельхиоровая пудреница со Спасской башней на крышке.

– О, что вы! Такой дорогой подарок! – всплеснула руками фрау Вольц.

Это в России драгметаллами считаются золото и серебро. В Европе мельхиор пользуется большим почетом.

Разговаривали они весь вечер – Аля путала слова, не все понимала, но, может, от этого быстро прошло смущение, и комната наполнилась семейным покоем.

– Ваш спонсор прилетает в январе, вы знаете?

Аля сначала не поняла, а потом переспросила:

– Вадим Алексеевич? Я ничего не знаю! Он мне не говорил!

– О, значит, я выдала тайну! Сделайте вид, что вы ничего не знаете…

Беседа потекла дальше, а Аля теперь думала о том, какая же причина заставляет Вадима приехать в Зальцбург и что ей ждать от этого неожиданного визита. «Неужели он хочет сократить мои занятия?! Вряд ли. Он такой человек, что сказал бы мне все сразу. А что еще? Проверка?» Аля потеряла покой и сон, но ни разу не позволила себе напрямую спросить обо всем Вадима. Не хотелось подводить фрау Вольц, и боялась узнать неприятную правду.