Под конец пути оба потеряли страх и относились к своему путешествию, как к большому, интересному приключению. Им везло: они ни разу не попались, не были задержаны. Они покупали продукты на фермах и ночевали в придорожных гостиницах, где зачастую делили одну кровать, но никогда не прикасались друг К другу.

Поцелуев больше не было, и Андреа ломал голову над тем, как истолковать то, что случилось в карете: как неожиданный порыв или намек на то, что их отношения могут развиваться дальше? Так или иначе, он не смел ничего предлагать или просить.

Его не привлекал чисто физический акт, он хотел любви, но не был уверен в том, что его можно полюбить. Он был изгоем, по сути стоял вне закона, у него не было никакого имущества. В своей внешней привлекательности Андреа тоже сомневался.

Он часто задавал себе вопрос, каким образом Бьянка Гальяни, девушка, о которой мечтали все юноши Лонтано, оказалась в руках такого жестокого человека? Однажды он рискнул произнести это вслух, и она ответила:

— Я вышла за Винсенте Маркато из-за безделушек и тряпок. Он был богат, а я мечтала о лучшей жизни. И поплатилась за это. Я его ненавижу. Я буду рада, если он умер.

Андреа рассказал ей о Жорже Ранделе, перед смертью назвавшемся графом Леруа де Лотрек, и своем обещании. Бьянка не возражала, чтобы он попытался разыскать Дамиана и Женевьеву, однако заметила:

— Чтобы внушать людям доверие, ты должен выглядеть иначе.

Андреа стало стыдно, ибо внешне он и впрямь походил на бродягу. У них остались деньги, и Бьянка отвела его сначала к цирюльнику, а затем к портному, благо, в те времена обычай прятать голову под искусственными волосами, завивать их и пудрить канул в прошлое, а одежда была строга и проста: сюртуки были сшиты по фигуре и напоминали военный мундир.

Стрижка, бритье и новый костюм сделали свое дело: Андреа почудилось, будто он впервые по-настоящему увидел себя в зеркале. Черный сюртук придавал ему некую мрачноватую строгость, четко ограничивая личное пространство, которое не дано было нарушать никому. На лице Андреа лежала печать сдержанности и твердости, он обладал способностью говорить и держаться в отстраненной, холодноватой манере, в чем таилась определенная сила.

И все-таки он произнес с долей горечи:

— Нам не удастся никого обмануть. Люди годами обучаются манерам!

— Смотри на меня, я тебе помогу и подскажу, как себя вести, — ответила Бьянка.

Андреа не посмел возразить, ибо в эту минуту любовался внешностью своей спутницы. Налет отчаяния и страха слетел с нее, будто пыль или горстка пепла, и она вновь стала самой собой: красавица-островитянка с тонким профилем, ясными глазами и веселой улыбкой. Черты ее лица были чуть неправильны, что придавало ей своеобразие и живость, а затаенная мечтательность смягчала природную яркость. Она казалась жгучей, как пламя, и вместе с тем свежей, будто заря.

Бьянка была одета нарядно и в то же время достаточно скромно: лиловое барежевое платье, светло-коричневый муслиновый спенсер, темно-коричневые остроносые туфельки, шляпка из золотистой соломки. Она умела кокетничать, не переходя определенную грань, и улыбаться так, что собеседнику казалось, будто в его душе вспыхивает маленькое солнце. А еще была наблюдательна: поглядев на руки Андреа, сказала:

— Купи перчатки и постарайся их не снимать.

Бьянка была права: у него были руки человека, много лет занимавшегося тяжелым трудом, — с навек загрубевшей кожей, не сходящей коростой мозолей.

Они не знали Парижа, потому взяли экипаж. Названный Ранделем адрес Андреа помнил наизусть, однако его ждало разочарование: похоже, великолепный особняк тесаного камня с витыми балконами был превращен в многоквартирный дом. Привратник не знал ни Жоржа Ранделя, ни Гийома Леруа — он ни разу не слышал таких имен.

— Этого следовало ожидать, — сказал Андреа своей спутнице. — Прошло десять лет, изменилась страна, изменились люди — все стало другим. Я ошибался, думая, что смогу выполнить свое обещание.

Он повернулся, чтобы уйти, и тут привратник вспомнил:

— Тут есть старуха, приживалка в одной семье. По-моему, она знала прежних хозяев этого дома. Я могу ее позвать.

Старушка приковыляла через четверть часа; она была похожа на нахохлившуюся птичку. Седые букли дрожали по сторонам ее морщинистого лица.

Она не знала Жоржа Ранделя, но когда Андреа назвал имя Гийома Леруа, будто помолодела на десять лет.

— Гийом! Мой дорогой Гийом! Я была его няней. Он жив?!

Что-то заставило Андреа солгать:

— Да. Но он далеко.

— Передайте ему, что я буду рада, если он навестит старушку Жюли.

— Обязательно передам. Вы не знаете его сына?

— Конечно, знаю! Иной раз Дамиан заходит ко мне.

Андреа затрепетал от радости.

— Вы можете сказать, где он живет?!

Старуха сходила в дом и принесла потрепанную бумажку.

