Дома, и в тоже время, будто где-то в незнакомом месте, где я ещё никогда не был, разве что видел в полудрёме, но не так отчётливо, размыто, без резких граней. Странное, очень странное ощущение.

Не подходите к человеку с багажом предубеждений, оставленных от прежних отношений. Любви свойственно чувство полёта, потому она не должна опираться на разум, как на какой-нибудь костыль, который помогает по жизни ходить хромым, но никак не научит тебя парить.

Очень смешно, я бы даже сказал вульгарно слышать это от меня, от человека, который и шага не может сделать без этого самого костыля, потому как боится споткнуться, упасть и не найти сил, ни моральных ни физических, уже встать. Глупость — ты единственная моя любовница.

Какой сегодня день? Кажется, пятница. Завтра, выходит, выходной. Отлично, просто замечательно. Не люблю пятницу. Ждёшь её всю неделю, а потом она приходит, а у тебя нет ни желания ни сил радоваться наступающим выходным, как нет такого желания отмечать каждый новый день рождения с тем размахом, присущим юности. Счастливые живут эмоциями, но никак ни тем покоем, в котором с годами нуждаешься всё больше, и в котором, если хорошенько приглядеться, можно заметить отголоски бывшей когда-то в чести беспечности. Счастье — такая же ноша, порой и непосильная, потому как выжимает тебя всего, подобно тряпке. Не остаётся сил даже на то, чтобы просто улыбнуться. Попросту отвыкаешь.

И все памятные даты так и останутся отмеченными чёрным маркером на календарике, но никак не в памяти. Имя, которое находило живейший отклик в сердце, теперь совсем не трогает, воспринимается как обычное слово, почти не несущее какой бы то ни было смысл. Стало обыденным улыбаться, даже если совсем нет повода, даже если не хочется. Стало нормальным заменять одних другими, а тех — третьими. Примериваться к людям, будто к сезонной одежде - несомненно яркой, удобной, но не всегда к месту, не на каждый день. Стало таким привычным раз за разом убивать время без какой-либо пользы, будто своего злейшего врага, словно единственного виновника! И при этом всё отлично! Даже замечательно, кроме одного. Равнодушие всегда показное.

Уже суббота. Несколько минут за полночь.

Ещё вчера всё было таким понятным и прозрачным. Ещё вчера я жил преимущественно для себя, видел своё счастье в каждодневных маленьких радостях. А сегодня. Сегодня всё не то. Ничего вразумительного. Одни лишь эмоции. Прежняя радость в сравнение с этим новым, доселе неиспытанным чувством, превратилась в обёртку для фантика — по прежнему яркую, цветастую, но пустую, потёртую по краям. Мне кажется, будто я маленький ребёнок, которого попросту обманули. Или я сам обманывался всё это время, принимаю второстепенное за важное, а важное, напротив, ставил в ничто. Один застрявший в горле немой крик то ли восторга, то ли ещё чего; такого тягучего, бархатистого, щекочущего. Будто посреди солнечного дня внезапно попал под ливень, да так и остался мокнуть под дождём. И так хочется поделиться этим ощущением с миром. Может я и влюбился, что само по себе не удивительно, но только со мной это кажется чем-то неправдоподобным. Я для себя давно решил, что счастье должно быть тихим, не спешным, как воскресный день, но никак не таким — сумбурным, ослепительным, будоражащим. Но что, если я снова маленький ребёнок? Если я снова обманываюсь? Я же обещал себе отныне жить умом, но никак не сердцем! Я же повзрослел в конце концов! Как будто освежающий ветер бьёт в лицо, но совсем не отрезвляет. Я спешу, как спешат жить те, кто понимают что-то о жизни. Я спешу не опоздать на наше, всегда первое, свидание.

Жить умом? Как же! Всё равно что не жить.

Даже не заметил, что заснул. Проснулся в некоторой панике, в полной темноте. На ощупь нашёл телефон. Яркий дисплей показал без четверти три. За окном выл ветер.

Именно подверженность всякой глупости и сделала нас ближе. В самом начале наши встречи походили на борьбу двух характеров. Мы держали некоторую дистанцию, не во всём были откровенны, боялись быть собой. Но эта игра во взрослых быстро надоела тебе, так же как и мне. А потом как-то всё само сложилось. Мы гуляли под дождём, потому что нам так было весело. Мы писали друг другу письма, где общались исключительно на вы. Мы нарочно опаздывали на свидания, чтобы позлить друг друга. Мы подражали друг другу голосом, походкой, повадками. Мы смеялись над чем-то очень глупым, но искренне, как только смеются дети. Со стороны мы казались парочкой недалёких влюблённых, которые понятия не имеют, насколько любовь бывает жестока. Но это только со стороны. Всё мы понимали, а потому ценили, прощали, держались друг за друга. Но циничный мир упорно навязывал нам свою игру во взрослых, где не было места искренности, где вновь сошлись характеры, которым не знакомы никакие уступки. Так пришла пора вновь стать серьёзнее, а вместе с этим и расстаться. До сих пор не могу простить себя за эту глупость быть взрослым. Быть умным в чём угодно, но никак не сердцем! Да и верно никогда не смогу.

Тиканье настенных часов меня когда-нибудь добьёт. Даже небольшая тугоухость не спасает. Хочется пить, но если встану, то уже вряд ли засну, а потому продолжаю лежать.

