В кабинете спиной ко мне стоял Умберто и оживленно разговаривал с какой-то женщиной. Я увидела, как он стукнул кулаком по столу, отчего некоторые его бумаги разлетелись. Он наклонился и стал сердито поднимать бумаги и швырять их на стол. Я не могла расслышать, что он говорил, но, казалось, женщина была готова расплакаться. На ней было облегающее черное платье, туфли на высоком каблуке и бриллиантовое ожерелье.

Увидев, что она пытается обнять его, я отвернулась и, разозлившись, быстро отправилась обратно к столику. Мне было больно и обидно, что я так долго просидела одна! А у него в это время была ссора с любовницей. Я надела жакет от костюма и уже готова была уйти, когда он торопливо подошел ко мне.

– Извините меня. Метрдотель сказал мне, что вы проходили мимо моего кабинета. Пожалуйста, позвольте мне все объяснить.

– Как-нибудь в другой раз. Мне надо идти. Он наклонился и понизил голос.

– Пожалуйста, пройдемте ко мне в кабинет. Я не могу разговаривать с вами здесь.

По-прежнему злая, я шла впереди него, решив все-таки выслушать, что он мне скажет, прежде чем попрощаться. Я не хотела иметь какие бы то ни было отношения с человеком, который обходится со мной по-хамски.

Мы стояли посреди кабинета, сесть я отказалась; он прикрыл дверь и принялся объяснять:

– Она – моя старая приятельница, я не видел ее несколько месяцев. Она пришла пьяная и требовала встречи со мной. Я подумал, что все быстро улажу. Но мне пришлось объясняться с ней. Все давно кончилось, и я не хочу, чтобы она сюда приходила. Я все время переживал, что вы сидите там одна.

– Я прождала вас полчаса.

– Пожалуйста, извините меня, – сказал он.

– Хотя бы из вежливости вы должны были послать кого-то и объяснить, в чем дело.

Он всплеснул руками.

– Я знаю! Но я все время думал, что это вот-вот кончится. Я приношу свои извинения. Мне не следовало приглашать вас сюда: все время какие-то дела, каждую секунду кто-то подходит…

Я скрестила на груди руки и продолжала стоять, каждую минуту готовая уйти.

– Тогда почему же вы не предложили какое-нибудь другое место?

Он помолчал в нерешительности.

– Сказать вам правду? Я хотел произвести на вас впечатление. Я думал, что, наверное, представлю себя в выгодном свете, если ко мне будут постоянно обращаться за советом. Идиотская ошибка!

– Хорошо, – сказала я, понемножку отходя от раздражения. – Встретимся как-нибудь еще. На сегодня, я думаю, хватит.

Он подошел к дивану, сел и похлопал ладонью рядом с собой.

– Присядьте на минутку, прежде чем идти.

Я неохотно села рядом с ним на диван, потом осмотрела кабинет.

– А где же ваша птица?

– Мне пришлось отнести ее домой. Она простудилась. Можно пригласить вас ко мне домой на следующей неделе? Я приготовлю для вас обед, увидите птицу…

– Хорошо, – сказала я и улыбнулась. – Но у вас испытательный срок.

7

Когда я опять увидела Ника, длинный рабочий день шел к концу. Прежде чем открыть ему дверь, я несколько минут сидела в кресле, прислушиваясь к комнате.

Я никому об этом не говорила, но мне казалось, что я слышу, как дышит мой кабинет, особенно по утрам, прежде чем воздух переполнялся звуками человеческой печали. Книги от пола до потолка придавали внушительный вид стене, у которой стояло мое кресло. Их авторы шептали: граница, пространство, техника психоанализа, страх полноты. Солнечные лучи, проникая в окно, отбрасывали яркие блики на пальму в углу кабинета или расплывались тусклым пятном на письменном столе. Кажется, даже стены были живыми: их толщина поглощала голоса и не пропускала шум.

Каждый метр этого кабинета был призван способствовать созданию атмосферы, благоприятной для психотерапевтического сеанса. Отдельные входы и выходы обеспечивали анонимность. Напротив моего кресла стояли удобные кресла и диван, на котором пациент мог бы лежать, отвернувшись от меня, или сидеть вполоборота и смотреть на меня. На видном месте висели часы, а при помощи светового сигнала я узнавала, что в приемной меня ждет следующий пациент. Букеты свежих цветов, скрытые от глаз устройства для регулирования силы света также помогали пациенту расслабиться.

Приведя в порядок свои мысли, я открыла дверь и почувствовала знакомый аромат: какая-то смесь мыла, детской присыпки и кожи.

– Привет, о чем будем говорить сегодня? – спросил он.

Он поправил галстук и разгладил брюки на бедрах. Просто удивительно, что человек, у которого так много накопилось невысказанного, не мог ничего толком рассказать.

– Сюда не надо приходить с готовой речью. Просто говорите то, что вам приходит в голову.

– Черт побери! Значит, я впустую потрачу деньги, если не вывернусь тут наизнанку? Но я надеюсь, вы меня не подведете.

