Поскольку Колян не двинулся с места и ничего не отвечал, Жорик продолжил расспросы:

– А чего это ты весь в белом, как невеста? И шапочка… Погоди, ты что, в санитары подался? На «Скорой» подрабатываешь? А вы… – Караян обернулся ко мне, – «Скорую» вызывали?

– Послушайте, гражданин, что вы несете? – возмутился участковый, не дав мне ответить. – Это врач! Врач психиатрической больницы… Николай Иванович Петухов!

– Ага… Николай Иванович Петухов… – повторил Жорик. – Врач, говорите? Да я вместе с этим, с позволения сказать, врачом автомобильно-дорожный институт закончил! И я ему ни автомобиль покрасить бы не доверил, ни палец йодом смазать! А вы говорите – врач! Да еще психиатр!

– Что вы несете? – уже менее уверенно повторил участковый, но двух «санитаров» уже будто волной смыло. «Психиатру» Петухову скрыться не удалось. Старший лейтенант Пономарев свое дело знал.

Ева очень не хотела начинать очередной процесс против Анны. Она плакала и твердила, что не желает ничьей крови, что отдаст сестре все, только бы та оставила нас в покое. Мы с Караянами потратили уйму времени и сил на то, чтобы убедить ее в том, что Анна никогда не оставит ее в покое: ей сколько ни дай, все будет мало. А в запале бросать к ее ногам все состояние – полное безрассудство. Наверно, мы с Жориком никогда не смогли бы уговорить Еву, если бы не Карина. Она несколько вечеров подряд уединялась с Евой в комнате, а мы с Геворгом нервно курили в кухне. В конце концов Ева сдалась, но поставила нам условие, что мы постараемся не вредить ее сестре. Но Анна Полозова не дожила даже до начала судебного разбирательства. Она покончила с собой, приняв дозу все того же яда, которым собиралась отравить Еву и от которого погибла Лиза. Снабжавший ее этим препаратом и помогавший во всем доктор Иконников предстал перед судом, но нас его судьба совершенно не интересовала.

Ева так тяжело перенесла похороны сестры, что я серьезно боялся за ее здоровье. Но Карина сказала мне:

– Потерпи, Игорь. Эта женщина так любит тебя, что преодолеет все, чтобы с тобой остаться в полном здравии и рассудке.

– И ты не осуждаешь меня… за Лизу? – не мог не спросить я. – Вы же дружили…

– Да, мы дружили… – согласилась Карина и задумалась. Потом ласково погладила меня по плечу и добавила: – Лиза передала тебя в надежные руки.

– В какие такие руки?! Ева сама нуждается в бесконечной поддержке! Разве ты не видишь?

– Вижу. Сейчас очень нуждается, но она воспрянет и, поверь мне, будет хорошей женой.

Я смутился, поскольку так далеко старался не заглядывать, и ничего на это не ответил жене друга.

Постепенно Ева успокоилась. Поворотным моментом стал тот, когда Геворг однажды в сердцах сказал ей:

– Перестань ты себя винить и прекрати изводить Игоря! Пойми: поднявшая меч Анна от меча и погибла! За все приходится расплачиваться! Не поднимайте меча, и все будет нормально!

А потом мы с Жориком, то есть с Геворгом Амбарцумовичем, приняли на себя руководство фирмой, основанной отцом Евы и Анны. Я, гнилой интеллигент и вульгарный гуманитарий, как называл меня Караян, никогда не справился бы с этим в одиночку. В конце концов руководить я оставил Жорика – Ева поддержала меня в этом, потому что мои друзья стали и ее лучшими друзьями, а сам я открыл свою газету. Однако после выхода нескольких первых номеров газеты ко мне пришел Пингвин. Его щеки казались еще более обвислыми, чем всегда, а воротник неизменно белой рубашки, торчавшей из-под шарфа, был несвеж и здорово помят. Он самым категорическим образом отказался проходить в комнату, долго мялся в прихожей, несколько раз по своей привычке по-птичьи повел головой, потом будто клюнул воздух и в конце концов обозвал меня поросенком. Еще более гнилой интеллигент, чем я, Пингвин не знал ругательств забористее, чем это, но я не засмеялся, поскольку сразу понял, в чем дело. Моя газета, на финансирование которой у меня было достаточно денег, полностью перекрыла кислород детищу Пингвина, ведь его издание жило лишь на дотации муниципалитета нашего небольшого пригорода. Мне стало стыдно. Я сдуру предложил было Пингвину вариант слияния наших двух газет в одно хорошее добротное издание, но по его глазам понял, что нанес ему еще одну рану в самое сердце. Извинившись, я пообещал придумать что-нибудь другое.

