Это было больше, чем бестактный поступок и бестактная фраза. Это было глубочайшее оскорбление, причем в словах оскорбительного смысла было больше, чем в поступке. Она это поняла сразу же, как только фраза была произнесена, а он гораздо позже, вечером, вдруг все осознав и замычав, как от боли.

— Что такое? — спросила его мать.

— Ничего. Зуб заболел.

— Вот еще напасть. Шалфеем его, у меня есть шалфей.

— Да нет, прошел уже. Все прошло.

Глава 9

Прошло три дня. Все эти дни Илья практически не выходил из дому. Такого с ним не бывало за последние несколько лет, за исключением запойных периодов. Кстати, он впервые ощутил желание уйти в запой не от радости жизни и от невозможности перенести эту радость, а от тоски. Тоска навалилась необычайная, тяжелая как свинец. Он не мог читать (хотя собирался за время отпуска прочесть несколько отложенных давно еще книг), не мог вообще ничего делать, только лежал на диване и смотрел телевизор, отрываясь лишь для еды, прихотливой и изобильной, которой закармливала его мать, предовольная тем, что наконец ее сын дома, никуда не торопится, тихий и спокойный.

А ночью — бессонница. Этого он тоже раньше не знал. Уставал обычно так, что валился в постель и через две-три минуты растворялся, пропадал во сне. Теперь же таращится в темноту и думает об одном и том же, об одном и том же, удивляясь, сколько можно представлять единственный эпизод, единственную сцену. А сцена была: его украденный поцелуй в шею и его слова. Он как бы со всех сторон рассматривал эту сцену, и этих сторон оказалось не меньше сотни, и каждая выявляла его, Илью, в самом неприглядном виде.

Но под вечер третьего дня он понял, что обманывает себя, что не чувством вины мучится, а тоской другой. Он тоскует по Ольге, вот и все. Он хочет видеть ее, слышать ее голос.

Илья дождался, когда мать заснет (та ложилась рано, но у нее тоже была бессонница, своя: просыпалась часа в два ночи и до пяти-шести не могла уснуть, потом кое-как опять засыпала, а лучший сон у нее всегда бывал днем после обеда), набрал номер телефона. Услышал ее голос. Торопливо сказал:

— Добрый вечер, Оля, это Илья, только не бросайте трубку.

— Вы угадали, я это хотела сделать.

— Вы всегда успеете это сделать. Во-первых, я должен попросить прощения. — Он невольно вспомнил один из советов Бориса Беркова: «Никогда не проси у женщины прощения, если она еще не стала твоей. Иначе она никогда не станет твоей!» Странная у Бориса логика!

— За что? — иронически спросила Ольга. — Вы все правильно сказали. Я бедная женщина. Не умею жить. Моя жизнь бедна событиями и приключениями. И опытом. Вообще, всем. Я просто нищая. А душа не в счет. Вы же очень богатый человек. И приключений много, и у всех на виду, и женщины, само собой, вас обожали всю жизнь, и опыт у вас богатый во всех смыслах. Вот я и хотела от вас на бедность урвать. Вот вы и поделились. Правда, ваше золото при ближайшем рассмотрении оказалось металлоломом, но не мне быть требовательной, у меня и этого нет.

— Вы меня неправильно поняли, Оля, в этом вся беда!

— Беда в том, что я вас как раз правильно поняла! Знаете, я ведь думала, что вы не человек из очереди.

— То есть?

— Как бы вам объяснить… Я на собственном примере. Когда мы с мужем расстались, целая очередь выстроилась. Причем из друзей его, приятелей, знакомых. У них в этом смысле комплексов нет. Так вот, целая очередь желающих утешить. Чем утешить? Понятно чем, своей лаской. Какой лаской? Тоже понятно! На самом деле они, конечно, о себе больше думают, а не о моем утешении. Я поразилась знаете чему: насколько одинаковые у них ухватки. Очередь, именно очередь, где все похожи друг на друга и каждый желает быть первым. Но потом, получив свое, готов уступить место другому. Так вот, я думала, вы не из очереди. Вы сами по себе. А вы оказались очень даже из очереди. Вы оказались даже всех активней, вы вперед пролезли, других растолкали. И ждали, что бедная женщина, все правильно, бедная! — что бедная женщина вам на шею бросится. А она почему-то не бросилась. Она почему-то, дурочка, человеческого общения захотела. Ну, вы дали ей порезвиться немного, пообщались, а потом права предъявили. А она опять на шею не бросается! Дура! Бедная дура! Своего счастья не разглядела!

— Вы не правы, Оля, — сказал Илья. — Вы не правы! Да, во мне есть мелочное самолюбие, как у всякого мужчины. Возможно, именно оно вырвалось, когда я эту глупость сказал. Мурло из очереди, вы правы.

— Так права я или не права?

— Правы — в этом. Но дело не в одном только самолюбии, не в том, что я обиделся, как вам показалось, что мне на шею не бросаются. Вовсе я к этому не привык. Дело в другом.

— В чем?

— Вы не повесите трубку после моих слов?

— Смотря какие слова.

— Очень простые слова. Я прожил три дня без вас и понял, что не могу без вас.

