– Ты сбил его?

– Сбил…

– Насмерть?

– Насмерть.

– А где ты сейчас? В полиции?!

– Нет… Потом про полицию… Сейчас я у его жены… этого… сбитого… Она… она в ужасном состоянии! Я не могу ее оставить.

– Ерунда какая-то! Что тебе там делать! Немедленно приезжай. Тебя ждет жена! Дать ей трубку?

– Нет. Объясни Лизе как-нибудь помягче, что со мной ничего ужасного не случилось, но я вынужден задержаться. Главное, постарайся ее не пугать.

– Попробую… А ты давай-ка разрули все побыстрее! Не ищи себе лишних приключений!

– Попробую… – выдавил я и тяжело вздохнул.

Повесив трубку, я почувствовал, как отчаяние все сильней охватывает меня. Нужно во что бы то ни стало успокоиться, не раскисать.

Я не знал, как выпутаться из этой истории. В комнате все оставалось по-прежнему, Ева не шевелилась. Ее грудь поднималась в коротком и легком дыхании. Какой же трогательной казалась она мне в этой позе брошенного ребенка!

После секундного колебания я прокашлялся и довольно громко произнес:

– Ева!

Услышав свое имя, она открыла глаза. Теперь я должен был собрать всю свою волю в кулак и рассказать, что произошло. Мне показалось, что сейчас она уже была в состоянии выслушать мое сообщение. Прекрасные, длинные с поволокой глаза смотрели на меня по-детски простодушно. Я был не в силах выдержать ее пристальный взгляд, мне виделся в нем упрек, страх и надежда. Я опустился на пуфик рядом с диваном и начал, не глядя на нее:

– Госпожа Панкина, умоляю вас, соберитесь с духом и не волнуйтесь. Сегодня вечером произошла одна ужасная вещь…

Язык отказывался мне служить. Я покосился на бутылки с виски. Сейчас я бы с удовольствием опрокинул целый стакан.

– Я ехал в гости за город… – опять начал я, – и вот на перекрестке… И на перекрестке один мужчина неосмотрительно бросился под мою машину. Он… он упал… его голова стукнулась о… как его… бордюр тротуара… Это очень опасно. Очень, очень опасно! Думаю, что вы уже все поняли: тот человек – ваш муж…

Тишина, последовавшая за моим признанием, отозвалась болью в сердце. Мертвая тишина! Наверное, я сразил ее этой вестью. Я медленно повернулся к Еве. Оказалось, что она снова заснула и ничего не услышала. Ничего!

Я тупо уставился на нее. Происходящее вызвало во мне одно из воспоминаний детства. Тогда самым мрачным местом на земле я считал поселок Суворовский, близ Чегемского ущелья. Там не было водопровода, автобусы проходили раз в два дня, а телевизор казался обитателям Суворовского недоступной роскошью. Суровые горы, нависающие над поселком, таили, мне чудилось, невидимую постоянную угрозу. Мой дед, мамин отец, жил там, и я каждый год приезжал к нему на летние каникулы. Однажды в поселке устанавливали новую линию высокого напряжения. Под фундамент бетонных опор землекопы в блестящих касках вырыли повсюду глубокие ямы. И вот однажды я рискнул прыгнуть в одну из ям. Мне уже давно хотелось испытать себя подобным образом. Но, прыгнув, я подвернул лодыжку и не мог выбраться наверх. Мои башмаки скользили по глинистым откосам, как по льду. Боль разрывала ногу, я изломал ногти до крови, пытаясь выбраться. Это было ужасно! Совсем рядом с ямой проходили люди, они могли бы вытащить меня, но я не решался позвать на помощь: дурацкая гордость не позволяла крикнуть. Мне было страшно и стыдно. Я просидел в этом глиняном колодце несколько часов, дрожа от холода и страха, как загнанный зверь. К вечеру дед бросился искать меня. Ему помогали местные мальчишки. В конце концов меня нашли. Я изворачивался, как мог, чтобы дед поверил, что со мной произошел несчастный случай, чтобы он не догадался, что я прыгнул нарочно, из бахвальства, потому что он, как и я, ненавидел хвастовство…

Чувство, которое я испытал, увидев, что Ева спит и моя речь не поставила точку в принудительном пребывании в этом шикарном доме, было сродни пережитому мной, когда я сидел в той глинистой яме. Нет ничего более опустошающего, чем бессмысленная храбрость. Рассказ о несчастном случае стоил мне неимоверных усилий, но они оказались напрасными. Неужели придется сидеть всю ночь рядом с этой женщиной? Надо разбудить ее, растормошить, наверняка у нее есть родственники. Мне достаточно связаться с кем-нибудь из них, чтобы они взяли на себя заботы о ней.

Наклонившись над диваном, я очередной раз встряхнул Еву. Она вздрогнула, открыла глаза и улыбнулась мне.

– Пришел Герман? – Это были первые ее слова.

Я вынужден был ее огорчить:

– Нет.

– Он не звонил?

– Нет.

– Наверное, не может позвонить. Он забыл свой мобильник дома. Обычно он звонит по три, по четыре раза. Даже когда весь день у него расписан поминутно. Понимаете?

Я кивнул. Ева прикоснулась к вискам. Видимо, у нее болела голова.

– Наверно, я слишком много выпила… – сказала она.

