Лицо Востока выражало муку. