Ник тут же подтвердил правильность моих догадок. Он действительно боялся тех чувств, которые возникали у него при виде меня. Когда он раньше чувствовал нечто подобное с женщинами, то бросал их, но сейчас он устал бегать. Ник сел и повернулся ко мне, брови его сошлись у переносицы.

– Как это все угнетает!

Я посочувствовала ему, но другого выхода не было, он должен пройти свой путь.

– Выбор в вас самих, – сказала я.

К концу сеанса он смог развеселиться, когда заговорили о Дне Всех Святых.

– Я собираюсь надеть на вечеринку белый докторский халат, а моя подружка оденется как проститутка. Мы будем Обманом и Наслаждением.

– Очень здорово! – рассмеялась я.

– Возможно, вы будете на этой вечеринке. Она будет в доме профессора не так далеко от вас.

Мне стало не по себе. Он что, уже знакомится с моими друзьями? Моими коллегами?

– А у кого будет эта вечеринка?

– У Тома Бреннана. Декана юридического колледжа.

У меня отлегло от сердца.

– Нет, меня там не будет.

– Так сколько же продлится эта моя депрессия? – спросил он в конце сеанса.

– Не знаю. Но судя по всему есть сдвиги.

Он ушел, а я подошла к окну и долго смотрела, как он шел к машине, засунув руки в карманы, опустив голову. Я порадовалась, что он не отказывается от лечения сейчас, когда оно стало для него таким мучительным. Он уселся в свой черный «феррари», закурил сигарету – я знала, что с марихуаной – и машина отъехала.

Я была рада, что на следующий день у меня была радиопередача, можно было сменить темп. Я прибежала за две минуты до эфира и начала с записанной трехминутной лекции по расстройствам. Едва успев перевести дыхание, я стала отвечать на телефонные звонки.

Мне очень нравились радиопередачи, потому что здесь я могла применить свою излюбленную камикадзе-терапию – вломиться и разгромить все линии защиты. За последнее время была масса удивительных и интересных историй. В этот день женщина рассказала, что ее отец убил сестру-младенца и закопал на заднем дворе. Чем больше я ее расспрашивала, тем менее сумасшедшей она казалась, так что я порекомендовала ей обратиться не только в психиатрическую клинику, но и в полицию.

Перед выходом из студии я позвонила домой узнать, нет ли сообщений на автоответчике, и получила их целую кучу. Одно из них было от мамы, она приглашала меня приехать на Рождество. Я чувствовала себя виноватой, потому что не хотела ехать, а вместо этого воображала, как чудесно можно провести праздники где-нибудь с Умберто.

В этот день мы с группой врачей в больнице обсуждали, как провести приближающийся День Всех Святых. Некоторые из наших пациентов были настолько возбуждены, их фантазии настолько ужасны, что никому из них не дали отпуска в эту ночь.

На следующий вечер я поспешила домой пораньше, чтобы успеть открыть дверь детям и посмотреть на их костюмы. Стояла ясная холодная ночь, и многие из них дрожали от холода в своих креповых шапочках и простынях.

Умберто заглянул ко мне, и пока никто не пришел, мы лежали на кровати и целовались. Вдруг мне показалось, что раздался стук, но было по-прежнему тихо, и мы продолжали целоваться и ласкать друг друга. Минут через десять я осознала, что в гостиной стояла подозрительная тишина, и я пошла на разведку. Франк сбил корзиночку с плитками шоколада, стоявшую у входной двери. Разорванные и разжеванные конфеты были разбросаны повсюду, а в центре восседал Франк с самодовольной шоколадной мордой. Когда он услышал, что я зову его, он бросился бежать, а я побежала вслед за ним, чтобы дать ему хороший нагоняй.

– Эта собака просто невозможна, – сказал Умберто и отправился в ресторан обслуживать вечеринку.

Я убрала в комнате, а дарить мне пришлось теперь монетки, потому что конфет больше не осталось. В восемь тридцать я выключила свет у входной двери и осталась сидеть в темноте, размышляя о своей матери. Почему-то День всех святых всегда наводил меня на мысли о ней.

Мне еще не исполнилось шести лет, когда идеальный мамин образ дал первую трещину.

Было это в вечер Дня Всех Святых. Мама сама сшила нам костюмы – я была королевой в короне из фальшивых бриллиантов, а она – балериной. Ее костюм был хрупкий, как леденец, тюлевая юбка была собрана в складки у талии и свободно спускалась до середины икр. На ногах у нее были старые бальные туфельки, которые она сама покрасила в розовый цвет.

Сначала мы обошли ряд домов на нашей улице. Было прохладно, шел мелкий дождь. Мне было тепло и удобно в моей королевской одежде, я старательно обходила лужи. Мама, не обращая внимания на холод и сырость, весело вела меня от одного дома к другому.

В одном из домов мама дала представление. Она изящно подняла руки над головой, встала на носочки и медленно сделала один оборот. Всем была видна ее фигура под тонкой тканью, которой играл ветерок. У меня не было слов, чтобы выразить свое восхищение.

Мы прошли много кварталов, я устала, а рот слипся от шоколада. Мешок со сластями стал тяжелым, и я потащила его за собой по земле.

