– Я слишком много выпила, – поспешно сказала Сибил. – Я заставила тебя думать, что мои родители были холодными и бесчувственными.

– Они часто говорили тебе, что любят тебя? Сибил вздохнула.

– Просто моя семья не была такой экспансивной, как твоя. Не в каждой семье открыто выражают свои чувства, обнимаются и… – Сибил умолкла… Что она защищает? Кого? – Нет. Ни мать, ни отец этого не говорили ни мне, ни Глории, насколько я знаю. И любой приличный психиатр сделал бы вывод, что дети таких родителей просто по-разному реагировали на слишком официальную, слишком подавляющую атмосферу в семье, избрали разные способы привлечения внимания к себе. Глория предпочла всем своим поведением выражать протест, я же подчинялась их порядкам ради родительского одобрения. Глория отождествляла секс с любовью и властью, мечтала о том, чтобы влиятельные мужчины – включая ее официального и биологического отцов – желали ее. Я избегала близости из страха перед неудачей, избрала науку, в которой могла бы оставаться наблюдателем без риска эмоциональной привязанности. Я достаточно ясно сформулировала?

– Я бы сказал, что главное во всем этом – «выбор». Глория ищет способы причинять боль, ты – избегать боли.

– Ты прав.

– Но ты не удержалась. Ты рискнула с Сетом. И ты рискнула со мной. – Фил легко коснулся ее щеки. – Я не собираюсь причинять тебе боль, Сибил.

"Скорее всего, этого не избежать», – подумала она, но сдалась и положила голову на его плечо. Ей не пришлось просить. Он сразу же обнял ее, и она тихо сказала:

– Давай просто подождем и посмотрим, что будет дальше.

Глава 20

Сибил снова открыла компьютер.

"Страх – просто одна из человеческих эмоций, которую так же сложно анализировать, как любовь и ненависть, алчность, влечение. Чувства, их причины и проявления, лежат в стороне от моей области исследования. Поступки, преднамеренные и инстинктивные, очень часто не имеют эмоциональных корней. Поступки гораздо проще эмоций.

Я боюсь.

Я нахожусь в этом отеле, взрослая женщина, образованная, умная, здравомыслящая. И я боюсь поднять телефонную трубку и позвонить собственной матери.

Несколько дней назад я бы назвала это не страхом, а нежеланием, может, уклончивостью. Несколько дней назад я бы смогла доказать себе, очень убедительно доказать, что мамино вмешательство в дело Сета не принесет никаких конструктивных результатов, скорее навредит, а, следовательно, контакт с ней бесполезен.

Несколько дней назад я бы очень логично убедила себя в том, что причина моих чувств к Сету коренится в моральном долге.

Несколько дней назад я отказалась бы – и действительно отказывалась – признавать свою зависть к Куинам с их шумными манерами, с их недисциплинированностью и бурным выражением чувств. Я признала бы, что их поведение и нешаблонные взаимоотношения интересны, но ни за что в жизни не признала бы, что мечтаю хоть как-нибудь вписаться в их жизнь, стать ее частью.

Конечно же, мне не место в их жизни, и я смиряюсь с этим.

Несколько дней назад я попыталась бы опровергнуть глубину и важность своих чувств к Филипу. Любовь, говорила бы я себе, не может вспыхнуть так быстро и с такой силой, я испытываю влечение, желание, пусть даже похоть, но не любовь… Легче опровергать, чем смотреть правде в глаза. Я боюсь любви, боюсь того, что она требует. И я еще больше, гораздо больше, боюсь не получить ответной любви.

Однако я могу с этим смириться. Я прекрасно понимаю границы моих отношений с Филипом. Мы оба взрослые люди, каждый – со своей моделью поведения, со своим образом жизни, у него – свои цели в жизни, у меня – свои. Я могу лишь благодарить судьбу за то, что наши пути пересеклись. Я многому научилась за то короткое время, что знаю его. Я многое узнала о себе самой.

Не думаю, что останусь прежней. Не хочу оставаться прежней. Однако, чтобы измениться, повзрослеть, необходимо кое-что предпринять.

Письменное изложение мыслей и анализ чувств помогают, хотя и не решают проблемы.

Филип только что звонил из Балтимора. Судя по его голосу, он устал и взволнован. Он встречался с поверенным, занимающимся страховым полисом его отца. Страховая компания отказывается оплачивать этот полис и начала расследование обстоятельств смерти профессора Куина на основании подозрения в самоубийстве. Это очень осложнило финансовое положение Куинов, которым приходится заботиться о Сете, вести новый бизнес.

Вряд ли я сознавала до этого момента, насколько им важно выиграть это сражение. Не ради денег, как я вначале полагала, а чтобы очистить имя отца.

Лично я не считаю самоубийство трусливым поступком. Когда-то я сама подумывала о нем. Заготовила надлежащую записку, уже сжимала в руке необходимые таблетки. Но мне было только шестнадцать, и мою глупость легко понять. Естественно, я разорвала записку, избавилась от таблеток и от мысли о самоубийстве.

Самоубийство пошло, некрасиво. Бросит тень на репутацию моей семьи… Господи, я даже не представляла, что вынашивала столько гнева.

