Ту самую, на которой запечатлена ты, сморгнувшая во время съемок.

Ту самую, где волосы у тебя торчат в разные стороны.

Ту самую, которую ты никогда никому не показывала из страха, что тебя засмеют. 

И наконец, первый признак того, что твоя жизнь кардинально изменилась: 

1. Когда ты, увидев на экране самую неудачную свою фотографию, вопишь от ужаса, в палату врываются тридцать телохранителей, вооруженных пистолетами, и спрашивают, что случилось.

7

И вот только тут–то до меня понемногу начало доходить, что, собственно, произошло. Нет, я, конечно, знала, что произошло. Я знала, что прыгнула на мистера Соседская Девчонка и тем самым помешала ему выстрелить в президента. Но я не слишком–то задумывалась над тем, что спасла жизнь лидеру мировой демократии.

По крайней мере, до того, как родители вбежали ко мне в палату (мне уже наложили гипс и я видела свое лицо по всем телеканалам), испуганные до невозможности.

– Саманта! – закричала мама? сжимая меня в объятьях и основательно сдавив больную руку (кстати, мне никто не предложил даже аспирина). Мне казалось, что девочка, спасшая президента, заслуживала болеутоляющего, но, по–видимому» я ошибалась.

– Господи, как мы перепугались!

– Привет, мам, – слабым голосом выговорила я. Я решила давить на жалость, поскольку не знала, сообщили секретные службы родителям о том, что я прогуляла занятия, или нет.

Однако они, похоже, ничего не знали, а если и знали, то решили пока тактично промолчать.

– Саманта, – повторяла мама, гладя меня по голове. – Ну как ты? Как твоя рука? Что–нибудь еще болит?

– Нет, – тихо и жалобно отозвалась я. – Рука ничего. Со мной все в порядке.

На всякий случай я продолжала говорить умирающим голосом.

Но, наверное, не стоило так волноваться. Родители вообще не вспоминали про художественную школу и были безумно счастливы тому, что со мной все в порядке.

– Если тебе недоставало нашего внимания, Сэм, стоило просто об этом сказать. Совершенно необязательно было бросаться под дуло пистолета, – ласково пошутил папа.

Очень смешно.

Работники секретной службы не стали нарушать семейную идиллию и тактично вышли. Но ненадолго. Оказалось, им надо было меня допросить, а так как я несовершеннолетняя, сделать это можно было только в присутствии родителей.

Вот отрывки нашей беседы: 

СЕКРЕТНЫЕ СЛУЖБЫ: «Ты знала того человека с пистолетом?». 

Я: «Нет, я его видела в первый раз в жизни». 

СЕКРЕТНЫЕ СЛУЖБЫ: «Он что–нибудь говорил?». 

Я: «Нет, ни слова». 

СЕКРЕТНЫЕ СЛУЖБЫ: «Совсем ничего? Даже когда спускал курок?». 

Я (с изумлением): «А что, он должен был что–то сказать?». 

СЕКРЕТНЫЕ СЛУЖБЫ: «Ну, да, например: «Это тебе за Марджи!» или что–нибудь похожее». 

Я (совсем уже с изумлением): «Кто такая Марджи?». 

СЕКРЕТНЫЕ СЛУЖБЫ: «Ну, это так. Нет никакой Марджи». 

Я: «Нет, он ничего не говорил». 

СЕКРЕТНЫЕ СЛУЖБЫ: «Ты не заметила что–то необычное в его облике? Что–то, что привлекало бы внимание? 

Я: «Заметила. Пистолет». 

СЕКРЕТНЫЕ СЛУЖБЫ: «А что–нибудь, кроме этого?». 

Я: «Хм, вроде, ему очень нравилась песня «Соседская девчонка»...». 

И так, час за часом. Время шло, а я все повторяла и повторяла эту – раз пятьсот. Когда я уже была без сил, папа твердо сказал:

– Господа, простите, но моя дочь очень устала. Ей надо отдохнуть.

Как ни странно, секретные службы отнеслись к его словам с пониманием, поблагодарили меня и ушли… Правда, двое телохранителей остались у дверей снаружи. Об этом мне сообщил папа, вернувшись из Макдоналдса: он ходил за едой. От больничного меню просто воротило – мне принесли какой–то пирог с фасолью и морковкой. Неужели медперсонал не понимает, что пациенты и так плохо себя чувствуют. Зачем же ухудшать их состояние этой унылой кормежкой?

Меня не очень–то обрадовала перспектива провести ночь в больнице, но парни из секретной службы сказали, что это ради моей безопасности.

«Но ведь вы уже поймали того парня!» – пыталась возражать я.

Тогда мне объяснили, что мистер Соседская Девчонка (они его называли «Стрелявший») хранит молчание, и они боятся, что он член какой–нибудь террористической группы, которая, возможно, собирается мне отомстить.

Естественно, после этих слов мама пришла в ужас и немедленно позвонила Терезе, чтобы та проверила, заперта ли входная дверь. Телохранители заверили, что наш дом надежно охраняет вооруженное спецподразделение. Более того, они не подпускают к моей семье журналистов. Именно этот факт произвел на Люси самое сильное впечатление.

Вечером она взволнованно сообщала мне по телефону:

– Боже мой! Я так настаивала, чтобы ребята из CNN показали другую твою фотку! А они – впрочем, ты сама знаешь – взяли ту ужасную, со школьного удостоверения. Я им говорила: «Парни, вы что! В жизни она намного симпатичнее!» и пыталась подсунуть тот снимок, который бабушка сделала на Рождество. Ну, помнишь, где ты в платье «Esprit», которое было вполне ничего, пока ты его не покрасила в черный цвет. Так вот, открываю я дверь, и на меня тут же накидывается куча народу с вопросами типа: «Скажите, какие чувства испытывает сестра национальной героини? » И только я хотела рассказать, что именно испытываю, ну в смысле, какие суперчувства, как ребята в черных пиджаках буквально втолкнули меня обратно, говоря, что это в целях моей же безопасности. И теперь все–все будут думать, что я сестра какого–то страшилища – нет, правда, Сэм, не обижайся, но так уж ты вышла на том снимке – и мне ужасно–ужасно неприятно!

А вот лично мне было как раз наоборот приятно сознавать, что мир вокруг меня изменился, но в нем осталось что–то неизменное: моя сестра Люси.

Так вот, в итоге меня все–таки оставили на ночь в больнице – якобы для обследования. Но я была почти уверена, что они скрывают истинную причину: меня до сих пор подозревают в принадлежности к террористической группировке и желании сбежать.

Я ворочалась, ворочалась и никак не могла найти удобную позу. Обычно я сплю на боку – на том боку, где сейчас был гипс, твердый и неудобный. Кроме того, мне категорически запретили тревожить руку, а еще, как ни странно, я вдруг отчаянно заскучала по Манэ – большому, меховому и уютному.

Когда я наконец задремала, мама, преспокойно проспавшая всю ночь на соседней кровати, отдернула шторы – ив палату хлынул ослепительный солнечный свет.

– Доброе утро, соня! – рассмеялась она, что вряд ли было уместно по отношению к человеку, у которого сломана рука и который только–только сомкнул глаза.

Не успела я сердито поинтересоваться, что, собственно, в этом утре доброго, как мама, выглянув в окно, побледнела и вскрикнула:

– О боже мой!

Я встала с постели и пошла смотреть, что так испугало и встревожило маму. И… Действительно, «О, боже мой!». Прямо под моим окном стояло несколько сотен людей и, как только я выглянула, поднялся бешеный рев.

Я услышала свое имя. Они выкрикивали мое имя.

Мы с мамой изумленно переглянулись. На улице толпились журналисты, а полицейские пытались сдержать натиск людей, мечтавших хоть одним глазком взглянуть на девочку–которая–спасла–президента.

Несмотря на то, что я находилась на третьем этаже, меня заметили: может, из–за двух рубашек, а может, из–за копны ярко–рыжих волос.

– Сэм, – неуверенно прошептала мама, – не знаю, может, тебе стоит… помахать?

Совет показался мне разумным, и я помахала здоровой рукой, вызвав бурю аплодисментов. Я помахала еще раз, все еще не веря, что всеобщая радость была вызвана моим появлением. И убедилась, что да. Люди выкрикивали мое имя. Мое, Саманты Мэдисон, десятиклассницы и полной неудачницы. Я почувствовала себя чуть ли не Великим Элвисом Пресли.

Тут в дверь постучала медсестра.

– А, уже встала! Тебя, наверное, разбудили крики? – Она лучезарно улыбнулась: – Тут тебе кое–что прислали. Не против, если я принесу? – И, не дожидаясь ответа, она распахнула дверь. Палату наполнили сладкие запахи самых разных цветов. Медсестры, являя собой бесконечную процессию, вносили и вносили охапки роз, маргариток, гербер, орхидей, гвоздик, которые в конце концов пришлось складывать на пол. Но цветами «присланное кое–что » не ограничилось. За ними последовали воздушные шары: красные, синие, белые, розовые, круглые и в форме сердца – все с благодарностями и пожеланиями выздоровления. Потом перед моим изумленным взором выросла гора плюшевых медведей всех размеров и окрасок. Почти к каждому была прикреплена записка с надписью вроде: «Спасибо тебе, медвежонок!» или «Нашему плюшевому чуду».

Я смотрела на весь этот беспредел и думала: «Погодите–погодите! Здесь точно какая–то ошибка. С чего это я стала плюшевым чудом и медвежонком. Это какая–то неудачная шутка!»

Но подарки все прибывали и прибывали. Медсестры хихикали, и даже охранники, как мне показалось, обменивались насмешливыми взглядами, невзирая на темные очки. И только мама была изумлена, пожалуй, даже больше, чем я. Она брала один букет за другим и читала вслух записки и открытки:

«Спасибо тебе за необыкновенное мужество. С наилучшими пожеланиями, министр обороны США».

«Желаю, чтобы все граждане Америки были похожи на тебя, губернатор Округа Колумбия».

«Ангелу, спустившемуся с небес. Жители Клевелэнда, Огайо».

«С восхищением перед твоей храбростью, премьер–министр Канады».

«Нам всем следует брать с тебя пример… Далай–лама».

Я огорчилась. Неужели Далай–лама и правда считает, что кому–то надо брать с меня пример? Особенно если учесть то, сколько мяса я съела за свою жизнь.