Глава 27

Указывая тростью на кучу брошенного инвентаря в канаве близ «Белого носорога», Адам Пенфолд со вздохом произнес:

— Остатки былой роскоши. Все, что осталось от моей фермы. Иногда мне кажется, что я с тем же успехом мог бы разводить малину на развалинах Карфагена. Может, мы не созданы для жизни в Африке?

Пенфолд подвел Энтона с Эрнстом к ржавому культиватору.

— Эта свалка — результат пятнадцатилетнего эксперимента — моих попыток стать своим на этой чертовой земле. Каждый кусок металла стоил мне нескольких акров земли в Уилтшире. Я наделал кучу ошибок, а как уедешь? Всякий раз, когда Сисси требует паковать вещи, я закрываю глаза и вдыхаю здешние ароматы. Опять же, работа. Мой отель.

— Ваши английские друзья не постеснялись вышвырнуть меня с моей собственной фермы, — пробурчал Эрнст.

Энтон был настроен на практический лад.

— А это что?

Он потыкал палочкой в груду кофемолок, лущилок и приспособлений для прополки от Резерфорда. Над всем этим богатством возвышался сепаратор «Динго».

— Моя любимая машинка для очистки кофейных зерен. Но после того как гусеница озимой совки сожрала зерна, мы использовали ее для чего угодно, только не по назначению. Кончилось тем, что поварята покорежили лезвия и ее пришлось выбросить. А что касается «Динго», то в хорошую погоду старушка перерабатывала по пятнадцать галлонов в час.

— Нельзя ли тут что-нибудь починить? Может, Гвенн пригодилось бы.

— В коляске нет места для всякого хлама, — буркнул Эрнст.

— Можно отправить ей льнотрепалку «Спидо» и насос от Майерса. Отличная вещь. Я все равно отдаю инвалидам, что ни попросят. Они тут нынче проезжали в своем фургоне — тяжелое зрелище! Марш обреченных. Будет чудо, если у них что-нибудь получится. Они забрали мою гордость — ветряную мельницу. Правда, там не хватает пары лопастей.

Эрнст схватил Энтона за плечо.

— Нам пора ехать. Меня тошнит от этой мертвечины. И потом, я уже не в том возрасте, когда ночуют без палатки, доброго повара и пары молодых бабенок.

Они вернулись в отель. Эрнст проверил свой «эксельсиор». Переднее крыло отсутствовало, но вообще мотоцикл был в полном порядке и блестел как новенький.

Весь день Энтон грезил о Гвенн. Она являлась ему сердитой, с расстегнутой блузкой и крошками творога в волосах.

С веранды сошла Анунциата и приблизилась к нему. Конечно, она все понимает. Энтона все еще тянуло к ней, и он весь напрягся, когда она положила руку ему на грудь, а затем поцеловала, всем телом прижавшись к нему.

— Синеглазик, мой непобедимый рыцарь.

Анунциата оторвалась от Энтона и робко заглянула ему в глаза.

Эрнст оседлал своего железного коня и завел мотор. Энтон кое-как втиснулся в коляску, между двумя немецкими винтовками. Пенфолд подал ему вещмешок. Машина взревела и выстрелила выхлопными газами.

— Без переднего крыла, — громко проворчал Эрнст, надевая авиаторские очки, — порадуешься, что запасся добрыми немецкими окулярами. А вот для твоих синих глаз у меня ничего нет, мой юный англичанин.

Из отеля вышел Оливио и, быстро перебирая маленькими ножками, приблизился к мотоциклу. За ним поваренок нес дергающийся мешок.

— Куры, — задыхаясь, пояснил Оливио. — Четыре живых цыпленка для дорогой миссис Луэллин. Передайте ей, мистер Энтон, что мы постараемся достать все, что ей будет нужно. Вот документ на кредит в индийском магазине. Это скромный магазинчик, но кое-что у них все-таки имеется.

Оливио привязал брыкающийся мешок к коляске позади Энтона. «Эксельсиор» сорвался с места. Поваренок захлопал в ладоши. Гости «Белого носорога» подняли в воздух стаканы и помахали им с веранды.

— Скажите Гвенн, что она может приезжать в любое время, с ребенком и все такое прочее! Старая колыбелька ждет! — прокричал вслед хозяин «Белого носорога» и с грустью добавил про себя: «Ею так ни разу и не воспользовались!»

— Если из этих цыплят выйдет что-то путное, — брюзжал Эрнст, — я лично их зажарю.

Мотоцикл устремился вниз по пыльной дороге.

— Guter Gott[15], английские калеки! — воскликнул Эрнст несколько часов спустя. «Эксельсиор» на огромной скорости огибал скалу. За поворотом их глазам открылись широкая река и — всего в нескольких ярдах от дороги — высокий обрывистый берег. Прищурившись, Энтон всматривался в поднятое колесами мотоцикла облако пыли. Он различил мутную воду и сырой песок с разбросанными по нему опрокинутыми фургонами, воловьими упряжками и людьми.

Коляска подскочила, наткнувшись на корень фигового дерева. Эрнст резко затормозил и слетел сначала на берег, а затем — прямо в воду. Энтон вылетел из коляски.

Сидя в мутной воде, он беспомощно смотрел, как течение уносит мешок с цыплятами. Бедные пассажиры отчаянно трепыхались. Какой-то человек схватил мешок и выбросил на берег.

