В аэропорту он был совсем другим. То ли уютная трикотажная кофта на пуговицах вкупе с линялыми джинсами и взлохмаченной шевелюрой, то ли его предвкушение дома, то ли сама обстановка аэровокзала, где все равны, все торопятся и думают о своем, тому причиной, но тот Павел казался проще, симпатичнее и даже как будто моложе. Он был не прочь поболтать, коротая время. А этот, в идеально сидящем костюме и идеально начищенных ботинках, идеально выбритый, с идеально уложенными волосами был ей, пожалуй, неприятен: сух, холоден и озабочен. Наверное, тем, чтобы назойливые просительницы не отняли у него слишком много драгоценного времени, вовсе для них не предназначенного.

Тарасова между тем перешла к делу. Юля старалась не вслушиваться, водя глазами по кабинету. Но зацепиться было не за что, идеальная, как сам хозяин, деловая обстановка не позволяла сделать никаких выводов – ни фотографии, ни сувенирчика, ничего, что не относилось бы к работе. Впрочем, один сувенирчик все же нашелся прямо перед Юлей на журнальном столике. Юля протянула руку и осторожно взяла маленькую прозрачную коробочку. Внутри, запаянная в прозрачный пластик, как в кусочек льда, виднелась крошечная, сантиметров десять высотой, Александровская колонна, та, что стоит в Петербурге на Дворцовой площади. Обрадовавшись нашедшемуся занятию, Юля стала рассматривать прелестную игрушку с крошечным ангелом на вершине. Ангел был маленький, с ноготок, но крепко держал явно тяжелый для него крест. «Умей нести свой крест и веруй…» – некстати вспомнилась ей фраза из «Чайки».

– Остаточное финансирование… отопительный сезон… прежнее руководство… Семьдесят лет, юбилейный сезон… – доносились до нее обрывочные фразы из разговора, точнее, из монолога Тарасовой, потому что Мордвинов слушал ее, не перебивая и не задавая вопросов.

– А вам не предлагали перейти на хозрасчет? – дождавшись, когда Тарасова замолчит, подал наконец реплику Мордвинов, и Юля, вздрогнув от неожиданности, поставила Александрийский столпик на место.

– Каждый год предлагают, – ответила Тарасова. – Им что, театр с возу, бюджету легче. Но мы не выживем на хозрасчете. Это в Москве или в Екатеринбурге можно, а у нас нет.

– Почему? – уточнил Павел. – За счет выручки от продажи билетов. Сейчас же вы ее перечисляете обратно в бюджет? А будет ваша.

– Выручка смешная, – призналась Тарасова. – Аншлаги бывают только на премьерах, а потом, наполняемость зала – процентов шестьдесят. Спектакли не идут больше двух сезонов, аудитория слишком мала. И приходится ежемесячно выпускать премьеру.

– Поднять цену? – предложил Павел, и Юле вдруг показалось, что он говорит не всерьез. Неужели издевается?

– Не получится. Двести рублей – для наших зрителей потолок. Билеты по триста рублей никто покупать не будет. Вы понимаете, Павел Андреевич, ни один театр не живет на самоокупаемости. Это в принципе затратное и убыточное дело. Везде. А у нас в провинции тем более, – добросовестно объяснила Светлана Николаевна.

«Неужели она не слышит? – затосковала Юля. – Он же чепуху спрашивает, и ее заставляет чепуху объяснять…»

– А зачем? – спокойно спросил Павел.

– Что – зачем? – не поняла Тарасова.

– Зачем тогда вообще нужен в провинции театр, если люди не хотят платить деньги за билеты? И если наполняемость зала, как вы сказали, в среднем всего шестьдесят процентов? Или ваше предприятие работает для собственного удовольствия? Странная позиция для руководителя. Простите меня, уважаемая Светлана Николаевна, но я не могу вложить деньги в ваш проект. Тем более это деньги не мои, а завода.

– Но нам нужно всего сто пятьдесят тысяч…

Наверное, Тарасова выговорила это по инерции, растерявшись. Такого поворота она не ожидала. Иногда, бывало, денег и не давали, но всегда обещали, заверяли, что понимают миссию, и все такое прочее… Короче говоря, демонстрировали уважение. Но чтобы вот так, в лицо, заявить – чепухой занимаетесь, голубушка, да еще и деньги на это просите у серьезных людей, – нет, такого не было.

– Театр – это душа города, это определенная аура… – пробормотала она, окончательно смешавшись.

– Это совершенно неважно, уважаемая Светлана Николаевна, – спокойно и безапелляционно заявил Мордвинов. – Вы меня не поняли. Я не дам вам денег не потому, что это не такая уж большая сумма. Это невыгодное вложение прежде всего потому, что ваш театр на самом деле никому не нужен, кроме вас, – он любезно кивнул в сторону Юли, тем самым включая ее в число людей, занимающихся ерундой. – Люди к вам ходят неохотно, денег платить не хотят ни зрители, ни город. Так зачем поддерживать жизнь в умирающем организме? Только потому, что он уже семьдесят лет существует? Почтенный срок, я согласен. Но, в конце концов, ничто не вечно – ни театры, ни люди.

– Этот театр создавали в войну, – вдруг неожиданно для себя произнесла Юля. – Эвакуированные из Москвы актеры. Вам не кажется странным, уважаемый господин Мордвинов, что вы предлагаете дать ему умереть сейчас, в мирное время?