— Он оставил адрес, но я ни разу там не была.

На клочке бумаги были нацарапаны улица и номер дома, которые Андреа сообщил извозчику.

— Что ты скажешь этому человеку? — промолвила Бьянка, разглядывая улицы, мелькавшие за окном экипажа. — Неужели правду? Стоит ли сообщать, что ты был на каторге вместе с его отцом!

— Это мой долг, — ответил Андреа, и больше она ни о чем не спрашивала.

Извозчик доставил их в тесный и грязный квартал с лесом печных труб и зданиями, латанными плохо прибитыми кусками ржавого железа, которое жалобно хлопало и скрипело на ветру. Здесь пахло как в клоаке, а люди выглядели настороженными и подозрительными.

На первом этаже дома, в который вошли Андреа и Бьянка, им сказали, что Дамиан Леруа здесь не живет. Наверху обитал некий Эсташ Файн, сотрудник какого-то парижского журнала.

И все же Андреа рискнул подняться по шаткой лестнице и отворить незапертую дверь.

В тесной комнатке стояли стол, два стула и кровать. На кровати лежал человек, которого Андреа сперва принял за старика, а потом разглядел, что это его ровесник. Обтянутые сероватой кожей скулы, запавшие глаза, скорбный рисунок рта, заострившийся нос — он видел перед собой лицо безнадежно больного человека.

— Простите, — осторожно промолвил Андреа, — я ищу Дамиана Леруа, но мне сказали, что здесь живет человек с другим именем.

— С некоторых пор я Эсташ Файн, хотя в документе, что лежит под матрасом, записано другое имя. А вы гробовщик? — сказал молодой человек, глядя на черный сюртук нежданного посетителя.

— Вы находите такую шутку уместной?

— Вполне. Скоро он мне понадобится. Откуда вы узнали, кто я и где живу?

— Мне сказала женщина по имени Жюли.

— Старушка Жюли! Я должен ей пять франков. Боюсь, уже не отдам.

— Вы больны?

— Да, — ответил Дамиан и спросил: — Кто вы и что вам нужно?

— Я пришел сообщить о вашем отце, — сказал Андреа, и бледные губы молодого человека искривились в усмешке.

— У меня давно нет отца! И я не хочу о нем слышать.

— Да, его действительно нет, он умер почти десять лет назад. Он просил меня рассказать вам о том, что с ним случилось.

Дамиан сел на постели.

— Что случилось, я знаю. Мой отец был фанатиком, он ненавидел Наполеона и думал только о том, как его уничтожить. А мне, чтобы не умереть с голоду, пришлось служить в «Журналь дю Суар» и писать льстивые статьи про императора. А когда власть вновь сменилась, я оказался на улице. И теперь я вообще не читаю ни газет, ни журналов! Прежде я был вынужден скрывать свое дворянское происхождение, а сейчас, когда могу без опаски заявить, что мой отец носил графский титул, мне не будет от этого пользы. Мой отец променял семью на политику: когда он исчез, мы погрузились в нищету, моя мать умерла, а я был вынужден скитаться по дальним родственникам и фактически просить милостыню. Потому мне все равно, что стало с Гийомом Леруа. Для меня он давно перестал существовать.

Закончив свою речь, молодой человек мучительно закашлялся, его пальцы судорожно вцепились в дырявое одеяло.

Андреа ничего не оставалось, как сказать:

— Простите. Если так, то я уйду. Жаль, что я ничем не могу вам помочь.

Когда он открыл дверь и уже пропустил вперед Бьянку, Дамиан окликнул:

— Постойте! У вас странно знакомый акцент.

Андреа обернулся.

— Я итальянец, — ответил он, решив умолчать про Корсику.

— В детстве у меня был итальянский гувернер, сеньор Морелли. Один из немногих, кто меня любил и о ком мне хочется вспоминать. Ваша жена тоже итальянка?

— Да, — сказал Андреа, польщенный словом «жена».

— Вы больше похожи на француженку, мадам, — промолвил Дамиан, обращаясь к Бьянке. Потом посмотрел на Андреа: — Итак, что вы хотели сказать про моего отца, кроме того, что он умер?

Андреа вернулся в комнату, опустился на стул и заговорил. Когда он закончил, сын Жоржа Ранделя, или Гийома Леруа, заметил:

— Непохоже, что вы десять лет пробыли на каторге: вы выглядите намного лучше меня.

Андреа вспомнил, как Рандель говорил, что они с Дамианом похожи. Сейчас было трудно судить об этом. Оба были черноволосыми, темноглазыми и смуглыми, но Андреа и впрямь смотрелся куда здоровее и моложе.

— Вы обвиняете Бонапарта в том, что он отнял у вашего отца состояние и титул, но разве это не было сделано раньше, во время революции? — осторожно спросил он.

— Да, но император ничего не вернул. Словно в насмешку он стал раздавать титулы ремесленникам и крестьянам!

— А теперь? Когда, как вы говорите, власть вновь сменилась?

Дамиан бессильно откинулся на подушки, закрыл глаза и промолвил:

— А теперь я умираю.

— Вы приглашали врача?

— Да. Именно это он и дал мне понять.