Сейчас у меня свое издательство под названием «Елизавета». Так назвать его потребовала Ева. Разумеется, я не стал сопротивляться. Я издаю всякого рода литературу. Критерий у меня один – высокое качество. Начальником одного из редакторских отделов у меня работает Карина Александровна Караян.

А что же Ева? А Ева пока трудится дома. Мы с ней не только расписались в районном ЗАГСе, но и обвенчались в том самом храме Вознесения Христова, куда я забрел после встречи с Анной в кафе «Рассвет» и где находится удивительный красоты образ Богоматери – Неувядаемый Цвет. Я потом много раз приходил в храм, к этому образу, и просил прощения себе и благополучия нам с Евой. Мы не могли венчаться в другом месте.

У нас родилась дочка Машенька. Ева долго не могла поверить в свою беременность и специально ходила к врачам в разные клиники и консультации, но все подтвердили: она ждет ребенка.

– Герман хотел ребенка, но я не могла забеременеть, – как-то сказала мне она, заглядывая своими египетскими очами прямо мне в самую душу. – Он предлагал мне лечиться, искал врачей, но я не хотела ни лечиться, ни рожать. Ничего не хотела: ни его тела, ни его ребенка. При этом, представь, была уверена, что люблю его самой чистой любовью! Считала, что секс – всего лишь удовлетворение самых низменных потребностей, и потому женщина должна быть выше этого. Наверно, поэтому я и не могла забеременеть. Природа хранила меня для тебя и для твоего ребенка!

Я обнял ее, привлек к себе и интимно прошептал на ухо:

– Знаю, что теперь ты не считаешь секс грязным занятием…

– Не считаю! Сейчас я считаю себя самой счастливой женщиной, потому что люблю мужчину всей душой и всем телом! Ну… если, конечно, можно так выразиться… Как ты считаешь, – она рассмеялась, – можно любить телом?

Я расхохотался в ответ и сказал:

– Можно любить всем, что я тебе прямо сейчас и предлагаю сделать!

– Ой, а разве теперь можно? Я же беременна! Надо же быть очень осторожными.

– Я буду очень осторожен! Даже не сомневайся!!

Когда Машеньке исполнился год, Ева потребовала, чтобы я вернул из Пятигорска сына. Я долго колебался, но потом все же поехал за ним. Мне казалось, что Игнат не захочет жить с чужой женщиной, которая, как ни крути, приходится ему мачехой, а что пишут о мачехах в детских сказках, всем известно. Сын посмотрел на меня долгим Лизиным взглядом и сказал:

– Я очень скучаю без тебя, папа…

Эти простые слова пронзили меня стрелой. Я обнял сына и прошептал ему:

– Прости… У меня были тяжелые обстоятельства…

– Я понимаю, – просопел он в мой джемпер.

Игнат не сразу нашел общий язык с Евой. Поначалу ему казалось, что она излишне придирается к нему. Однажды, когда он в обиде крикнул ей:

– Вы так говорите, потому что я не ваш сын! – она ответила:

– Если бы у меня был сын, я и из него воспитывала бы настоящего мужчину. Но зачем мне еще сын, когда ты у нас уже есть!

Игнат был обезоружен, но еще много времени понадобилось на то, чтобы с Евой у него установились спокойные и доверительные отношения. А вот Машеньку Игнашка полюбил как-то сразу. Впрочем, ее невозможно не любить, как и ее мать! Мою Еву!