Юля тряхнула головой, прогоняя мысли о Тане и Петьке. Она все равно не знала, как помочь. Вернее, знала, что помочь им невозможно: выпавшее на их долю следовало пережить им самим, переплавить это в драгоценные крупинки жизненного опыта…. Если получится, конечно. Посмотрела на листочек, на котором подозрительно красиво и аккуратно, с завитушками, явно чтобы занять руку, раз уж идей никаких нет, было написано: «Петька – принц, Таня – Снегурочка, Саша – Баба Яга». Да, с елками она не сильно продвинулась. А ведь до зимних каникул осталось всего три недели. Елки-елки-палки…

Вздохнув, Юля включила компьютер. Она знала, почему ей не идут в голову мысли о елках: потому, что где-то там, она не знала где, ее ждали. Ждали каждый вечер, чтобы начать ей рассказывать ту историю, которой она однажды заинтересовалась и которая теперь стала даже важнее событий ее собственной жизни. Теперь эти люди появлялись независимо от ее настроения и событий дня. Они просто жили рядом, никем не видимые, и слышала их только Юля.

– Его Величество, желая сделать что-нибудь приятное вашему мужу и вам, поручили мне передать вам в собственные руки сумму при сем прилагаемую, по случаю брака вашей сестры, будучи уверен, что вам доставит удовольствие сделать ей свадебный подарок, – сказал кто-то холодно и высокомерно.

И тут же все заговорили громко, перебивая друг друга:

– Эта свадьба удивляет не потому, что самый красивый кавалергард и самый модный мужчина, имеющий семьдесят тысяч рублей доходу, женится на мадемуазель Гончаровой – она достаточно красива и достаточно хорошо воспитана, – но его страсть к Натали не была ни для кого секретом!

– Поверьте мне, тут что-то либо подозрительное, либо недоразумение…

– Чем больше мне рассказывают об этой истории, тем меньше я что-либо понимаю! Это тайна любви, героического самопожертвования, это Бальзак, это Виктор Гюго!

– Женился на одной, чтобы любить другую – для этого нужен порядочный запас смелости.

– Это великодушие или жертва? Мне кажется, бесполезно, слишком поздно.

– Невзирая на родство, я не желаю иметь никаких сношений между моим домом и господином Дантесом! – Человек, сказавший это, был явно в бешенстве.

Юля торопливо записывала то, что говорили голоса. И, разумеется, не могла знать, что в этот самый момент Петя и Татьяна, Принц и Снегурочка из так и не придуманного ею спектакля, разыгрывают спектакль собственный, сами себя назначив на главные роли.

Татьяна получила письмо. И не по электронной почте, а нашла в почтовом ящике, откуда криво торчали бесплатные газеты. Самое настоящее письмо, в красивом конверте с мимозой и надписью: «8 Марта». Она сразу поняла – это плохое письмо. На бумаге пишут то, о чем не могут сказать, глядя в глаза, или хотя бы по телефону. Хотелось немедленно разорвать конверт и узнать, какие же еще неприятности ее ожидают.

Но она возвращалась с дочкой от родителей. А дома, согласно принятому распорядку, Дарье Викторовне полагалось поесть, поплавать в ванне в компании трех розовых резиновых дельфинчиков и, лежа в кроватке, прослушать несколько песен Окуджавы в исполнении мамы. Таня уже пыталась дочке читать перед сном сказки, но Дашка слушала плохо, ныла и не засыпала. А вот если мама пела про живописцев, окунающих кисти в суету дворов арбатских и в зарю, про дежурного по апрелю или про отважного бумажного солдата, Дашка слушала с напряженным вниманием и от этого напряжения быстро отключалась – на пятой песне непременно.

Так было и сегодня. Убедившись, что дочь уснула, Таня наконец решилась открыть конверт с желтыми радостными шариками. Муж писал, что дела пока идут неважно: новый коллектив принял его в штыки, и много сил пока уходит на улаживание конфликтов в склочной и разболтанной труппе. Поэтому нет никакого резона втягивать в эти разборки еще и ее, Таню. Возможно, в следующем сезоне, когда все уляжется… Да и с квартирой пока неясно, он живет в гостинице. А если менять эту, в Надеждинске, на Екатеринбург – то только на окраину и однушку. Еще писал, что на неделе пришлет им с дочкой немного денег. А пока высылает документ, который Тане может понадобиться.

Татьяна недоуменно рассматривала листок – непростой, с номерами и печатями, с набранным на компьютере текстом. Странные канцелярские выражения мешали пробиться к сути – кажется, это была доверенность на продажу машины. Да, в общем-то, это было и неважно. Она поняла главное: муж не собирается забирать ее отсюда. Он уехал навсегда. А они навсегда остались. Она и Дашка.

А Петя, примерно часа полтора назад, как раз в момент, когда Татьяна доставала из ящика письмо, вдруг почувствовал беспокойство и непреодолимое желание увидеть любимую. Ничего особенного: у того, кто любит, обострена интуиция, он настроен на свой «объект», как антенна, и принимает невидимые другим волны. Элементарная физика любви, не изученная, но не значит, что не существующая.

Мать ушла к Сашке, а отец всегда рано ложился спать, так что придумывать истории не пришлось. Петя включил ночник в своей комнате, разобрал постель и устроил на ней некое подобие себя, укрытого с головой – так мать, вернувшись, не будет его беспокоить. Им руководило вдохновение, предчувствие, странное понимание того, что он все делает правильно и что все у него получится. Осторожно, стараясь не хлопнуть дверью, Петя на цыпочках выбрался на крыльцо, потом, высунув голову из приоткрытой калитки, удостоверился, что ему не грозит встреча с матерью, и опрометью выбежал на улицу.

Сперва Таня, увидевшая его в глазок, отказалась открывать дверь. Но хитрый Петька, по-прежнему толкаемый под локоть разом вдохновением, предчувствием и желанием, пообещал, что в таком случае он укладывается спать на коврике возле ее двери и соседи ее осудят за такое обращение с подающим надежды артистом. Таня рассердилась и открыла дверь, чтобы без помех отругать и выставить вон гадкого мальчишку, слишком много о себе возомнившего.

Но Петя, шагнув в прихожую, сразу увидел ее заплаканное лицо, тоненькие, почти детские руки, сжимающие на груди вырез халатика, босые озябшие ноги… И поступил так, как должен был поступить в такой ситуации любящий мужчина, даже самый неопытный и только начинающий постигать науку любви: он схватил Таню, обнял, прижал к себе, не давая говорить, и стал сам бормотать глупые, нежные, утешающие слова, которые ничего не значили, но все объясняли. Таня, так уставшая быть сильной, заплакала навзрыд, уткнувшись лицом в холодную и мокрую Петькину дубленку. А он вытирал с ее лица снежинки и слезы, целовал заплаканные глаза и все крепче сжимал рукой вздрагивавшую спину, чувствуя под ладонью хрупкие, как крылышки, лопатки.

Потом оказалось, что она уже почти висит у него на руках, обессилев от прорвавшихся слез – а он и не заметил дюймовочкиного веса. Тогда Петя подхватил Таню на руки и понес в комнату, уложил на диван, поискал глазами одеяло или плед, не нашел и укрыл ее своей дубленкой. Дубленка была коротка, поэтому Петя стал греть в руках и целовать ее босые ноги. Но Таню колотил озноб, она никак не могла согреться, и тогда Петя, сбросив с себя натянутый впопыхах на голое тело свитер, лег с ней рядом. Он держал ее обеими руками, будто защищая от всего на свете, и впервые в жизни чувствовал себя по-настоящему взрослым.

Они проснулись под утро, в пятом часу, от того, что в соседней комнате завозилась Дашка. Полежали, прислушиваясь, как два злоумышленника, застигнутые на месте преступления. Но Дашка, похныкав, успокоилась. Таня искоса посмотрела на приподнявшегося на локте Петю – он казался старше, чем всегда, и даже, пожалуй, красивее.

Петя не отвел глаз, и во взгляде его плескалось такое счастье, такое обожание, что Таня сказала совсем не то, что собиралась:

– Виктор письмо прислал. Он не вернется. И меня он не заберет. То есть нас с Дашкой.

– Он сволочь. Но я ему очень благодарен, – серьезно кивнул Петя. – А знаешь, я почувствовал про письмо. То есть то, что тебе плохо.

– А мать что скажет? – все-таки не удержалась Татьяна. – Она и так…

– Не надо, хорошая моя, – попросил Петя, и Татьяна осеклась.

Она не знала, как себя вести, что говорить. Конечно, она поняла, что Петя оказался в такой ситуации впервые, но и у нее, до сих пор преданно любившей одного мужчину, не было опыта общения с другими, чужими.

– Танюш… Ты его не жди больше, – попросил Петя, осторожно проводя ладонью по ее волосам. – Не надо. Ладно?

Странно, удивилась Татьяна, она никогда не замечала, что у Петьки такая крепкая широкая ладонь и длинные сильные пальцы. Мужская.

– Не буду, – согласилась она. – Я и с самого начала не верила, что он за мной вернется. Может быть, поэтому он и не вернулся. Надо верить, а я не умею. Ассоль, например, из меня никудышная.

– Ты кто угодно. Ты – всё! – убежденно сказал Петя. – Ты самая настоящая Ассоль. Только подожди немного. Ты будешь очень-очень счастлива, я тебе обещаю.

Остаток ночи, вернее, начало серого утра, они провели, вслух читая друг другу отысканный среди множества книг томик Грина – наверное, они были единственными в мире любовниками, которые так поступили.

На утренней репетиции, куда Петя и Таня пришли одновременно, Марианна Сергеевна не удостоила даже кивком головы ни его, ни ее – наоборот, демонстративно отвернулась. А Таня подошла к Юле и громко попросила:

– Юля, я решила машину продать. Она мне все равно не нужна. Поставь «Алые паруса» на меня и на Петю. Ты согласна?

– Меннерса нет… – оторопело сказала Юля, переводя глаза с Татьяны на Петю. – Юра Лонгрена сыграет, а Меннерса нет.

– Осипа нашли. И Меннерса найдем. Я найду. Будет приезжать. Ты согласна? – настойчиво повторила Таня. И посмотрела не просительно, а будто с вызовом.

Юля переглянулась с Тарасовой и, прочтя в ее глазах ответ, кивнула:

– Ищи Меннерса. Я инсценировку напишу. А музыку возьмем Ван Гелиса – «Океаник». Она такая… огромная. И нам подходит.