Концерт начинали малыши – двое мальчишек не в унисон терзали балалайки. Бабушка, по всей видимости, одного из них сидела в первом ряду и беспрестанно кивала. Затем толстая девочка с косами сыграла «Болезнь куклы» Чайковского, после чего на сцену выставили нехитрую аппаратуру.

– Рок-группа «Челленджер», – объявил конферансье, и на скрипучие подмостки вразвалочку вышли пацаны лет тринадцати. Одеты они были во все джинсовое и всем своим видом напоминали небезызвестный «Ласковый май». Песня, которую они запели, была русским перепевом известного английского шлягера. Слушать это было ужасно весело, особенно учитывая те гримасы, которые строили певцы. «Хорошо, что они машины на перекрестках не моют», – менторски подумал про себя Вадим, но, когда те затянули уже про «Светку Соколову», он не выдержал и под грохот гитар выскользнул в фойе. Звуки музыки стали приглушенными, и Вадим не спеша стал прогуливаться по длинному коридору. Он любил это здание еще со школьных времен, хотя тогда и не отдавал себе отчета в этом. Просто в этих стенах ему было спокойно, интересно, и он оставался самим собой. Вадим вдохнул воздух – и пахло сейчас точно так же, как и раньше, – паркетной мастикой и молочными коржиками…

– Ты опять не рассчитала время! И зачем тебе этот шарф был нужен?! – Высокая худая тетка скорым шагом шла прямо на Вадима.

Вадим еле успел отскочить, потому что дама двигалась с крейсерской скоростью и курс менять не собиралась.

– Шарф! Столько времени искать этот шарф! – Тетка по-прежнему голосила, а Вадим оглянулся в поисках адресата. В фойе никого, кроме них, не было. Тетка внезапно остановилась, рванула ручку какой-то неприметной двери, и при этом маневре из-за ее спины показалась девочка. Невысокая, худая, она шла ссутулившись, к тому же лениво-косолапо, почти запинаясь нога за ногу. В полумраке фойе Вадим хорошенько ее не разглядел, но глубокие карие, почти черные глаза, два крыла темных волос, обрамляющих мягкое, немного грустное лицо, он увидел сразу.

– Все! Мы опоздали! – воскликнула тетка и со всей силы рванула дверь, ведущую за кулисы. Девочка так же молча проследовала за ней.

Вадим еще немного потоптался около стенда с фотографиями и вышел на улицу. Там, ослепленный бешеным весенним солнцем, он выкурил сигарету, походил вдоль разоренной клумбы, купил мороженое, съел его с почти детским наслаждением и только потом вернулся в зал.

– Ария из оперы Доницетти «Любовный напиток». – Конферансье, словно аист, важно пересек сцену, на которой уже стояли огромный рояль, пюпитры с нотами и стулья. Через минуту стулья были заняты скрипачами и виолончелистом, а за роялем сидел сухой пожилой человек. А затем на сцену, так же косолапо запинаясь ногами, вышла та самая девочка, которую Вадим видел в фойе. Одета она была в узкое черное платье – такие, похожие на резинку, почему-то обожали теперешние модницы, а на шее у нее красовался воздушный сиреневый шарф. «Тот самый, который так долго искался», – машинально подумал Вадим. То ли в спешке, то ли умышленно шарф был повязан поверх длинной косы. Девочку встретили аплодисментами, пожалуй, самыми продолжительными за все время концерта. Пожилой человек вскочил из-за рояля и стал возиться с микрофоном, потом он что-то спросил у солистки, ласково притронувшись к ее плечу. Вадим, оглянувшись, увидел, что людей в зале прибавилось – группа подростков расположилась почти сзади него, а рядом в крайнем проходе стояли сотрудники Дома творчества. Потом наступила тишина, зазвучала музыка, и девочка запела. Со сцены лилась та самая мелодия, которую Вадим слышал на улице, под открытым окном, и голос был тот же самый, но если тогда он просто слушал красивую музыку, то сейчас его передернул нервный озноб – ему стало страшно, что она собьется, что забудет слова или не возьмет верхние ноты. Но высокий голос выводил мелодию старательно, заученные итальянские слова произносились свободно, а лицо девочки казалось сосредоточенным и спокойным, и Вадим успокоился. Как и всех в зале, его заворожили музыка, мягкий тембр голоса и необыкновенная красота девушки. «Она просто Мадонна!» – подумал Вадим, хотя все Мадонны, которых он видел на картинах, были разными. Девушка была похожа на итальянку – тот же взгляд черных глаз, темные густые волосы и лицо – лицо было белоснежное с пухлыми, немного капризными губами. И худобы, и стеснительной сутулости, и нерешительности взгляда – всего этого уже не было, или этого уже никто не замечал, слушая дивный голос.

– Хороша! А как поет, какие данные… У нее меццо-сопрано, но иногда чуть-чуть проявляется хрипотца, ровно настолько, чтобы придать шарм голосу. Впрочем, я не специалист, а наши преподаватели очень высокую оценку дают ее способностям. – Вадима в полумраке зала отыскала директор Дома творчества.

– Да, – выдохнул Вадим, – удивительно… хотя я ничего не понимаю в музыке и голосах. Но я чувствую, что это очень хорошо…

– Вы правильно чувствуете, – повысила голос директор, поскольку маленький зал взорвался аплодисментами, – она удивительная девочка. Умная, почти отличница, скромная и очень талантливая. Но пойдет учиться в педагогический, будет воспитательницей в детском саду.

– Как – воспитательницей, а голос?

– Так мать решила. Она ее одна воспитывает, тяжело…

– А как же пение?

– Пением денег не заработаешь, сами понимаете. И потом еще надо поступить в музыкальное училище, а для этого надо отдельно вокалом заниматься… А она у нас только два раза в неделю поет… Но мы же не можем дать такую подготовку.

– Ошибаетесь. – Вадим посмотрел на директора. – У вас занятия на очень высоком уровне. Вот я к вам ходил в математический кружок и поступил в Бауманский.

– То-то я смотрю, лицо знакомое, но вспомнить не могу! – Директор всплеснула руками. – Ну я рада, очень рада, что мы помогли вам.

Вадим улыбнулся – говорить, что задачки по математике и алгебре были для него лучшим развлечением, не стоило. Вадиму надо было, чтобы директор прониклась к нему симпатией и благодарностью.

– Помогли – не то слово. Думаю, что и этой девочке тоже поможете.

Уже объявили антракт, и директор повела его в свой кабинет выпить чаю.

– Боюсь, что тут мы бессильны – у девочки редкий голос. Вернее, тембр. Она ездила с остальными нашими музыкантами на конкурсы, и везде отмечали ее способности. Плюс она фантастически трудолюбива – может заниматься часами. При этом и в школе успевает.

– Она в каком классе?

– В выпускном. Вот через месяц сдаст экзамены и отправится в педучилище.

– А после школы здесь уже заниматься нельзя? Потом в Москве столько всяких музыкальных училищ, в конце концов, консерватория есть.

– Все так. Но у нас занимаются только школьники. А что касается музыки – без везения и помощи поступить сложно, а на жизнь музыкой заработать нельзя. Во всяком случае, так считает мать девочки.

– Жаль, она, по-моему, очень способная! И внешность у нее такая…

– Вот, вот… Сергей Фомич тоже говорит, что редкое сочетание – голос, внешность, трудолюбие, полное отсутствие дурных амбиций…

– А кто такой Сергей Фомич? – Вадим был неприятно удивлен наличием какого-то авторитета.

– Как кто? Наш музыкальный руководитель, он с ней занимается с самого первого дня. Он за роялем был.

Вадим вспомнил сухого пожилого человека на сцене.

– Ирина Леонидовна, а как можно переговорить с этой девушкой? Вернее, с ее родителями?

– Я немного знаю эту семью. Алю растит мать. Женщина строгая, требовательная, не позволяющая детского вольнодумства. По этому поводу я даже однажды с ней поспорила – Алю держат в ежовых рукавицах, а, как я понимаю, для творческой натуры это не самое лучшее. Впрочем, по моим наблюдениям Аля, несмотря на возраст, нашла способ ухода от материнской строгости – музыка и чтение. Девушка она очень образованная и умеющая думать. Мне иногда кажется, что она мудрее матери. И снисходительнее. У детей в неполных семьях раннее взросление и ранняя мудрость – я такое неоднократно наблюдала здесь. Аля с матерью живут непросто, поэтому-то и такой выбор профессии.

– Да-да. Понимаю…

– А что вы бы хотели обсудить, если не секрет?

– От вас никаких секретов. Я бы хотел предложить оплатить обучение этой девушки вокалу. В музыкальном училище.

– Я вам дам их домашний телефон, позвоните, переговорите.

– Нет, я бы хотел это сделать здесь, при вас, поскольку считаю вас причастной к открытию такого таланта. – Вадим сам не подозревал, что умеет быть таким льстивым. Но ему важно было, чтобы все разговоры о будущем этой необычной девушки велись в присутствии третьих, проверенных и надежных лиц. Чтобы мать девушки не заподозрила ничего неприличного, чтобы его предложение смогли оценить как солидное, серьезное. А солидными по-прежнему считались государственные учреждения.

– Я вас поняла, попробую их пригласить сюда. Вы готовы сейчас разговаривать?

Вадим на секунду замялся, а потом кивнул. Он боялся долго раздумывать – очень необычным было то, что он сейчас собирался делать. Это никак не вписывалось в его прежние планы, это противоречило его характеру – замкнутому, не любящему посторонних, незнакомых лиц. Вадим же отлично понимал, что, сделав подобное предложение, он будет и в дальнейшем ответственен за эту судьбу. «Я никогда ничего не понимал в музыке, я не знаю, чем сопрано отличается от меццо-сопрано, я не умею разговаривать с детьми. А эта девушка – еще почти подросток», – все это промелькнуло в его голове, но упрямство и твердая решительность, свойственные его характеру, взяли верх.

– Да, я хотел бы сейчас переговорить с ними. В конце концов, надо понимать, как отнесется мать к подобному предложению.

Через двадцать минут в кабинете сидела та самая сухопарая тетка, а позади стояла девушка.