– Не тащи мешок по земле! – закричала мама. – Хочешь, я понесу?

Она обернулась ко мне, и в этот момент я увидела колдобину в тротуаре. Не успела я ничего сказать, как ее туфелька попала в эту колдобину, и она упала лицом в лужу. Ее юбка испачкалась, шелковистые волосы выбились из прически и тоже были в грязи. Она повернулась ко мне, и я увидела красное пятно, расплывшееся по колготкам.

– Ой, мамочка! – воскликнула я. – Там была такая яма!

Ее лицо выразило гнев.

– Тебе нужно было меня предупредить! – закричала она. – Остановить меня!

Я быстро и часто задышала, но слезы никак не могли пролиться. Я протянула к ней руку, но она резко отдернула голову. У меня живот свело от спазм. Я стояла и беспомощно смотрела на ее окровавленные колени, а она лежала на тротуаре, как поломанная кукла, и рыдала, придерживая правую руку.

Постепенно она успокоилась и смогла сесть. Болезненная гримаса на ее лице сменилась слабой улыбкой.

– Какая же я глупая, тыковка моя! Это же просто случайность. Прости меня, пожалуйста. Мама тебя очень любит, – и она протянула ко мне руки.

Я опустила голову, моя корона со стуком упала на тротуар, и фальшивые бриллианты рассыпались в разные стороны. Слезы, которые я долго сдерживала, наконец прорвались. Отвернувшись от нее, я стала с преувеличенным усердием разыскивать в тусклом свете свои драгоценности. Я попыталась водрузить корону на место, но она никак не хотела держаться у меня на голове. В конце концов я сдалась, уселась маме на колени и выплакалась.

Передо мной будто промелькнули картины моего будущего, сердце мое ныло.

В одиннадцать часов я включила свет на улице для Умберто. В это время мимо проехала машина, и хотя я видела ее только мельком, я была уверена, что это спортивная машина.

Черт побери, может, это был Ник?

Я прождала Умберто до часа ночи. Он принес полбутылки легкого французского вина, которое мы выпили перед сном.

Я чувствовала себя уставшей, от вина в голове у меня шумело, поэтому, когда Умберто оказался у меня между ног, я закрыла глаза, и голова у меня закружилась. Я ритмически задвигалась в такт ему, сливаясь с ним, и запустила пальцы в его шевелюру. И вдруг я ощутила под пальцами густые волосы Ника, прямо перед собой увидела его радужные глаза. Я с трудом перевела дыхание и постаралась вырваться.

– Что-нибудь случилось? – спросил Умберто. – Я тебе сделал больно?

Я открыла глаза и в тусклом свете посмотрела прямо на него.

– Мне вдруг стало очень больно, но сейчас уже все прошло.

Мне удалось освободиться от образа Ника и вновь слиться с Умберто. Но потом я долго не могла заснуть, думая о том, что я испытываю к Нику. Я чувствовала, что рано или поздно наши пути сойдутся.

22

На следующее после праздника утро магнолия у меня во дворе оказалась обвешанной туалетной бумагой. Я не смогла сдержать смех, увидев это, потому что вспомнила, что то же самое мы проделывали много лет тому назад в Бендоне.

Я прошлась по двору, чтобы проверить, все ли в порядке, и одна вещь меня неприятно поразила: все мои красные розы – и только красные – были срезаны под самый корень и исчезли. Я задумалась, было ли это праздничной проказой или это работа Ника, но поскольку у меня не было прямых оснований подозревать его, я сделала вид, что это выходка подростков.

При встрече с Захарией я ему обо всем рассказала.

– Ник снова приезжал к моему дому, и я очень обеспокоена. Он не контролирует себя. Что, если он попытается вломиться ко мне?

Захария серьезно взглянул на меня.

– Давайте еще раз вспомним всю его историю.

Я еще раз припомнила те симптомы, которые приводили к насилию – прежние нападения на людей, параноидальная бессонница, несдержанность, используемое в драках оружие, жестокость по отношению к животным. За Ником ничего такого замечено не было.

Пока я говорила, Захария молча покусывал карандаш, а когда я закончила, бросил его на стол.

– Да, никаких обычных тревожных симптомов у него не наблюдается, но это не значит, что он не может потерять контроль над собой.

– Кое-что все-таки было, хотя я не вполне уверена, что это сделал именно он. – Я описала, как кто-то располосовал обои у меня в гостиной.

Захария вынужден был прерваться, так как ему позвонили из больницы. Он дал какие-то указания, и мы вернулись к нашему разговору.

– У меня бывали пациенты, которые уничтожали растения в моей приемной, присылали письма с угрозами и даже прибегали к колдовству. Этот парень, как мне кажется, труслив, но если вы испытываете беспокойство, то сейчас самое время разорвать отношения с ним, пока он еще больше не привязался к вам.

– Но мне не хочется прекращать лечение! И я не верю, что он сможет причинить мне зло.

– Думаю, он страдает алексией – не может выразить свои мысли словами. Поэтому он выражает их действиями, стараясь передать вам те чувства, которые живут в нем, но не находят выражения: страх, стремление вторгнуться в вашу жизнь, какую-то извращенную любовь. Ваша задача – облечь это для него в слова, чтобы он не отрицал, а принял их.