— Небольшая ванна не повредит, сынок, — весело произнес одноногий солдат и протянул Энтону руку помощи. Его костыль глубоко увяз в песке. — Ребята кличут меня «капитан Джос». Я видел тебя в «Белом носороге».

Неподалеку человек двенадцать мужчин ставили «эксельсиор» на колеса. Энтон склонился над Эрнстом — тот выплюнул песок, потрогал правую ключицу и застонал от боли.

— Они таки добились своего. Мне капут. Эти английские свиньи меня достали. Четыре года войны — и все кости целы. И что же? Теперь я ломаю шею, стараясь не раздавить бродячий английский госпиталь!

Энтон перевел его на другой берег, где ждала запряженная четверкой мулов шотландская повозка «скорой помощи» с большим белым крестом на борту. Очевидно, она только что перебралась через реку — как раз перед тем, как опрокинулась первая перегруженная повозка со скарбом инвалидов.

К сиденью врача была привязана клетка с откормленным оранжево-зеленым попугаем. Птица чистила крючковатым клювом перышки. Чуть подальше, между двумя ящиками с медикаментами на носилках лежал человек. Врач — долговязый и тощий как жердь — со вздохом спустился на землю.

— Парад увечий никогда не кончится. Моя фамилия Фицгиббонс, военврач. Второй Ланкаширский.

Опираясь на плечо Энтона, Эрнст прищелкнул каблуками и вздернул подбородок.

— Капитан фон Деккен, Третий полевой, Германская колониальная армия.

— У моего друга сломана ключица, — сообщил Энтон.

— Если только вы — не дипломированный хирург, юноша, позвольте мне самому поставить диагноз. — Врач взял у Энтона нож и одним махом рассек сзади рубашку. — Выгружайте обе аптечки. Постелите сверху одеяло и положите этого горе-мотоциклиста на его толстый живот.

Энтон подчинился. А потом бросился к реке — вытаскивать из воды винтовки. Кругом барахтались люди и животные. Убедившись в том, что «эксельсиор» благополучно доставили на берег, Энтон вернулся к санитарному фургону. Как-то там Гвенн? Сколько они здесь проторчат?

— Чем я могу помочь?

Острая кость распирала Эрнсту плечо подобно тому, как большой палец выпирает из-под одеяла.

— По-моему, у тебя должно лучше получаться с четвероногими, — проворчал Фицгиббонс, возвращая Энтону нож. На него вдруг напал сильнейший кашель; худая грудь заходила ходуном. Он сел на подножку и зажал рот ладонями.

Наконец приступ кончился. Врач отер рот рукавом и посмотрел на немца.

— Прошу прощения, это ваш горчичный газ. Ну, а теперь, парень, беги к реке и позови Бевиса. Он тут самый опрятный — даром что однорукий. Хоть твой приятель и колбасник, попробуем его починить.

— Держи колбасника! — заверещал попугай. — Держи колбасника!

— Не обращайте на Кайзера внимания, — сказал врач. — В его лексиконе всего две фразы.

Эрнст пришел в негодование.

— Как вы посмели назвать мерзкую птицу именем императора?

Фицгиббонс зажал ему рот и нос повязкой, пропитанной хлороформом.

— Пусть Бевис приведет кого-нибудь покрепче. Я хочу сделать твоему приятелю растяжку. Это не совсем то, о чем он всю жизнь мечтал, но все-таки не нож. У него и так не шибко эстетичный вид.

— Под нож его! — заголосила птица. — Под нож его!

Весь вечер, пока врач возился с Эрнстом и другими больными, Энтон помогал инвалидам разгружать тяжелые фургоны и связывать попарно самых крепких волов. Наконец тридцать два вола и дюжина мужчин вытащили из реки и снова загрузили повозки. Офицер из транспортной службы проверил каждую и проследил, чтобы животных накормили. Поставили палатки. Зажгли лампы. Время от времени то один, то другой наведывался к врачу.

Энтон сел на землю рядом с Эрнстом и стал чистить винтовку. Закутанный в одеяло, немец устроился на походном стуле. Левая рука была на перевязи. Голову он откинул назад. Из открытого рта доносились булькающие звуки.

— Повар! — позвал Джослин. — Хорошая новость! У одного мула сломана нога! Заколи его и приготовь жаркое. Смотри только, не попорть шкуру.

— Правильно, капитан Джос. — По лагерю пронеслось эхо одиночного выстрела. — Как быть с мозгами и требухой?

— Нам приходилось глотать и похуже, приятель, — ответил, отрываясь от карт, одноглазый «томми». Огонь костра выхватил из темноты его бледное лицо с черной повязкой. Он пустил по кругу бутылку матросского рома.

— Давайте зажарим цыплят, — предложил кто-кто.

— Извините, сэр, — возразил Энтон, — это подарок для друга. Завтра я добуду вам мясо.

Он с наслаждением вдыхал аромат фасоли, мяса и лука, к которому примешивался запах горящих дров. Ветераны разложили по тарелкам жаркое с гарниром из дикого шпината. По всему лагерю слышался звук ложек, скребущих по дну тарелок. Дальний рык леопарда напомнил Энтону об Абердарах и горе Кения.

Он принес Эрнсту еду. И подергал за здоровую руку, чтобы разбудить.