Я почувствовала себя обиженной, но все же это был маленький шаг вперед, после которого он чуть-чуть приоткрылся. Он сказал, что всю жизнь сталкивался с жестокой конкуренцией и твердо решил быть победителем. Он сказал, что ненавидит одного из совладельцев фирмы, это был человек, который ставил себе в заслугу собственную честность.

– К черту честную игру! – сказал Ник. – Играй, чтобы выигрывать. Утверждай самые Невероятные вещи. Суд не принимает их во внимание, но, будучи однажды услышанными, они обязательно рано или поздно возымеют какой-то эффект. Я останавливаюсь у той черты, за которой меня могут обвинить в неуважении к суду. Тогда я отступаю.

В своей юридической практике он занимался главным образом преступлениями против личности и делами о разводе. Странная ирония судьбы, подумала я.

– Я обычно представляю женщин, – сказал он. – Они рассказывают обо мне друг другу, и моя репутация укрепляется.

Он приподнял бровь и подмигнул мне, и я задумалась, что же именно женщины рассказывают о нем друг другу.

– Иногда эта работа бывает опасной, – добавил он.

– Что вы имеете в виду?

– Никогда не знаешь, когда к тебе может прибежать рассерженный муж. Или недовольный защитник. Поэтому у меня в машине всегда заряженный пистолет. И если какой-нибудь грабитель попытается напасть на меня в машине, его ждет неприятный сюрприз.

У многих людей было оружие, особенно у тех, кто, подобно Нику, отслужил в армии, но меня приводила в ужас сама мысль о том, что он вооруженный ездит по Лос-Анджелесу. Я подумала, что он более опасен, чем я предполагала.

Он, должно быть, заметил озабоченность на моем лице, потому что посмотрел на меня и рассмеялся.

– Не волнуйтесь, доктор! Это только в целях самообороны. Учитывая, кем я работаю, всегда существует вероятность того, что меня будут преследовать.

Конечно, подумала я, он просто себя защищает. Когда сеанс заканчивался, я сказала:

– Были какие-то сновидения?

Он вдруг показался мне очень усталым.

– Мне приснилось, что я на дне сухого колодца, подходят люди, чтобы помочь мне выбраться. Уже много лет мне снится этот сон. Я всегда в замкнутом пространстве, я испуган, я просыпаюсь в холодном поту.

– Заметили ли вы какую-нибудь закономерность в появлении этого сна?

Он покачал головой.

– С сегодняшнего дня давайте искать закономерность. Последний раз вы увидели свой сон вскоре после встречи со мной. Возможно, вас пугает мое появление?

Он пожал плечами.

– Может быть.

Хотя он, как мне показалось, не обратил внимания на мои слова, я знала, что они останутся в его подсознании, и со временем он их проанализирует. Психотерапия действует медленно. Идея, предлагаемая сегодня, принимается порой через шесть месяцев, а иногда даже через три года.

Ник открыл портфель, достал темные очки и маленькую тряпочку и начал протирать линзы. Закончив, он произнес:

– Отец иногда запирал меня в чулане.

Его сновидения свидетельствовали о том, что сидеть взаперти было для него ужасным испытанием. Я от всей души посочувствовала ему.

– Что вы об этом помните?

– То, что я один и испуган.

Я ждала, что он скажет что-то еще, но он стиснул губы, сложил очки и убрал их в портфель.

– Сколько вам было лет?

– Четыре или пять.

– Зачем он это делал?

– Чтобы наказать меня.

– Сколько раз это было?

– Не помню. Много. – Помолчав немного, он сказал:

– Я больше не хочу об этом говорить. Не вижу в этом для себя ничего хорошего.

Это было сопротивление, сознательный и бессознательный отказ самому участвовать в процессе лечения.

– Похоже, что этот детский страх все еще преследует вас.

– Это было тридцать лет назад. Все уже кончилось и отошло в прошлое. Я надеюсь, психотерапия заключается не в том, чтобы ворошить прошлое?

Пора было остановиться, еще не пришел момент, когда его можно было бы подтолкнуть.

– Мы поговорим обо всем, когда вы будете к этому готовы. Если вам понадобится со мной поговорить, вы можете сделать это по телефону двадцать четыре часа в сутки.

Он проглотил свою обычную таблетку от изжоги. Через несколько минут он, как бы сдаваясь, поднял руки и сказал:

– Хорошо, хорошо. Кое в чем я действительно нуждаюсь. Может быть, именно в этом.

Поднявшись, он еще несколько минут провозился со своим портфелем, потом надел пиджак и поправил манжеты. Уже у двери он сказал:

– Увидимся в понедельник.

Но мне показалось, что, возможно, он хотел бы ускорить нашу встречу.

Когда он ушел, я долго думала о том, как отец запирал его в чулане, и отчасти разобралась в причинах его всеобъемлющей недоверчивости. Все это навеяло на меня мои собственные воспоминания о чулане.

* * *

В доме моих родителей было место, где я любила прятаться – под лестницей, ведущей на второй этаж. Это была кладовка, но сквозь вертикальные щели в стене я могла видеть столовую. Самым печальным из всего, подсмотренного мною, была моя мать, плачущая за столом.