— Очень прискорбно, дорогая леди, — начал он протокольным тоном. — Я узнал, что самая презренная из всех женщин, эта миссис Бродерик, подала на вас жалобу.

— Жалобу? — вскричала хозяйка и вскочила. — Но я не нарушила никаких законов.

— Конечно, не нарушила, — поспешно заверил мистер Квомби. — И полиция объяснила ей, этому ужасному созданию, что вы не совершили ничего кроме того, что потребовали деньги за оказанные услуги.

— И она, что же, обвинила меня в мошенничестве? — негодовала миссис Мэдкрофт.

— Ну, нет, — поспешно успокоил он. — В Лондоне все знают, что вы честный медиум. Многие могут подтвердить вашу честность. Но, понимаете, эта самая презренная из всех женщин потребовала прекращения вашей спиритической деятельности.

— Господи! — только и смогла сказать миссис Мэдкрофт, падая в кресло. — Неблагодарная женщина! Она должна быть признательна мне уже за то, что я не взяла с нее денег за ту работу, которую по ее требованию выполнила напрасно.

— Конечно, она такая и не стоит принимать ее поведение близко к сердцу, — поспешила я успокоить миссис Мэдкрофт. Если бы не альбомы с вырезками, мои чувства сейчас могли быть совершенно иными. Но теперь у меня нарастало чувство возмущения женщиной, которая расстроила наш вечер и так огорчила мою хозяйку.

Мое желание поддержать миссис Мэдкрофт в эти неприятные для нее минуты, не в последнюю очередь, определялось чувством признательности к ней за все те добрые слова, которые она сказала мне, и по которым после смерти матери я очень соскучилась.

Мистер Квомби подошел к миссис Мэдкрофт сбоку и в знак утешения неловко похлопал ее по плечу. Несмотря на напряженную обстановку я отметила, что у него очень пухлые, не мужские руки, и вообще он какой-то хилый. У меня его .жест извозчика, скорее всего, вызвал бы раздражение. Но миссис Мэдкрофт эта неуклюжесть, как ни странно, сразу же успокоила. К ней вернулся розоватый цвет лица, она выпрямилась в кресле и быстро обрела способность трезво размышлять.

— Подумаешь, скандальная женщина пожаловалась в полицию, — достаточно бодро произнесла она. — Нам это ничем не грозит.

Мистер Квомби отвел взгляд в сторону и сглотнул. Уловив это, миссис Мэдкрофт сурово посмотрела на него и так же сурово потребовала: «Выкладывайте, мистер Квомби, что вы мне не договорили!»

Он откашлялся и уже известным мне протокольным голосом заскрипел: «Положение, действительно, весьма затруднительное. Полиция приказала… они подумали… ну, им не хватает терпения по отношению к медиумам и они предложили… предложили вам закрыть свое дело».

— Закрыть дело?! — вскипела хозяйка.

— …Или делать это где-нибудь в другом месте, — закончил мистер Квомби печальным тоном.

Хозяйка застыла в одной позе, но ненадолго.

— А вы не сказали им, мистер Квомби, что комиссар полиции мой очень хороший друг?

— Сказал. Но ваш хороший друг несколько лет назад ушел в отставку, а новый комиссар не сочувствует этому.

— Что же мне делать?

— Ну, ну, дорогая леди, не стоит впадать в панику. Все тучи развеются через несколько недель.

— Может быть. Но как я буду жить эти несколько недель?

— Я уже обдумал это. В конце концов, вы получили приглашение в имение мистера Ллевелина, от его сестры.

Миссис Мэдкрофт подняла голову, которую уронила было на руки, и посмотрела на мистера Квомби. Он сиял оттого, что, как ему казалось, нашел гениальный выход из щекотливого положения.

— Неужели вы думаете, что я захочу туда поехать? — спросила она. — Только не после этой грубости мистера Ллевелина по отношению ко мне… И к моей дорогой Хилари.

— Боюсь, что у вас нет выбора, — все еще продолжая сиять, возразил мистер Квомби. — И что бы там мистер Ллевелин ни думал о медиумах, он не сможет отказать своей сестре в праве принять желанных ей гостей в ее доме.

Миссис Мэдкрофт глубоко вздохнула и задумалась над его словами. После долгой паузы она уступила.

— Конечно, вы совершенно правы. Мы должны поехать туда. Но пока вы оба не пообещаете сопровождать меня, я не сделаю ни шага к дому этого человека.

— Я даже и слышать не хочу о том, что вы поедете туда одна. Вам необходим защитник. Тем более, если придется противостоять этому ужасному человеку.

Слушая беседу хозяйки с ее сердечным другом, я тоже размышляла о том, как лучше поступить в этой обстановке. Сначала колебалась, но постепенно пришла к решению, что целесообразно миссис Мэдкрофт и мистеру Квомби поехать на несколько недель в имение Ллевелинов, а мне присоединиться к ним. Все вместе мы остановились на том, что Чайтра тоже поедет, а дом в Лондоне будет все это время закрыт.

В общем-то, я и не могла настаивать на том, чтобы миссис Мэдкрофт уехала без меня, ведь это означало бы для нее дополнительные большие неудобства и расходы. А где-то в глубине души у меня яркой искоркой горело желание новой встречи с мистером Ллевелином. Но в этом я не могла признаться ни себе, ни, тем более, миссис Мэдкрофт.

