— Не просто темное, черное! Черная шелковая простыня, и больше ничего.

— А вы гурман! Где ж я вам возьму черную да еще шелковую простыню? Не специально же покупать, я, извините, девушка одинокая, я об экономии должна думать!

— Я могу купить и принести с собой.

— Какое благородство! Но я не могу согласиться принять такой подарок. Придется уж вам положиться на мою фантазию. Теперь — все?

— В какое время прийти?

— Ну, часов в девять вечера. Да, в девять.

— Ровно в девять?

— Ровно в девять!


Сумасшедший разговор, подумала Ольга, положив трубку. Нет, точно, я сошла с ума. И я, кажется, влюбилась в мужчину, который никогда меня не полюбит. Я сошла с ума. И пусть.


Сумасшедший разговор, подумал Илья, положив трубку. Нет, точно, я сошел с ума. И я, кажется, влюбился в женщину, которая никогда меня не полюбит. Я сошел с ума. И пусть.

Глава 10

— Представляю, с какой неохотой вы шли ко мне! — сказала Ольга вместо приветствия, открыв дверь. — Может, откажемся от этой затеи, пока не поздно?

— У вас у самой вид довольно бледный. Я бы не удивился, если бы не застал вас дома.

— Вы просто мечтали об этом! Но я, увы, дома. Дайте-ка я вас разгляжу. Проходите, проходите! Боже мой, какой джентльмен! Костюм! Галстук! И прическа, прическа! Вас не узнать! Просто герой мексиканского сериала, коварный обольститель! И цветы! Семь штук?

— Семь.

— Сейчас я лучшую вазу для них…

Ольга, казалось, совершенно не была смущена. А ведь Илья действительно допускал вариант, что она, перепугавшись, изведя себя заранее, не вытерпит и уйдет из дому. И, Ольга права, он действительно втайне почти желал этого!

Легкомысленный наряд: короткая маечка и шорты, похоже, нисколько не стеснял ее, а, наоборот, придавал еще больше ощущения свободы. Конечно, это игра, подумал Илья. Просто игра, которую она удивительно хорошо выдерживает. Что ж, и он не ударит лицом в грязь.

И он стал совершенно откровенно смотреть на Ольгу, оценивая стройность ее фигуры и гладкость кожи в обнаженных местах.

Она это заметила.

— Вам меня хорошо видно? Может, отойти к свету, к окну?

— Сделайте одолжение.

Ольга легкой походкой (была босиком) отошла к окну, встала подбоченившись.

— Не придерешься, не так ли? — спросила она. — Матовые плечи, угадываемая упругость груди, ничем, между прочим, кроме маечки, не стесненной, стройность ног, узость щиколоток. Любите узкие щиколотки?

— Обожаю.

— Все ваше, все твое, любимый мой. Давай я тебя буду так называть? Тебе станет легче.

— Хорошо, любимая моя.

— Будем ужинать?

— Вообще-то я…

— Обязательно будем! Разве у вас нет опыта, разве вы не знаете, что момент нужно оттянуть, довести себя до изнеможения. Ведь так?

— Конечно.

— Ужин при свечах! — объявила Ольга, как объявляют цирковой номер, и повела Илью на кухню. Там уже все было накрыто. Она зажгла две свечи.

Он откупорил шампанское.

— А в запой не уйдете? — обеспокоилась Ольга.

— С небольшого количества шампанского — нет.

— Какая же вам доза нужна, чтобы вы уже не удержались? Мне просто любопытно.

— Если я выпью полстакана водки, или стакан крепкого вина, или бутылку сухого, с закуской, естественно, мне ничего не будет. Потому что я просто не почувствую хмеля. Так, некоторое легкое расслабление. Главное, не почувствовать хмеля! — Илья уцепился за хорошо известную ему тему, которую он мог развивать часами. — Если же начинается, как выражаются подобные мне люди, «завод», остановиться практически невозможно.

— А если, к примеру, нечего выпить?

— Всегда можно найти. Появляется жуткая изобретательность. Еще в молодости, я помню, проблема была лишь в том, чтобы раздобыть денег на бутылку портвейна. А потом все получалось само собой: приходил к людям, которых сто лет не видел, был очень убедителен и красноречив. Много есть способов!

— Ну, что ж? Тогда выпьем да закусим!

Она стукнула своим наполненным бокалом о бокал Ильи, махом выпила и стала есть, словно очень проголодалась. Илья тоже занялся едой.

— Вкусно? — спросила Ольга.

— А?

— Вы вообще разбираете, что едите? Это же телятина с шампиньонами! Специально на рынок ходила.

— Очень вкусно.

— Держите себя в руках, контролируйте себя! — подбодрила Ольга.

— Мне нет необходимости контролировать себя, — успокоил Илья.

— Тогда вы молодец! Еще по одной?

— Еще по одной!

Шампанское, хоть и не дало в самом деле хмеля, но появилось некоторое тепло. Илья подумал, что, пожалуй, хватит ему позволять Ольге насмешничать над ним, пора брать инициативу в свои руки.

Но она торопилась, она уже задавала вопрос:

— Итак, любимый мой, инструктор мой, сексопатолог мой, что дальше?

— Главное — не торопиться.

— Господи, что ж я тетрадь-то не взяла, чтобы записать! Ну, ладно, так запомню. Главное — не торопиться?