Я ворочаюсь, тщетно пытаясь заснуть. Ни где нет покоя. От воспоминаний, от этого яркого марева, у меня только одно средство — уснуть. Да, бывает что и во сне мне снится что-то из прошлого, ты, такой, какой я тебя запомнил, но это, к счастью, происходит всё реже. Чаще — рваные сны, выхваченные из ниоткуда лоскуты окружающих предметов, замыленные лица, на которых хорошо можно разобрать лишь что-то одно: улыбку, глаза, цвет волос. И вокруг всего этого — безмолвный я. Перед самым пробуждением, когда подсознанием чувствуешь, что вот-вот проснёшься, я пытаюсь ухватиться за эти самые лоскуты, разобрать в не имеющих никакого смысла словах какое-то тайное послание, и только потом, в какой-то тревоге, окончательно просыпаюсь. И всё забываю. Почти всегда.

Где-то снизу, кажется на втором этаже, громко стучат в дверь. Или это только у меня в голове?

Глава 14

XIV

Тяжёлое, невыносимое пробуждение.

Отряхиваюсь ото сна, как собака отряхивается от воды. Ощупью, поскрипывая старыми половицами (да и костями верно тоже) добираюсь до кухни. Набираю в чайник воды, ставлю на плиту. Сегодня — выходной, но об этом я вспомню попозже. Пока же стою у окна, вперив взгляд прямо перед собой в пустоту. Я будто завис. Вся жизнь мимо меня, и в тоже время абсолютно ничего не происходит.

Первый глоток, затем второй, и снова как будто первый, после которого уже теряется счёт. Спасительный кофе. Ширма, благодаря которой можно отгородиться от вселенной.

И снова ты настойчиво стучишься в дверь, с потускневшей от времени надписью ''Память''. Кажется, ещё одно усилие, ещё один удар, и дверь точно сорвёт с петель.

Мы с тобой будто стали заложниками одного лабиринта. Ходим непременно рядом, пересекаемся, хотя бы и в мелочах, следуем друг за другом, будто в потешной игре, но никак не можем нагнать, кричим друг другу, но слышим в ответ лишь искажённое эхо, оттого и не понимаем, тянем ту нить, которой, верно, связаны, но тянем слишком сильно, рискуем оборвать. Я очень хочу вырваться из этого порочного круга, но вырваться — значит потерять тебя.

Надо бы радоваться. Я всё-таки вырвался, обрёл свободу. Но проблема в том, что я не знаю, что с этой свободой делать. Её стало слишком много, как слишком много воздуха где-нибудь в горах. До сих пор, больше на автомате, чем осознанно, на всё потухающем заводе механической игрушки, я иду по твоим следам, следую прежним привычкам, как будто ты рядом со мной и ничего вокруг не изменилось. Завод скоро кончится. Я чувствую, как всё сильнее замедляюсь. А пока я не в силах никак повлиять на этот процесс. Я всего лишь сторонний зритель собственной жизни.

И так и будем стоять ровно напротив друг друга в поисках банальных, но сейчас таких спасительных слов, искать глазами что-то, за что можно зацепиться, лишь бы не встречаться взглядом, лишь бы не падать вновь в этот омут, из которого нет спасения, к которому тянет неотвратимо, держаться за кончики пальцев, как будто в последний раз, как будто если отпустить, разжать пальцы, то произойдёт катастрофа, обещать, всё что угодно, и точно также и верить, и чем большая ложь, тем больше верить, хотя бы и неосознанно. А потом, спустя прожитую жизнь, бояться обернуться. Идти вперёд, замедляя шаг, и в каждый момент думать только об одном, хотеть одного — обернуться. И не сделать этого.

Свист чайника вернул в настоящее. Треть воды уже успела выкипеть. Иду к холодильнику. Беру пакет молока. Скисло. Досада. Выливая в раковину. К кофе есть пачка печений, а также можно сделать бутерброд с сыром. Жаль масло закончилось. Есть повод сходить в магазин. И ни одного повода напомнить о себе.

И всё так и останется среди проблесков фар проезжающих мимо автомобилей, среди холодных витрин, в которых как будто, если приглядеться, проявляется чья-то очень знакомая счастливая улыбка, среди потухших перед самым рассветом звёзд и брезгливо брошенных под ноги окурков, среди слов, произнесённых уверенным тоном, с деланным равнодушием, но в них так ярко проступает окрас затаённых эмоций, среди счастливых пар, нашедших в друг друге всё, что было до этого потеряно, переболено, вымолчено, среди одиночек, которые понимают всю нелепость правил, что выдвигает им жизнь, а потому не спешат принимать в ней активное участие, ищут свой путь, пусть и на ощупь, неумело, пренебрегая усмешками, среди мигающих фонарей и мигающих экранов смартфонов, в которых так любит прятаться одиночество, среди робких желаний и оставшихся ещё с детства страхов, среди первых и последних слов, всегда произнесённых некстати, не к месту и времени. И это всё прожитое, в сущности, ничего.

Только начало светать. Пасмурно, серо, но зато тепло. Небольшая гололедица за ночь. С крыши соседнего дома убирают снег. Где-то вдалеке уже на грани слышимости воет сирена. Впереди меня стайка школьников. Немного зажатые, неразговорчивые, ещё не до конца проснувшиеся. Один уткнулся в экран смартфона, другой просто глазеет по сторонам, а третий и вовсе как будто ещё спит.