– Потому что она фригидна.

Вполне вероятно. Еще одно существенное различие между матерью и дочерью.

– Не хочешь присоединиться к гостям? – поинтересовалась Клер.

– Пока нет. Немного посижу здесь. Если мне придется, хотя бы еще одну секунду слушать лепет Лорны Деверз, боюсь, схвачу факел и подожгу сам себя.

Миссис Деверз являла собой лишь одну из причин нежелания Себастьяна вернуться в праздничное общество. Главная же причина стояла сейчас около него в бело-голубом платье и действовала на организм крайне отрицательно.

– Скажешь тоже! – Клер рассмеялась и шагнула к скамейке.

– Уверяю, даже самосожжение покажется не столь ужасным, как глупые истории о Мисси и Поппете.

– Трудно сказать, кто хуже – Лорна или ее Рич.

– Ее сын – полный идиот.

– Рич ей вовсе не сын. – Клер села на скамейку, и Себастьян сдался, принимая судьбу мученика. – Он ее пятый муж.

– Ты серьезно?

– Вполне. – Она откинулась на кованую спинку и почти растворилась в густой тени. – А у меня свои проблемы. Если еще хоть раз услышу, как мать утверждает, будто я пишу женские романы, боюсь, действительно схвачу факел и подожгу. Но только не себя, а ее.

– Что плохого в ее словах? Что тебя так раздражает?

Лунный свет пробивался сквозь листву кизила и рисовал узоры на щеке и губах Клер. Фантастических губах, заставлявших гадать об их вкусе. Так ли они восхитительны как кажется?

– Меня раздражают не столько сами слова, сколько их причина. Родная мать меня стесняется. – Уголки губ поднялись в легкой улыбке. – Ну что, кого еще бросим в костер? Кроме Лорны и Джойс?

Себастьян наклонился и поставил стакан на землю. Потом оперся локтями о колени и пристально вгляделся в темноту. Увидел очертания отцовского дома и свет фонаря на крыльце, над красной дверью.

– Любого, кто посмеет сказать, что мои отношения с отцом в дерьме.

– Но твои отношения с Лео действительно оставляют желать лучшего. Тебе придется приложить усилия и поработать. Моложе он, к сожалению, уже не станет.

Себастьян повернулся к сидящей на другом конце скамьи лицемерке:

– Алло! Это кастрюля? Звонит чайник.

– И что же должна означать сия неожиданная аллегория?

– А то, что прежде чем давать советы, неплохо было бы вплотную заняться отношениями с собственной мамочкой.

Клер сложила руки на груди и решительно взглянула на белые полосы рубашки. Сейчас они казались самой заметной частью Себастьяна.

– Моя мать – совершенно невозможная женщина.

– Невозможная? Знаешь, если за несколько последних дней я чему-то и научился, то лишь тому, что всегда существует возможность компромисса – даже в самых невозможных случаях.

Клер открыла рот, чтобы поспорить, однако так ничего и не сказала. Для нее компромиссы закончились несколько лет назад.

– Бессмысленно даже пытаться. Ей не нравлюсь я, не нравится мое поведение, не нравится моя работа. Ничего не нравится. И никогда не понравится. Всю жизнь я пытаюсь заслужить ее одобрение и всю жизнь доставляю ей одни лишь разочарования. Оставила юношескую лигу, потому что не хватало времени, и с тех пор не состою ни в одной из благотворительных организаций. Мне тридцать три, я одинока и до сих пор не подарила матери ни внука, ни внучку. Она считает, что я трачу жизнь впустую. Собственно говоря, единственный поступок в жизни, который она одобрила, – это помолвка с Лонни.

– Ax, так вот в чем дело.

– Что-что?

– Да я все пытался понять, с какой стати женщина соглашается жить с геем.

Клер пожала плечами, и вторая бретелька тоже соскользнула с плеча.

– Он искусно лгал.

– Возможно, ты и сама хотела верить лжи, чтобы порадовать мать.

Клер на секунду задумалась. Нет, конечно, это опять вовсе не то прозрение, которого она ждала, но значительная доля истины в словах Себастьяна все-таки присутствовала.

– Да, в чем-то ты прав. – Она вернула бретельки на место. – Но это вовсе не означает, что я его не любила. А оттого, что любимый человек изменил с мужчиной, не становится легче.

В глазах отчаянно защипало. За всю неделю она так ни разу по-настоящему и не поплакала. Не облегчила душу потоком слез. Но не сейчас же реветь!

– И представь себе: когда все планы и надежды на будущее неожиданно рухнули, я почему-то не почувствовала облегчения, не обрадовалась и не послала все, что было, к чертям. Наверное, следовало поступить именно так, но…

Ее голос пресекся, и Клер вскочила, словно кто-то дернул ее за веревочку, как марионетку.

Она отошла еще дальше от гостей, в таинственную глубину темного сада, и остановилась под старым дубом. Положила ладонь на шершавую кору и невидящими глазами, полными слез, уставилась в ночную мглу. Неужели прошла всего неделя? Кажется, это случилось сто лет назад… и в то же время как будто вчера. Осторожно, чтобы не размазать тушь, Клер вытерла глаза. Вокруг люди. А плакать при свидетелях – дурной тон.

И вообще – с какой стати слезы настигли ее во время праздника? Словно не было другого места и другого времени. Клер глубоко вздохнула. Наверное, потому, что раньше просто было некогда плакать – удавалось все время находить дела. Волнения по поводу теста на ВИЧ и приготовления к юбилею Леонарда отнимали моральные и физические силы и требовали немало времени. И вот теперь, когда волнения и заботы отступили, случился нервный срыв.

Совсем не вовремя и некстати.

Клер почувствовала за спиной присутствие Себастьяна, Вон стоял не вплотную, но так близко, что ощущалось тепло его сильного тела.

– Ты плачешь?

– Нет.

– Плачешь.

– Извини, но мне хотелось бы побыть одной.

Разумеется, Себастьян никуда не ушел. Вместо этого он положил руки на ее голые плечи.

– Не плачь, Клер.

– Хорошо, не буду. – Она стерла со щек ручейки. – Все в порядке. Можешь идти к гостям. Лео, наверное, волнуется.

– Во-первых, не все в порядке, а во-вторых, Лео прекрасно знает, что я уже большой мальчик и не потеряюсь в густом саду твоей мамы. – Себастьян провел теплыми ладонями по голым рукам Клер. – Не стоит плакать из-за того, кто недостоин слез замечательной девушки.

Клер посмотрела вниз, на ноги. В темноте смутно виднелся яркий лак на ногтях.

– Я понимаю, тебе кажется, что ситуация не столь трагична, чтобы так переживать. Но ведь я любила Лонни. Видела в нем того самого человека, с которым можно провести всю оставшуюся жизнь. У нас было так много общего. – Слеза скатилась по щеке и упала на грудь.

– Но не секс.

Да, кроме близости. Но ведь не все определяется сексом. Лонни всегда поддерживал меня в работе, да и вообще мы постоянно заботились друг о друге.

Большие теплые ладони скользнули вверх, к плечам.

– Секс важен, Клер.

– Согласна. И все-таки не он определяет суть отношений. – Себастьян презрительно фыркнул, но Клер сделала вид, будто не заметила его реакции. – Мы собирались провести медовый месяц в Риме, чтобы я могла собрать материал для новой книги. А теперь все пропало. Чувствую себя глупо и… странно. – Она замолчала и снова провела рукой по щеке. – Как можно любить кого-то сегодня и вдруг завтра разлюбить? Если бы знать…

Себастьян повернул ее к себе и бережно сжал лицо обеими руками.

– Не плачь, – повторил он и большими пальцами провел по щекам, стирая влажные дорожки.

Отдаленный стрекот кузнечиков вторил тихому голосу Дасти Спрингфилд. Из колонок доносилась мягкая мелодия «Сына проповедника». Сквозь туман Клер посмотрела в темные глаза.

– Ничего, через минуту я приду в себя, – соврала она.

Себастьян склонился ниже. Легкое прикосновение губ почти остановило дыхание Клер.

– Тсс, – прошептал он в уголок ее рта. Руки Себастьяна скользнули на затылок, и пальцы погрузились в волосы Клер. Мягкие нежные поцелуи согрели ее щеки, виски, лоб.

– Никогда больше не плачь.

Вряд ли бы ей это удалось – даже при огромном желании. Дасти пела о единственном на свете парне, который мог бы научить ее любви, а в это время в груди Клер обосновался комок. Да так прочно, что едва не лишил дыхания.

Себастьян поцеловал ее в нос и прошептал над ухом:

– Нужно найти что-то новое и думать о предстоящих впечатлениях.

Он нежно запрокинул ее голову, и губы Клер сами собой приоткрылись.

– Ну, например, о забытых объятиях сильного мужчины, способного дать радость женщине.

Клер положила ладони на полосатую рубашку и почувствовала тепло кожи, и прочность мускулатуры. Поцелуи Себастьяна? А может, и темный сад, и нежность, и аромат теплых губ всего лишь сон?

– Нет, – с отчаянием в голосе возразила она. – Я помню.

– А, по-моему, забыла. – Губы снова прижались к губам, а потом слегка отстранились, – Неплохо, если бы тебе кое-что напомнил тот, кто умеет ловко пользоваться собственной вилкой для солений.

– Хотелось бы, чтобы глупые образы не задерживались в твоей памяти надолго, – пробормотала Клер, преодолевая сопротивление мыслей и слов.

– Почему же? Очень яркое сравнение. Хотя я с трудом представляю, какую именно пользу способно принести орудие размером с вилку для солений.

Его губы приоткрылись, и язык дерзко проник в рот Клер. Принес привкус виски и еще чего-то и в самом деле почти забытого. Того, чего она давным-давно не чувствовала. Желания. Вожделения, горячего и заразительного, направленного прямо и непосредственно на нее. Наверное, ей следовало встревожиться. И Клер действительно встревожилась. Заволновалась. Но вкус во рту оказался очень приятным. Сладким, соблазнительным, богатым, новым. Он разлился по всему телу, проник в самые дальние уголки, согрел мучительные пустоты.

Окружающая действительность отхлынула, словно волна во время отлива. Гости. Стрекот кузнечиков. Голос Дасти Спрингфилд. Мысли о Лонни.

Себастьян был прав. Оказывается, она действительно забыла, какими могут быть поцелуи мужчины. Больше того, даже не могла вспомнить, когда губы дарили ей подобное наслаждение. Возможно, Себастьян обладал какими-то особенным даром? Или отточенным мастерством? Ладони Клер сами собой скользнули на его плечи, на шею. Коварный язык дразнил, манил, увлекал до тех пор, пока она, наконец, не сдалась и не ответила на поцелуй, возвращая страсть и даря то самозабвенное обладание, которого он требовал.