Елена Белкина - От любви до ненависти

Но почему бы и нет? Разве так уж изменились люди? Разве нет среди них умеющих любить до потери чувств?

Такие мысли вихрем пронеслись в его голове.

И началось меж ними то, чего и добивалась Нина (как промежуточного результата) и что привело их через некоторое время обоих в полуобморочное состояние. Сперва Борис боялся причинить ей боль, но потом ему стало казаться, что она как раз этого и хочет.

А был уже поздний вечер.

— Ты извини, — сказал Борис. — Тебе не пора домой? Я за тебя боюсь.

— Пусть убивает, мне теперь все равно.

Борис почувствовал, что его грудь стала в два раза шире.

— Давай я провожу тебя. Или так. Придем, и я скажу: «Слушай, мы любим друг друга. Человек ты или нет? Отпусти ее. Ведь она тебе даже не жена».

— И тут же в стенке будет большая дырка.

— В какой стенке?

— От пули, которая сквозь тебя пролетит. Ты не знаешь этих людей.

И Берков подумал, что действительно не знает этих людей.

Но как быть? Он не хочет выпускать ее из своих объятий. Он мучительно не хочет отпускать ее. Он хочет проснуться с ней. Он хочет, чтобы она была его ЖЕНОЙ.

— Послушай, — сказал он. — Будь моей женой, а? Ты смышленая, я вижу. Мы с тобой институт окончим. Я тебя загружать ничем не буду. Богатства у меня особого нет, но у меня еще одна квартира есть, у меня машина, дача…

Нинка мысленно усмехалась, оценивая, какой мелочью покупает ее Берков — на пожизненную кабалу. Впрочем, и развестись недолго! А квартиры, машину, дачу поделить. Это, пожалуй, тоже вариант! И Базу прикокать, и папика обеспеченного получить, чтобы потом самой через него обеспечиться!

А Берков продолжал:

— Понимаешь, я детей хочу! От тебя! Я впервые нашел женщину, от которой хочу детей.

Щас прям! — мысленно ответила Нинка. Еще и детей тебе!

А вслух сказала:

— Невозможно. База меня не отпустит. И вообще, все плохо. Он меня теперь совсем убьет.

— Почему?

— А знаешь, за что он меня бил?

— За что?

— Ты понимаешь, я не умею изменять. Я один раз попробовала на стороне гульнуть, он сразу заметил и чуть в бочку с цементом меня не закатал.

— Такой чуткий?

— Нет. Просто я другая становлюсь. Начинаю с ним не так… Будто стесняюсь его. Я не умею врать.

— Постой! Но ведь ты же еще не изменила ему со мной, мы только… Мы даже не целовались, обнялись только один раз…

— Вот именно. И я сразу… Он со мной хочет, а меня просто стошнило. Я сблевала, понимаешь?

Как ни грустно было Беркову, но он с невольным самодовольством усмехнулся.

— Понимаешь теперь? — сказала Нинка. — Если после пустяка он со мной так, то после сегодняшнего… Он меня убьет. И тебя выследит. И тебе конец.

— Черт возьми, просто криминальная хроника! — воскликнул Берков, чувствуя, однако, легкий озноб страха.

— Ладно, не будем об этом думать, — сказала Нинка, ластясь к нему. — До завтра еще далеко, а он приедет только завтра.

— Правда?

— Правда. Так что вся ночь — наша.

И они опять доводили друг друга до полуобморочного состояния, а в перерывах Нинка деловито и толково объясняла ему план убийства Базы. Берков кивал, соглашался, Нинка удивлялась этому, не понимая, что ее слова для него лишь часть полуобморока.

Поздним утром он проснулся, посмотрел на Нинкино лицо, на невинно обнаженную девическую грудь и почувствовал себя небывало счастливым.

Но тут же кольнуло что-то, омрачившее это счастье. И он вспомнил: предложение Нинки убить ее хахаля.

Неужели она всерьез? Не приснилось ли ему это?

Проснувшаяся Нинка на его расспросы ответила: не приснилось. Всерьез.

— А нельзя как-то по-другому?

— Как?

— Ну, не знаю. Нанять кого-нибудь.

— Такого человека хлопнуть — дорого стоит. Ты столько денег за всю жизнь не соберешь.

— Нет, не знаю… Я просто не смогу.

— Тогда ищи другую жену. И пусть она тебе рожает детей.

— Я люблю тебя, понимаешь?

— Я тебя тоже. Я бы за тебя хоть троих убила!

Борис посмотрел на ее мгновенно ожесточившееся лицо и ощутил двойственное чувство страха и восхищения. В конце концов, настоящая Мать и Жена должна быть немного волчицей! Оттого и вырождается нация, что все меньше среди наших женщин волчиц. Так… Или чернобурки какие-то, или дворовые суки!

— Ты пойми! — втолковывала Нинка. — Он зверь, а не человек, если бы доказали все его преступления, его пять раз расстреляли бы. Ты будешь просто исполнитель справедливости! Ладно. Думай, а мне пора. Созвонимся.

Она специально оборвала разговор.

Пусть подумает.

Пусть сам дойдет до этой мысли. Это надежнее.