Однако Куины, как я узнала, считают самоубийство трусливым, эгоистичным поступком. Они отказываются признавать и хотят доказать другим, что человек, которого они так сильно любят, не способен на подобный поступок.

Дело явно идет к их победе. Страховая компания предложила компромиссное решение, к которому, как считает Филип, их склонили мои показания. Может, он прав. Конечно, Куины, вероятно генетически, не созданы для компромиссов. «Все или ничего», – вот как сформулировал это Филип. Он верит, как и его адвокат, что скоро они получат все.

Я счастлива за них. Хотя я не имела чести встретиться с Рэймондом и Стеллой Куин, я представляю, что это были за люди, после общения с их семьей. Профессор Куин заслужил того, чтобы покоиться в мире. Так же, как и Сет заслужил носить имя Куин и жить в семье, где его искренне любят.

Я могу помочь им. Мне придется сделать этот звонок. Мне придется дать показания. О, у меня уже трясутся руки. Какая же я трусиха. Нет, Сет назвал бы меня нытиком. А это почему-то еще хуже.

Она приводит меня в ужас. Вот, я это написала. Моя собственная мать приводит меня в ужас. Она ни разу не подняла на меня руку, редко повышала голос и все же лепила из меня все, что хотела. А я почти не сопротивлялась.

Мой отец? Он был слишком занят, чтобы замечать меня.

Я могу позвонить ей. Чтобы получить от нее то, что хочу, я могу использовать положение в обществе, которого достигла по ее настоянию. Я – уважаемый ученый, в некотором смысле общественная фигура, хоть и не очень значительная. Если я скажу ей, что воспользуюсь этим, если заставлю ее поверить, что смогу этим воспользоваться, она снабдит адвоката Куинов письменным заявлением об обстоятельствах рождения Глории, признает, что профессор Куин пытался несколько раз связаться с ней для подтверждения отцовства Глории. Она меня возненавидит. Но она это сделает.

Надо только поднять трубку и сделать для Сета то, чего я не сделала много лет назад. Я могу дать ему дом, семью и веру в то, что ему нечего бояться».


– Сукин сын! – Филип стер пот со лба тыльной стороной ладони. И кровь. Ссадина была неглубокой, но кровоточила, и даже это не испортило Филипу настроение. Он смотрел на корпус, который только что – вместе с братьями – перевернул, и улыбался во весь рот, как идиот. – Ну и здоровый сукин сын.

– Красивый сукин сын. – Кэм пошевелил ноющими плечами. Перевернуть корпус – это не просто очередная веха в процессе работы. Это успех. Они снова это сделали, и сделали правильно.

Этан провел мозолистой ладонью по обшивке.

– Великолепные формы.

– Как только стану думать, что корпус яхты выглядит сексуально, – решил Кэм, – сразу же помчусь домой к жене. Ну, мы можем нарисовать ватерлинию и вернуться к работе, а можем просто еще повосхищаться немного.

– Ты наносишь ватерлинию, – предложил Филип. – Я должен подбить бабки и выписать счет. Пора вытряхнуть из твоего дружка немного наличных. Они нам не помешают.

– А нам чеки тоже выпишешь? – спросил Этан.

– Да.

– А себе?

– Мне деньги не…

– ..нужны, – закончил за него Кэм. – И все равно выпиши себе чек, черт побери! Купи своей подружке какую-нибудь безделицу. Или выбрось их на дорогое вино, или просто проиграй в кости. Но выпиши себе чек за эту неделю. – Кэм перевел взгляд на корпус. – Эта неделя непростая.

– Может быть, – согласился Филип.

– Страховая компания почти готова раскошелиться, – добавил Кэм. – Мы точно победим.

– Люди уже по-другому запели. – Этан любовно погладил корпус. – Те, что с удовольствием сплетничали за нашей спиной. Здесь мы уже победили. Ты больше всех для этого старался. Фил.

– Я просто самый выдержанный, – без ложной скромности сказал Филип. – Если бы вам пришлось общаться с адвокатом больше пяти минут… ну, ты, Этан, задремал бы от скуки, а Кэм не сдержался бы и треснул его.

– Очень даже может быть, – ухмыльнулся Кэм. – Однако, благодаря факсам, и письмам, и болтовне по телефону, тебе удавалось ускользать от настоящей работы. В конце концов, ты всего лишь секретарша. Только без длинных ног и красивой задницы.

– Ты ровным счетом ничего не смыслишь в этом, а у меня, по общему мнению, красивые ноги и потрясающая задница.

– Неужели? Давай посмотрим. – Кэм бросился на Филипа, свалил его на ту самую, по общему мнению, потрясающую задницу и уселся на него сверху. Глупыш, дремавший у кучи досок, вскочил и ринулся к ним, боясь пропустить такую веселую кутерьму.

– Господи! Ты совсем свихнулся! – Из-за смеха Филип боролся вполсилы. – Слезь с меня, идиот!

– Этан, помоги мне. – Кэм тихо выругался, когда Глупыш энергично облизал его лицо. – Давай же. – Но Этан лишь покачал головой, благоразумно не желая участвовать в возне братьев. – Когда в последний раз ты сдирал с кого-нибудь штаны?

– Давненько. – Этан увидел, что Филип начал бороться по-настоящему. – Кажется, в последний раз это был Младший Кроуфорд на мальчишнике перед его свадьбой.