– Я, конечно, напрямую не спрашивала, Светлана Николаевна. Так, к слову, завела речь о спектакле, который он видел, о театре, о том, что денег нам не дают. А он отшутился… По-моему, он театром совсем не интересуется.

– С чего ты взяла? – тут же пристала к ней Ирка, которая изнывала от любопытства, желая узнать побольше про заезжего олигарха. А Сашка выпендривалась, цедила слова и ничего интересного не рассказывала. – Что конкретно сказал-то?

– Сказал, что недавно один его знакомый для любовницы-актрисы где-то в провинции целый театр построил. Такое вложение средств, мол, себя оправдывает. А если просто так, то он лучше дому пионеров денег даст, потому что дети – цветы жизни, – удовлетворила ее любопытство Александра.

– Смешно, – мрачно оценила Юля.

– А он ничего! – опять встряла в разговор неугомонная Ирка. – Я бы согласилась… в любовницы.

– Да ты бы уж точно, – возмущенно фыркнула, отходя от них, Ольга Бодрук, имевшая весьма низкое мнение о моральном облике любвеобильной Ирки, о бесконечных романах которой не догадывался, как водится, только ее муж, третий по счету. – Молчала бы.

– Я и молчу, – ничуть не обидевшись, заверила ее Ирка и кокетливо покрутила на пальце платинового цвета локон. – Что тут рассуждать? Тут действовать надо. И вообще, мужчины предпочитают блондинок. Это откуда, кстати?

– Дурочка ты, Ирка! Болтаешь чепуху! – не выдержав, засмеялась Юля. – А мужчины предпочитают умных.

– Вот это спорный вопрос! – присоединилась к разговору подошедшая к ним Королева. – Скажем, ты, Юля, умная, никто не спорит, Саша – красивая, а Ирка… ну, скажем, сексуальная. Любовь каждая из вас сыграет. Интересно, при прочих равных условиях кого из вас он бы выбрал?

– Чепуха какая! Дурацкий разговор! – отмахнулась Юля и повернулась, чтобы уйти.

– Отчего же дурацкий? – засмеялась ей в спину Королева. – Ирка-то права. Взять и раскрутить его на новый театр. Сколько можно во Дворце культуры играть, декорации где попало хранить, ни гримерок нормальных, ничего!

– Не€ фига! Гримерки! – возмутилась Ирка. – На новую шубу! На квартиру нормальную! И в круиз. А еще лучше – уехать отсюда к чертовой матери! В Москву, в Москву!

– «Три сестры» нам не потянуть, зря стараешься, – осадила ее Тарасова, внимательно слушавшая перепалку. – Все с тобой ясно, Ира. У тебя антиобщественный взгляд на вещи. Ты нам не подходишь.

– Ну отчего же? Девочки, в таком деле каждый за себя, – опять с улыбкой заговорила Королева. – Давайте попробуем. Вроде соцсоревнования. Я слышала, что он к нам надолго, так что время у нас есть. Кто его получит, тот уж сам решит, как его денежки пристроить. Вот ты, Юля, на театр, разумеется. Ирка – на личную жизнь. А Сашка…

– Мама! – возмущенно перебила ее Александра. – Шутки у тебя…

– Я согласна! – заявила Ира и выпятила грудь, зрительно увеличив ее на два размера. – Когда начинаем?

– Девочки, вы серьезно? – скептически оглядев Иркин бюст, уточнила Тарасова.

– А что? – не сдавалась Королева. – У кого шансы есть? У тебя, Юля. У Сашки…

– Мама!!!

– У Иры есть… опыт. Лариса… – Королева оглянулась и, убедившись, что Сергеевой рядом нет, продолжила: – Лара могла бы, но у нее принципы, да и возраст, пожалуй. Таня вполне мила, но по мужу страдает, дура. Эх, девочки, мне бы сбросить лет двадцать пять, я бы вам показала, как это делается! И не смотри на меня так, Сашка! Отсюда надо вовремя уезжать. А иначе засосет, как вот нас со Светланой. Пожизненно без права обжалования приговора.

– А он женат, вы не в курсе? Мордвинов этот? – нарушив длинную паузу, спросила Тарасова.

– Женат не женат, кто их разберет? – пожала плечами Марианна Сергеевна. – Жена не стенка, подвинется. Такой мужик и две семьи прокормит, с театром в придачу. И никто ни о чем знать не будет. Как вон Шварценеггер, читали?

– А что? – заинтересовалась Ирка. – Я вообще газет ни читаю.

– Ему полтинник, жене полтинник, куча детей. Плюс еще один, младший, лет восьми, от прислуги. И никто не знал, пока он в отставку не подал. Тогда зачем-то раскололся. Жена на развод подала. А прислуга на фото – страшная тетка, жена куда лучше. Ладно, девочки, мы уж как начнем языками чесать – конца-краю не видать. Пора по домам. Петя, пойдем, Сашка сегодня права забыла, отвезешь нас, чтоб уж зря не нарываться.

Королева гордо выплыла из зала, за ней пулей вылетела рассерженная Саша и, нехотя, оглядываясь на Таню, вышел Петя. Все остальные остались обдумывать услышанное.

– Вот зараза! – с искренним восхищением проговорила ей вслед Ирка, дождавшись, однако, когда за Королевыми закроется дверь. – От живого зятя… А между прочим, девочки, вы слышали: он за Танькой вроде не прочь ухлестнуть, зятек-то ее. Да и мелковат он для Сашкиного полета. Ладно, пойду я. До завтра.

– Что скажешь, Юля? – оставшись с Юлей вдвоем, спросила Тарасова.

– А что тут скажешь? – удивилась Юля. – Наговорили чепухи. Язык без костей.