— Да. Представить, что все уже позади, что все уже было. Или что это не в первый раз. Что сложился уже ритуал, что есть определенное спокойствие, но не холодное, а приятное, предвкушающее наслаждение.

— Запомнила. Дальше.

— Ни в коем случае не начинать объятий где-то за столом или в другом неудобном месте. Потому что они могут длиться долго, и чем дольше, тем труднее перейти к месту любви.

— Логично. Сейчас сразу перейдем к месту любви. И вы начнете с меня одежду стаскивать?

— Не обязательно. То есть кто-то в этом находит удовольствие, но лично я не люблю, когда меня кто-то раздевает.

— Я тоже, представь, любимый мой! Какие у нас родственные души! Но как же тогда?

— Очень просто. Любимая идет и ждет любимого. Чтобы сгладить момент первого смущения, лучше выключить свет и задернуть шторы. Немного света не помешает, но потом.

— Очень разумно! С тобой так легко, любимый, ты все знаешь, все умеешь, ты так чувствуешь, что нужно женщине!

— На том стоим, любимая моя!

— Хорошо. Ты выпей еще немного для храбрости, но чтобы завод не пошел, и смотри на часы. Через пять минут можешь прийти ко мне, любимый мой.

Ольга ушла в спальню. Шторы уже были задернуты и свет выключен, он беспокоился напрасно. Шелкового черного белья нет, но есть темно-синее: простыня, две подушки и два одеяла.

Она быстро разделась, легла под одеяло, сотрясаясь в ознобе. Мурашки покрыли все тело, руки были холодными, ноги тоже. Согревайся, дура! — приказывала себе Ольга. Доводи дело до конца, если уж решилась!

Вошел Илья. В брюках и рубашке, уже без пиджака и галстука.

— Мне отвернуться, любимый мой? Или хотите похвастать атлетичностью телосложения?

— Лучше отвернуться. И не надо ехидничать, любимая моя. Мужчину в такие моменты это обескураживает.

— Действительно, действительно. Это я от волнения, любимый мой. Волноваться ведь можно?

— Конечно. Но не чрезмерно.

— Я постараюсь.

Она отвернулась. Рядом легло, заворочалось, затихло. Глаза Ольги привыкли к темноте, и она уже могла что-то различать. Общие черты лица Ильи, например. Но именно этого она и боялась.

— Это хорошо, что два одеяла, — сказал Илья. — Нужна чрезвычайная постепенность.

— И темнота — кромешная!

— Пожалуй. В кромешной темноте тебе легче было бы представить кого-то другого, кого ты любишь.

— Я никого не люблю. Как и ты.

— Это даже лучше.

— Мы сами себе устроим кромешную темноту. Не будем открывать глаз, вот и все. У вас закрыты глаза?

— Да.

— Отлично. Начинаем целоваться.

Ольга повернулась. Губы Ильи нашли ее лицо, уткнулись в подбородок, потом в губы. Поцелуй был странным, скорее — соприкосновение. В этом соприкосновении они находились долго, и это стало успокаивать Ольгу, начало ей даже нравиться.

— Мне хорошо, любимый мой, — прошептала она.

— Мне тоже. Только без «любимый мой».

— Извини. Мне хорошо.

— И давай закончим эту игру. — Он осторожно погладил ее рукой по щеке.

— Хорошо…

Она почувствовала в губах какое-то странное ощущение, какое-то нетерпение кожи, желание большей близости, и исполнила это желание, а губы его поняли и тут же отозвались. Прошло бог весть сколько времени в нескончаемом поцелуе, когда тела оставались совершенно неподвижны, раздельны, а лица их уже предавались любви и были слитны. Ей хотелось, чтобы так все и было. Потому еще, что боялась продолжения. Но понимала, что оно неминуемо. И вот лицо его отстранилось, она чувствует его губы на шее — и свой страх. Но губы не торопятся, согревают, успокаивают, и страх проходит. Вот они коснулись ключиц, и опять страх. И опять губы успокоили, утешили, приласкали. Вот они коснулись груди, и опять страх, но и предчувствие последующего успокоения. И ее увлекла эта сменяемость ощущений, она вдруг поверила, что так и будет: страх неминуемо всякий раз будет проходить, превращаться в успокоение, и не только успокоение, она стала ощущать нарастающую нетерпеливую радость кожи.

…Ольга потеряла счет времени, вернее, забыла, что время вообще есть, она только слушала всем телом (не заметив даже, когда оно обнажилось полностью), как в разных местах непредвиденными легкими ожогами возникает страх, тут же привычно переходящий в радость. Самого Илью она не видела и не чувствовала, он по-прежнему касался ее лишь губами. И даже когда эти губы его возникли там, где она должна была бы не просто страх ощутить, а ужас совершенно неизведанного и непривычного, ужас не возник, а появлялась благодарность тела искусному обманщику и утешителю, который поцелуями своими все уравнивал и обожествлял. И даже когда, окружив легкими вспышками влажного, теплого, нежного огня все тело, ласковый рот его с упругим языком приник к средоточию женской сути естества ее, она и тут поверила, что так надо, что это хорошо, и оказалось — действительно надо и действительно хорошо, томительно хорошо, мучительно хорошо.