Наступило молчание. Ему вдруг показалось, что телефон отключился.

— Алло! Алло! — прокричал он и даже дунул в трубку.

— Я здесь, — сказала Ольга.

— А я подумал…

— Я тоже думала. Я вам не верю.

— Вы думаете, что это просто прием? Что я хочу любыми способами утешить свое уязвленное самолюбие?

— Именно так. Я думаю, что это прием. Что вы хотите любыми способами утешить свое уязвленное самолюбие.

— Я не буду вас убеждать. Просто не знаю чем. Все эти три дня я думал о вас. Я заболел вами. Вот и все.

— Красиво говорите. Профессионал! — оценила Ольга.

— Зачем вы так?

— Знаете что? Мне вас жалко. Не надо ничего придумывать: заболели там и все такое прочее. Я вам дам себя, и вы успокоитесь.

Ольга и не предполагала, что язык ее повернется когда-нибудь сказать эти слова. Но в том-то и дело, что она чувствовала себя теперь способной на то, о чем раньше в себе не подозревала. Только одного она не скажет ему: что эти три дня тоже не находила себе места и тоже ясно и с болью почувствовала, что не может без него. Сначала, да, было только чувство оскорбления. Настолько сильное, что казалось, душа ее задыхается от этого чувства. Но постепенно проявлялся, как изображение на негативе, вопрос, от которого нельзя было уйти: а откуда, почему такая сила оскорбления? Человек посторонний, как бы он ни старался, глубоко оскорбить не может. Только от близкого человека оскорбление чувствуешь с особенной остротой. Значит, для нее уже, хочет она того или нет, Илья стал близким? Значит, судьба опять загоняет ее в тот же тупик? Но почему называть это тупиком? Может, это просто настоятельные подсказки этой самой судьбы и пора уже не пугаться их, не отмахиваться, а прислушаться к ним!

Илья все молчал.

— Что, — спросила Ольга, — смелости не хватает принять такое прямое предложение? Я сформулирую по-другому. Вы вот все пытались учить меня, как себя вести, если я влюблюсь. Потом пришли к выводу, что меня нужно лечить от сексобоязни. Будьте и дальше моим учителем. Я предлагаю вам излечить меня от этой самой сексобоязни. Помогите мне, помогите бедной женщине!

— Хорошо! — вдруг согласился Илья, чувствуя, как то самое злое самолюбие, от которого он почти отрекся, поднимает в нем голову. — Считайте мои слова про тоску и то, что я вами заболел, трепом, если вам так легче. Пусть так. Не будем ничего придумывать, если вы такая смелая и решительная. Проведем сеанс сексотерапии.

— Бесплатный, надеюсь? — поинтересовалась Ольга.

— Я тоже на это надеюсь, — парировал Илья. — Где проведем сеанс? Лично я лучше играю на чужом поле.

— А я на своем. Поэтому у меня дома.

— Когда?

— Хоть завтра! Вас дневное время устраивает или вечернее?

— Лучше вечернее. Полумрак, интим! — фатовским голосом сказал Илья.

— Отлично!

— Принести шампанского?

— Пожалуй, хотя я его терпеть не могу. Но надо будет немного раскрепоститься. Вам в первую очередь.

— И вам не помешает.

— Да, не забудьте цветы!

— Какие вы любите?

— Банально: розы. Три красных и четыре белых. Я люблю число семь.

Каждая фраза их была — как выпад. Если бы кто послушал со стороны, то подумал бы, что это разговор двух людей, острота взаимной неприязни которых достигла предела, и они еле удерживаются, чтобы не наговорить друг другу грубостей, поэтому и говорят с такой подчеркнутой вежливостью, одновременно напряженной, злой, ехидной, стремясь перещеголять друг друга.

— Итак, — сказал Илья, — шампанское и розы. Что еще?

— Больше ничего не нужно.

— А форма одежды?

— Только черный костюм! У вас есть костюм или вы никогда не снимаете куртку?

— У меня есть костюм. Я купил его пять лет назад и ни разу не надевал. Берег для этого случая.

— Прекрасно.

— Может, еще и волосы постричь?

— Обязательно! Вдруг вы покажетесь мне моложе? Это облегчит сеанс сексотерапии, я не буду так сильно чувствовать разницу в возрасте. А мне как одеться?

— Пеньюара у вас, конечно, нет?

— Ошибаетесь, есть!

— Так вот, засуньте его куда подальше, чтобы я не видел. Ненавижу пеньюары. Домашние халаты тоже. Шорты и маечка. Сейчас тепло, не замерзнете. Зато это весьма возбуждает. Да, маечка такая, знаете, короткая, чтобы живот был обнаженным. Я от этого просто с ума схожу.

— Ну, если вам так необходима стимуляция, ради бога! Все для вас! А вы учтите, что я терпеть не могу черного или цветного мужского белья. Только белое! Ну, все обговорили? Чтобы не суетиться, не терять времени? Музыку приготовить тихую и лирическую?

— Пожалуй.

— Господи! — испуганно охнула Ольга.

— Что такое?

— Мы главного не обсудили: чем застелить для вас постель! Что вы предпочитаете? Идеальную белизну? Ситцевую пестроту? Или, может, темное?