– Юль, а тебе слабо?

– Да вы что, Светлана Николаевна? Серьезно?! – вытаращила глаза Юля. Уж чего-чего, а такого она от Тарасовой не ожидала.

– А что ты глаза таращишь? Тебе уже больше шестнадцати, чтоб так реагировать. Ты свободна. Ты актриса. Сыграй! – пожала плечами Тарасова, разглядывая Юлю и улыбаясь в ответ на ее возмущение. – Беспроигрышно. Или Мордвинов на тебе женится, или хотя бы денег даст. Это Сашку отсюда муж вытащит. Этот муж, или другого ей подберут – второй вопрос. Марианна вот со своим Олегом с первого раза угадала, но не всем же так везет. А нам с тобой отсюда уезжать некуда. Мы с тобой крепостные актрисы, сама понимаешь.

– А если не получится? – вдруг неожиданно для себя спросила Юля, хотя вообще-то хотела возмутиться насчет «крепостных» – кто как хочет, а она уж точно свободная!

– Ну, тогда ты не актриса. И не режиссер. Пошли, зал закрывать пора. Ты иди, я сама ключи сдам на вахту, – и Тарасова кивнула головой, отпуская Юлю.

…Петя, усмехаясь, вел машину, рядом сидела мать, а на заднем сиденье бушевала Александра, размахивая руками и подскакивая до потолка. Мать молчала, с преувеличенным вниманием разглядывая знакомые до мельчайших деталей окрестности. Возле дома, где жила Саша, они остановились; Саша, треснув дверцей, немедленно выскочила наружу.

– Петька, ты посиди, я ей пару слов скажу, – попросила Марианна Сергеевна. – И домой поедем.

– Зачем ты при людях, мама? Что ты там наговорила? Я замужем! И я люблю своего мужа! – продолжала возмущаться Александра.

– Люби сколько влезет! Кто же тебе мешает? – хладнокровно согласилась мать. – Только недолго. Знаешь, мне кажется, что ошиблись мы с ним. Не тянет парень. И отец – только это между нами, ладно? – говорит, что он с гнильцой. Не прочь денег взять, а ему рано еще. В самом начале репутация должна быть безупречной.

– То есть ты хочешь сказать, что это была не шутка? – Саша с изумлением смотрела на мать.

– Не таращи глаза, они у тебя и так огромные! Дал же бог… – восхитилась Марианна Сергеевна. – Ты очень даже не дура, Сашка! Вот и думай головой. Про Ирку и прочих я так сказала, для числа. А на самом деле шансы есть у тебя. Ну, если честно, еще у Юльки. У нее такая порода… Короче говоря, она еще себя покажет, помяни мое слово. Вот и посмотрим, чья возьмет: Юльки с Тарасовой или наша с тобой. А если что, у нас и отмазка есть: шутка это, мы с тобой не всерьез, мы для театра, на общее, то есть, благо. Поняла?

– Мама, да никто же всерьез и не принял… – начала было Сашка.

– Головой. Думай! – сухо отчеканила Марианна Сергеевна, уселась в машину, хлопнула дверцей и кивнула сыну: – Поехали!

А Саша еще постояла, озадаченно глядя вслед удаляющейся машине, и только потом медленно пошла к подъезду.

С фуршета после премьеры спектакля «Канотье» Павел благополучно сбежал. Купил всем актрисам по огромному букету (бедные старушки-билетерши едва вынесли их на сцену), директору театра, решительной, с резкими манерами даме, его шофер передал ящик хорошего шампанского, и Павел, соорудив на лице приличествующее случаю выражение, даже выпил с ними за успех. А потом наврал, что у него важный телефонный разговор с Санкт-Петербургом – и улизнул.

Теперь он мог себе это позволить. За этот месяц он сумел так себя поставить, что все считали его приятным и культурным человеком, который, однако, жестко держит дистанцию с теми, кому «не положено». Так что его даже не останавливали, почтительно попрощались и проводили до дверей. А странно, что мэра с супругой нынче не было ни в зале, ни на фуршете. Не заболел ли уважаемый Геннадий Матвеевич? Хотя нет, утром созванивались насчет покупки нового оборудования для детской поликлиники, и он был здоровехонек. Надо бы уточнить. Павел уже знал, что без веской причины местное руководство премьеры не пропускает. Интересно…

Настроение у Мордвинова было препаршивое. Он вообще не любил конец октября, неприятное время, когда бывшая золотая красавица-осень уже обессилена, стара и некрасива, а зима еще ленится и не спешит приступить к выполнению своих обязанностей по наведению порядка. От этого в природе царят мокрая серость, уныние и хаос, и на душе не лучше. Павел пытался вспомнить, когда в последний раз видел солнце и голубое ясное небо, и не мог. Выходило, что давным-давно не видел: приходил на завод затемно и затемно уходил, а днем за окном висела почти осязаемая серая мокрая хмарь. Эх, смотаться бы в Ниццу на выходные! Да куда там, привязан к заводу, как раб на галерах.

Собираясь в театр, он предвкушал хотя бы приятный вечер в красивой обстановке, хорошую музыку, возвышенные речи со сцены и, конечно, прекрасную Александру в какой-нибудь роли, все равно в какой. Но увиденный спектакль его неприятно поразил. На сцене была любовно и подробно воссоздана давящая атмосфера убогого неустроенного быта: облезлая мебель, какое-то тряпье, хлам, коробки. Герои – все, как на подбор, злобные и отвратительные неудачники – истерично выясняли запутанные отношения на языке, совершенно далеком от того, на котором привык общаться Павел и который уж тем более не ожидал услышать с театральных подмостков. Неустроенность, неблагополучие, безысходность, раздражение, то и дело срывающееся в истерику…