Павел с интересом воззрился на нее, как будто не ожидал, что Юля, до сих пор безмолвная, как тот самый столп, который вертела в руках, вдруг заговорит.

– Это демагогия. Рыночная экономика – та же война, уважаемая госпожа Ваганова, – и посмотрел с издевкой: вот, мол, запомнил наконец ваше ФИО. – Выживает сильнейший. Я готов потратить гораздо большую сумму и пригласить сюда, в Надеждинск, скажем, актеров «Табакерки», «Сатирикона» или «Ленкома». Уверяю вас, люди будут покупать билеты и по пятьсот рублей, и по тысяче. Разумеется, для меня этот проект все равно будет убыточным, как вы правильно заметили, Светлана Николаевна, но люди получат гораздо больше удовольствия и пользы от знакомства с по-настоящему высокопрофессиональной и качественной работой. А в надлежащем качестве вашей работы я не уверен. Во всяком случае, исходя из того, что я видел до сих пор. И, продолжая наш разговор в аэропорту, я скажу так: вы вправе, госпожа Ваганова, заниматься тем театром, который вам нравится. Но я предпочитаю другой театр и точно так же имею право поддерживать тот театр, который мне нравится. Я рискну предположить, что те деньги, которые вы, я охотно верю, сможете найти на ваш спектакль, не спасут положения. Сейчас люди ездят по всему миру, смотрят телевизор, да по Интернету спектакли транслируются, в конце концов. В эпоху глобализации понятие «провинция» исчезает, и вывеска провинциального театра уже не может быть оправданием его, извините меня, убожества. Есть всем известные точки отсчета. Пусть театры останутся только в больших городах, ничего страшного. А в такие вот надеждински они будут приезжать на гастроли. Этого достаточно.

– Вы… Вы просто сводите со мной счеты! За тот разговор в аэропорту! – вскочив с дивана, выпалила Юля. – Вы умный, образованный человек, вы говорили, что любите театр, и наверняка сами не верите в ту чепуху, что наговорили. А мы вам назло не сдохнем! И деньги найдем без вас!

Она схватила за руку растерявшуюся Светлану Николаевну, при этом толкнув столик так, что пластиковая коробочка слетела на пол, и буквально поволокла директрису к выходу.

– Я искренне рад, что моя позиция не заставила вас опустить руки, госпожа Ваганова, – остановил ее уже на пороге насмешливый голос Мордвинова. – Я не ставил перед собой такой цели. Разрешите в доказательство моего к вам хорошего отношения подарить вам вот эту книжку. Возможно, она будет вам полезна в вашей дальнейшей успешной карьере. Кстати сказать, тут содержится теоретическое обоснование моей позиции.

Павел протянул Юле приготовленную книжку. Юля, не глядя на название – в глазах у нее стояли слезы, и она боялась, что они потекут по щекам, усугубляя ее унижение, – с минуту колебалась, не швырнуть ли подарок прямо в отвратительно улыбающуюся физиономию. Но теперь уже Тарасова, придя в себя и сообразив, чем все может закончиться, буквально вытолкала ее из кабинета и захлопнула дверь. Светлана протащила Юлю через всю приемную, проигнорировав вопросительный взгляд Варвары Петровны, и не отпускала ее руку до тех пор, пока они не вышли из здания заводоуправления.

На улице, у проходной, Юля все-таки расплакалась – от злости и унижения. Светлана Николаевна задумчиво подала ей чистый носовой платок и, дождавшись, когда коллега перестанет шмыгать носом, сказала:

– Что-то здесь не так, дорогая моя. Слишком много темперамента в такой простой, в общем-то, сцене.

– Я же говорила, я предупреждала… Он на меня еще в аэропорту разозлился, – всхлипывала Юля. – Я знала, что мне не надо к нему идти.

– Но ты же не называла его импотентом? – деловито уточнила Тарасова, забирая мокрый платок. – На три буквы не посылала?

– Н-нет… С чего? – опешила Юля.

– Тогда что же так вывело его из себя, я не понимаю? – по-прежнему задумчиво рассуждала Тарасова. – На какую мозоль мы ему наступили? Театр он знает и любит, это видно. Спектакли твои были не настолько уж плохи, ты сама знаешь. А он прямо летал по кабинету как на метле. И это всего-то за пять тысяч долларов? По-твоему, не странно? Надо обдумать на досуге. Что-то мне подсказывает, что это еще не конец, а очень даже наоборот. Что за книжку он тебе дал?

– «Менеджмент. Управление качеством», – недоумевая, прочитала Юля слова на обложке. – Я сейчас выкину эту дрянь!

– Погоди, вдруг пригодится… – Тарасова перехватила у нее книжку. – Книги и хлеб выбрасывать грешно. Елки-палки! Без двух одиннадцать! На репетицию опаздываем! Побежали!

И она, спотыкаясь и поскальзываясь, помчалась по расчищенной от снега тропинке посреди заваленной снегом кленовой аллее, которая вела от проходной завода к Дворцу культуры металлургов. Юля припустила за ней.

Юлина бабушка всегда говорила ей, что если человек икает, значит, кто-то о нем думает. И теперь Юля, сидя перед экраном компьютера, от души надеялась, что господин Мордвинов уже как минимум час изнывает от икоты. Нет, сперва она, переделав домашние дела и обсудив с сыном события уходящего дня, уселась за компьютер, чтобы поработать.