Я опять вынужден был кивнуть. Ей явно было лучше. Язык еще чуть заплетался, взгляд блуждал, но способность осознавать мир вокруг к ней почти возвратилась.

– Я была огорчена, понимаете?

– Почему? – спросил я. Мне казалось, что ее ответ может хоть как-то прояснить ситуацию.

– У нас с Германом произошла ссора.

– Из-за чего?

– Из-за… из-за одной женщины. Она… дальняя родственница моего отца…

Перед моими глазами сразу возник образ молодой женщины в черной шубке, которую я увидел, когда впервые пришел в дом Панкиных. Я почему-то был уверен, что речь идет о ней.

– Что она сделала? – опять спросил я.

– Не важно.

Она с трудом излагала свои мысли. Все сказанное ею было очень туманно. Но я почему-то понял, что эти люди связаны между собой в любовном треугольнике, и потому Еве неловко об этом рассказывать постороннему человеку.

– Да, я понимаю, – согласился я, однако решил уточнить: – Эта женщина живет с вами?

– Нет. Но она последнее время стала к нам приходить… часто… Мы собирались вместе встретить Новый год, но… сильно поругались… Понимаете?

Я опять кивнул, поскольку мне действительно казалось, что многое понял. Муж Евы наверняка спал с этой «дальней родственницей отца». Похоже, днем в доме произошла какая-то ужасная сцена, после которой Герман Панкин в ярости ушел. Но не мог же такой богатый и благополучный человек свести счеты с жизнью из-за банального адюльтера! С другой стороны, адюльтер мог быть и не банальным, всех нюансов я не знал. Мне подумалось, что с этой родственницей отца неплохо было бы поговорить, и спросил:

– А куда она могла отправиться… ну… ваша родственница?

Ева с удивлением посмотрела на меня, но все же ответила:

– Не знаю, наверно, домой…

Если бы я только мог снова встретиться с этой девицей! Какой же я идиот, что отпустил ее!

Ева прикрыла глаза руками. Наверняка голова у нее разболелась еще сильней.

– Вы очень любезно поступили… – тихо сказала она.

– Что вы имеете в виду? – удивился я.

– Вы… Вы привезли меня из ресторана. Я это поняла. – Ева резко придвинулась, схватила меня за руку и воскликнула в каком-то исступлении: – Умоляю вас, не оставляйте меня одну! Без Германа я не чувствую в себе сил жить! Я думала, что он придет в «Оскар», когда успокоится. Мы часто встречались там… Но он не пришел… Если бы вы знали, что я собиралась сделать…

Я это знал: ведь трубочка с фенобарбиталом была у меня в кармане.

– Успокойтесь, прошу вас! – Я слегка дотронулся до ее плеча.

– Если он не вернется к полуночи, я… – Ева опять с силой сжала мою руку. – Я еще не знаю, что сделаю, но я обязательно что-нибудь сделаю… Если б вы знали, как я люблю его!

Мужчине всегда неприятно слышать от красивой женщины, что она любит мужа. По сути, все мужчины подсознательно ревнуют к своим собратьям едва ли не каждую красивую женщину.

Ева потянулась за фотографией Германа и даже любовно погладила рукой стекло.

– Посмотрите, вот он.

С трогательной гордостью она буквально сунула мне под нос фотографию смеющегося теннисиста. Снова вспомнился взгляд мертвеца. Кивнув, я мрачно пробурчал «да», что ничего не означало. Я явился сюда, чтобы рассказать этой женщине о смерти ее мужа, а сам сижу и слушаю разговоры о нем, будто он жив и вернется с минуты на минуту.

Ева, которая так еще ничего и не узнала от меня, наверно, вновь вспомнила ссору, из-за которой муж ушел из дома, и разрыдалась. Я не знал, что сказать, и потому терпеливо стал ждать, когда ее слезы иссякнут. Как только Ева перестала всхлипывать, я предложил ей прилечь и попытаться уснуть. Ей бы это не повредило, да и я бы получил возможность какое-то время не сообщать ей о смерти мужа. Ева легко согласилась, что было объяснимо – похмелье не самое лучшее состояние.

Поддерживая, я проводил ее в спальню. Эта комната не уступала по размерам гостиной. Такая же полукруглая, она была обшита панелями темного дерева, на стенах висели картины в тяжелых рамах. Я неплохо разбираюсь в живописи и потому сразу заметил, что картины в спальне очень ценные. В одном углу стоял столик, похожий на старинную конторку, настоящее произведение искусства. Повсюду цветы в больших вазах, низкие удобные пуфики, деревянные стулья. Кровать была огромной. Такая невольно навевает грешные мысли. Да, насущные потребности хозяев удовлетворялись явно роскошно!

Ева легла прямо на кремовое шелковое покрывало. На его фоне ее черное платье выглядело траурным. Я поспешил задать мучивший меня вопрос, пока она вновь не впала в забытье:

– Скажите, вы собирались провести этот вечер с друзьями?

– Нет, я думала, что мы будем только вдвоем, а он пригласил Анну… Я не хотела, понимаете?

– М-да… – буркнул я, а потом спросил: – У вас есть родственники?

– Мать, – отозвалась Ева. – Но она сейчас в Штатах. Наслаждается солнцем и океаном. Давно мечтала.

– М-мда… – опять повторился я. – А у вашего мужа?

– Что у мужа?

– У него… есть родные?

Я чуть было не употребил прошедшее время и остановился в самую последнюю секунду.