В ту ночь то ли из-за переутомления, то ли из-за ожидающей меня неопределенности я долго не могла уснуть. Из всего того, что произошло за последнее время, мне больше всего не давали покоя мысли о мистере Ллевелине. Сердитом, неучтивом и таком притягательном мистере Ллевелине. Вот эта притягательность меня настораживала, тревожила, манила и пугала. Я ничего не могла с собой поделать: стоило мне закрыть глаза, как тотчас же перед мысленным взором вставал он. Высокий ростом, с аристократическими манерами, прямыми черными бровями, неотразимыми серыми глазами, обрамленными густыми ресницами. Кто знает, до чего довели бы меня эти мысленные картины, но между нами постоянно вставало одно препятствие: я еще чувствовала обиду на мистера Ллевелина после той нашей бурной стычки. Эта обида сидела в моем сердце болезненной занозой. Да, тогда он показал себя бессердечным эгоистом. Теперь, когда я все хорошо обдумала и узнала много нового, я почувствовала себя просто оскорбленной его нелепыми обвинениями. По-видимому, о миссис Мэдкрофт он знал совсем немного, а обо мне вообще ничего. Как же он смел обвинить двух совершенно незнакомых женщин в попытке обмануть его? Если бы случай свел нас во второй раз, я бы поставила его на место.

Странно, я ничего не сделала для того, чтобы вновь увидеть его, тем не менее, мне предстояло вскоре стать гостем в его доме.

Попыталась представить мистера Ллевелина в привычном для него окружении. Скорее всего, это поместье. Дом наверняка обставлен в сдержанном, безупречном вкусе. В нем, конечно, царит атмосфера чопорности и властности. Там нет ни малейшего сочувствия к тем, кто переступает порог по воле случая. А к тем, кто прожил свою жизнь под его крышей?

Я испытывала сочувствие к его жене. А, впрочем, есть ли она у него? Судя по тому, что я знала, он жил с сестрой. Но это не исключало наличие жены. Жены, конечно, робкой и тихой, как мышка, которая незаметно пробирается по комнатам дома с печальным взглядом на испуганном лице. А если он женат на жестокосердной и рассудительной женщине, как сам? На такой, с которой мог бы жить в полном согласии.

Засыпая, я представила их за чаем, обсуждающими знакомых, порицающими человеческие слабости своих друзей. И при этом они с удовольствием откусывали теплую пшеничную лепешку и запивали горячим чаем.

Мистеру Ллевелину сейчас, по-видимому, под тридцать или тридцать с небольшим. Возраст, когда женятся. Он богат и благодаря этому кому-то его тяжелый характер может показаться лучше, чем есть.

И вдруг мною овладела совершенно ни на чем не обоснованная, необъяснимая уверенность в том, что мистер Ллевелин на самом деле совсем не такой плохой, каким я его представляла, наоборот, он — хороший.

Вслед за тем пришло нечто другое: то ли ощущение, то ли видение. Будто бы я стою на краю пропасти, а у меня под ногами рушатся скалы, и ускользает всякая опора. На этом я проснулась.

В девятнадцать лет человек быстро восстанавливает силы. К утру ко мне вместе с приливом энергии вернулось мое обычное хорошее настроение. И хотя мне снова пришлось упаковывать половину своих вещей, меня не пугала мысль о предстоящей поездке. Ничего, что она последует за той, в Лондон, которая меня изрядно вымотала. Какое-то время я волновалась по поводу неприятного приема, который мог нас ожидать у Ллевелинов, но затем и это волнение улеглось.

У меня не вызывало сомнения, что миссис Ллевелин не позволит своему брату оскорблять приглашенных ею гостей. Что же касалось самого мистера Ллевелина, то я не была намерена терпеть, если он попытался бы вдруг, повторить свое нападение. Особенно теперь, когда я узнала, чем именно занимается миссис Мэдкрофт, и как общество оценивало результаты ее работы.

Сняв с вешалки оставшиеся платья, я стала закрывать дверцу гардероба. Тут мне попалась на глаза очаровательная шелковая сумочка, она слегка покачивалась на крючке. Это была та самая сумочка, которую Чайтра повесила в целях защиты от вторжения духов. Появилось желание положить ее в чемодан. Рука уже было потянулась к ней, пальцы коснулись шнурка. Но вдруг я заколебалась. А зачем, собственно, ее брать? Магия в моем представлении была ничем иным, как трюком, эффект которого зависел от ловкости медиума. Да и никто, по-моему, не относился к ней серьезно, за исключением самых доверчивых людей.

А сумочка? Может быть она и защищает от духов, когда они появляются. Вот только появятся ли они в имении Ллевелинов? Мало вероятно, чтобы им там оказали хороший прием, потому что в имении, насколько известно, и живым людям живется не сладко.

Взгляд снова упал на шелковую сумочку. Накануне я дала Чайтре слово не брать ее из гардероба. Это мое обещание решило дело. К тому же, желание везти куда-то сумочку уже пропало само по себе. Посмеявшись над своей глупостью, я закрыла дверцу гардероба…

В Дорсет мы приехали в полдень. На станции нас ожидал экипаж миссис Ллевелин. Значит, она сумела отстоять перед братом свое мнение и право на прием гостей, подумали мы. От станции до имения оказалось не близко. Мы долго колесили по голой, покрытой лишь вереском торфяной земле, по холмам и долинам. Наконец, остановились перед высокими железными воротами в каменной стене, которая тянулась в обе стороны так далеко, как только мог охватить взгляд.