А дома вечером Нинку ждал сюрприз: База, корячась и корчась от непривычности слов и своего положения, сказал ей, суя букет роз:

— Это самое… Давай поженимся, что ли… Ты меня, это самое… Я тут подумал… Я тебя тоже, это самое… Чего мне еще искать? Мне за тридцать уже. Пора детей, семью…

И этот о детях! — в отчаянье подумала Нинка.

— Ну, ты удивил! — сказала она.

— Чего, ты против, что ли?

— Я? Я? — спросила Нинка и завизжала радостно, и бросилась ему на шею, болтая ногами. База глупо улыбался толстым ртом, а Нинка думала, что висит, в сущности, на шее трупа, потому что он только что подписал себе окончательный смертельный приговор. Теперь другого выхода просто нет!

Неделю вела она разговоры с Берковым. Хорошо хоть База умотал на эту неделю в другой город. Во-первых, у него были там дела, а во-вторых, все наряды себе и Нинке к свадьбе он хотел купить там — и вообще мечтал провести приготовления к свадьбе тайно, чтобы ошарашить друзей. Он вообще очень любил сюрпризы. Ему и в повороте своей судьбы нравилось то, что он был неожиданным. Никогда он не любил никого по-настоящему, поэтому то, что в его жирной душе появилось злопамятным утром после избиения Нинки ремнем, было самым большим сюрпризом в его жизни, и его душа забавлялась чувством любви, как перекормленный ребенок забавляется новой игрушкой (не зная еще, что через два дня оторвет ей уши и выбросит в угол, а именно такая, скорее всего, участь, ждала Нинку — и она это понимала).

Берков находил самые разные отговорки — и наконец согласился. Но внес поправки. Топор он отверг категорически. Это глупо. Что же, бомж заранее где-то топор искал? Нет, увидел богатенького, скрылся в подъезде с тем, что под руку попалось. С чем? С кирпичом. Нужен увесистый большой кирпич. Куртка и шапка бомжа? Не надо. В магазине секонд-хенд покупается серое пальто, он там видел такие, бесформенная шапка, старые ботинки. Все продезинфицированно, ничем не пахнет. Надеть непосредственно перед…

— Убийством! — весело подсказывала Нинка, играя его обнаженным телом.

— Убийством! — невольно от щекотки смеялся Берков. — Далее. Подъезд… Нет! И это отменяется! Никаких темных подъездов, твоих сигналов и так далее. В подъезд может успеть войти любой другой, а я не хочу убивать кого попало. Нет. Все гораздо проще. Ты говоришь, он ставит машину возле цементного завода и выезжает на «Ниве»? Я знаю этот тупичок. Там несколько ржавых гаражей. Сроду бы не подумал, что там «Лендровер» может прятаться… Так, так, так… Вокруг нет жилых строений. Вокруг вообще ничего нет, пустырь. Зато есть небольшая стихийная помойка. Я буду обычным помоечником, нищим. База подъедет в сумерках. Я подойду и скажу: «Господин, дайте мелочишки на опохмелку!» Он даст?

— Вообще-то не любит нищих. Может не дать.

— Пусть. Он пройдет мимо. И тут я размахиваюсь и кирпичом в матерчатой грязной сумке ломлю его по башке. Быстро вытаскиваю бумажник, беру шампанское — и все, убегаю. Моя машина будет стоять в двух кварталах, там есть тоже глухое место. Сажусь, быстро переодеваюсь, одежду нищего, бумажник и прочее сую в мешок, еду на Акатырь…

— Это где?

— Место глухое на берегу реки, не важно. Там сжигаю все вещи, пепел опять в мешок, туда же кирпич…

— Нет, кирпич надо на месте преступления оставить. Как знак, что непрофессионал работал ради выпивки. Тогда милиция искать не будет, а только будет рада. И его друзья и братки не будут искать: где случайного бомжа найдешь?

— Умничка! Хорошо, нахожу какой-нибудь камень и бросаю в воду. Все. Никаких улик!

— Классно!

И они занялись любовью. И Нинка удивлялась, что деловые мысли, во власти которых она, казалось, была целиком и полностью, не отвлекают ее от наслаждения любовью Бориса, а придают этой любви еще большую остроту.

Она не знала, что в Беркове еще остается тень сомнения. Он думал: а сочетается ли убийство с той интеллигентностью, которая хоть и бездействовала в нем, но оставалась, он хранил ее, дорожил ею, как последним своим достоянием, которое хотел бы передать своим детям…

И он пришел поделиться с другом Ильей своими сомнениями.

— Ты мог бы убить человека? — спросил он его напрямик.

— Нет, — просто и твердо ответил Илья.

— Ты погоди, не торопись. Неужели не смог бы? А на войне?

Илья стал думать серьезнее над вопросом Бориса.

— Да, — сказал он. — Не все так просто. На войне мог бы… Если на меня нападут бандиты и я вынужден буду защищаться… На дуэли, если бы они были… Ну, в состоянии аффекта еще.

— Это как?

— Допустим, при мне водитель сбил моего ребенка. Лихачил и сбил. Я не уверен, что не придушу его на месте. Потом пожалею, но в этот момент придушу.

— Если догонишь, — пошутил Борис.

— А ты что такой озабоченный? Давно не видел в твоих глазах такой работы мысли! — парировал Илья. — Или убить кого-то хочешь?