– Всё… – выдавила из себя Юля. И тут же спросила: – А почему я?

– Тебе сколько лет? – неожиданно поинтересовалась Тарасова.

– Тридцать… шесть, – с запинкой доложила Юля, едва вспомнив от неожиданности.

– Самое время начинать делать что-то новое. Понимаешь, потом поздно будет начинать – зад станет тяжелым. Неподъемным, – серьезно объяснила директор. – Уж поверь мне, старухе, по себе знаю.

«Старухе», – хмыкнула про себя Юля. Попробовал бы Светлане кто-нибудь другой напомнить о ее возрасте. Уж она за словом в карман никогда не лезла.

– Надо соглашаться, пока предлагают. А то потом предлагать перестанут, – продолжала Тарасова, выпуская очередное затейливое облачко дыма, но смотрела уже не на него, а на Юлю, внимательно и требовательно. – Когда ты ставила «капустник» на закрытие сезона, я за тобой наблюдала – у тебя есть режиссерские задатки. Конечно, ты ни черта не умеешь, это естественно. Но чувствуешь. Это в нашем деле немаловажно. А самое главное – выхода другого у нас нет. Или ты, или никто. Ты и сама понимаешь. Понимаешь? Юля, ау!

– Я… да… – пробормотала Юля, просто чтобы что-то сказать. – Что же я поставлю за две недели, Светлана Николаевна?!

– То есть вообще-то ты согласна, – с удовольствием констатировала Тарасова, аккуратно пристраивая в пепельницу окурок. – Вот и отлично. А ставить будешь тот самый «капустник», больше действительно ни на что времени нет. Неделю еще я тебе, так и быть, дам, откроемся позже, ничего страшного. Декорации сделаем минимальные, на подборе. Спектакль-концерт. Можем задействовать другие коллективы Дворца – оркестр или ансамбль бальных танцев. Канва у тебя есть, пару ночей посидишь, переделаешь. Придумай общую идею – ну, что-то про любовь, например. Сбор труппы в понедельник. Сразу их и обрадуем. А сейчас иди домой и начинай работать. Если надо будет – я помогу.

Директриса помахала в воздухе рукой, то ли разгоняя дым, то ли прощаясь с Юлей. Та послушно встала и пошла к выходу. Она была слишком озадачена, чтобы продолжать разговор, сперва надо было собраться с мыслями и все спокойно обдумать… Но на пороге все же остановилась и задала вопрос, с которым не хотела оставаться наедине:

– Светлана Николаевна… Как же так? Как он мог с нами так поступить? Бросить? Да еще и ребят забрать?

Тарасова усмехнулась и пожала плечами:

– Ты когда с мужем разводилась, он тоже все говорил, что ты его бросила. Плакал тут у меня, повторял: как она могла, как она могла…

– Это другое, – тихо возразила Юля.

– Это то же самое. Там – семья, и тут – семья. Юра считал, что ты с ним навсегда. А ты устала его на себе тянуть. Решила, что одной тебе легче. Я тебя не осуждаю, Юля, и ты ведь себя ни в чем не винишь, так? Он взрослый человек и должен сам выстраивать свою жизнь. И Виктор тоже имеет право на свою жизнь, от нас отдельную. Он вас выучил, в люди вывел, профессии научил… как смог. Там ему хороший театр предложили, с перспективой. Жилье дадут. Что ж ему было отказываться? Ребята тоже имеют право, раз уж выпал такой шанс. Там телевидение, киностудия. Реклама, будь она неладна… Тебя позвали бы – ты бы что, не уехала? Человек ищет свой потолок, это нормально… пока башкой не треснется. Поживем – увидим, – заключила Тарасова и сменила тему: – Как у тебя сын? Закончил нынче? И что?

– Нет, в одиннадцатый перешел. Вымахал за лето – метр восемьдесят! – погордилась Юля, моментально расплывшись в улыбке.

– И что, до сих пор в артисты собирается или поумнел? – хмыкнула директриса.

– Ой, не знаю! Пока замолчал вроде. Боже упаси! Может, передумает за год, – завздыхала Юля.

– А Серега ведь способный у вас. В родителей, – грустно заметила Светлана Николаевна и опять махнула рукой, иди, мол.

Юля вышла из кабинетика, осторожно прикрыв за собой дверь, медленно прошла по пустому гулкому фойе, вышла на крыльцо. Уже стемнело, погасли клены, и сразу стало холодно, бесприютно, тоскливо. Дождь кончился, и мокрый асфальт масляно блестел в свете фонарей. Юля осторожно, неуверенными старушечьими шагами спустилась с крыльца, задумчиво постояла на берегу огромной лужи с листьями-корабликами… И медленно побрела в обход.

…Второе лицо понравилось Саше куда больше первого, а вот третье разочаровало. Девушка-осень непременно должна была получиться, просто в прошлый раз она неправильно подобрала оттенки – лишнее доказательство того, что всегда надо думать своей головой, а не следовать тупо чьим-то инструкциям. Тени нужно положить более легкие, цвет волос будет темно-рыжим, оттенка меди. Или, пожалуй, нет… Она опять взяла в руку карандаш и задумалась, прежде чем нанести первый легкий штрих.

Саша привыкла всегда добиваться задуманного и не жалела на это времени. И еще она умела ставить перед собой цель – настоящую, осмысленную, рассчитанную на собственные силы. Если считать, что все дети от рождения талантливы, то Сашиным талантом была целеустремленность. Например, она с детства хотела быть актрисой – и никто не сомневался, что именно так оно и будет.

– Артистка! – наперебой хвалили маленькую Сашу родственники и знакомые Королевых, когда она, взгромоздившись, как положено, на табуретку, «с выражением» читала стихи. – Вся в маму!

– Артистка! – восхищались учителя, когда Саша Королева блистала в школьной самодеятельности. – Вырастет – будет в театре работать, как мать.

– Артистка! Ей что, мамочка поступить поможет, – завистливо фыркали одноклассницы, когда девушка на выпускном пела, аккомпанируя себе на гитаре, а потом танцевала испанский танец: казалось, что потолок в давно не ремонтированном школьном актовом зале не выдержит оглушительных аплодисментов и посыплется дождем штукатурки на головы восхищенных зрителей.

– Ну что ж, конечно, большого таланта нет, – сказал председатель приемной комиссии театрального института, когда Саша со скрипом дошла до третьего тура. – Но способности есть, да и мать хлопотала. В конце концов, коллеги, своим детям отказывать мы не имеем морального права: они знают, на что идут. К тому же с такой внешностью, если и не станет настоящей актрисой, будет сниматься в кино (мэтр считал театр единственно достойным занятием, а современное кино, как вещь малопочтенную для настоящего профессионала, называл прибежищем выскочек).

Ничего этого, Саша, к счастью, не слышала, о том, что за нее хлопотала мама, заслуженная артистка, ведущая актриса Надеждинского театра драмы, тоже не знала, поэтому поступление восприняла как нечто само собой разумеющееся. Училась неплохо, звезд с неба не хватала. Но зато к пятому курсу расцвела и похорошела невероятно: к безупречной внешности и отличной фигуре добавились прекрасные манеры, умение подать себя, подчеркнув преимущества и обыграв недостатки (о нет, их почти и не было!), и тот внутренний свет, который отличает только выпускников театрального института, готовых шагнуть в великолепный мир под названием «театр».

Впрочем, Саша Королева, выросшая за кулисами театра, особых иллюзий не питала. Но этот ликующий, трепетный внутренний порыв, как будто освещающий ее изнутри и придающий порывистую, почти полетную легкость движениям, она научилась при необходимости включать, словно лампочку. И выключать, когда такой необходимости не было. Саша была неглупа и меньше всего на свете хотела быть похожей на экзальтированную провинциальную актрису.

После института она пришла работать в тот самый театр, в котором выросла, на сцене которого сыграла свои первые детские роли. И самое главное – в котором работала ее мама, Марианна Сергеевна Королева. Разумеется, у Саши были возможности остаться в большом городе и много лет пробавляться маленькими ролями в большой труппе, но это ее не устраивало, она видела себя только на главных ролях.

Как ни странно, театр, извечная суть которого игра, – вещь честная и жестокая. Если попасть в него по протекции еще можно, то выжить там по блату, как в любой другой обычной конторе, нет ни малейшей возможности. Конечно, Саша это понимала, и мама давно уже объяснила ей, что даже ее ослепительной внешности будет недостаточно для того, чтобы стать первой (а второй Саша быть не хотела – разве что только после мамы!).

И ей на помощь как раз и пришел ее настоящий талант, который до тех пор был недооценен окружающими, – целеустремленность. Саша репетировала вместе со всеми и потом отдельно дома, с мамой. Она ходила в нелюбимый ею бассейн и на фитнес – чтобы фигура была идеальной. Она никогда не позволяла себе ни малейших послаблений в уходе за внешностью: маникюр, прическа, легкий загар, незаметный макияж – иной ее никто никогда не видел, и никакие отговорки насчет «некогда» и «устала» ею самой не принимались. Она учила английский и читала все книги, о которых говорили в Интернете, потому что понимала: замкнутость в беличьем колесе профессии неизбежно проявится беличьим выражением в глазах. А у Саши были глаза и внешность Мадонны. Нет, не той пожилой дамы в сетчатых колготках, что скачет на эстрадных подмостках вдогонку своей молодости, а на ту, что веками воспевали поэты и художники.

Самоотдачей Королевой восхищались даже завистники, в которые смело можно было записать большую часть представительниц прекрасного пола в Сашином окружении. Но никто на свете, кроме матери, не знал главной Сашиной тайны: профессия актрисы была для нее не целью, а средством. И настоящей цели она еще собиралась достичь…

Раздался требовательный звонок в дверь. Саша от неожиданности уронила карандаш. Наклонилась, подняла, посидела, выжидая, не передумает ли незваный визитер и не оставит ли ее в покое. Но звонок повторился, нетерпеливо и назойливо. Вздохнув, Саша отправилась открывать.

– Мама? – удивилась она, подставляя щеку для поцелуя. – Что-то случилось? Ты бы позвонила…

– Случилось! Такое случилось, что по телефону не расскажешь! – Запыхавшись от быстрого подъема по лестнице, Марианна Сергеевна с трудом переводила дыхание, но сделать паузу не могла, желание немедленно поделиться сенсационной информацией требовало немедленного выхода наружу.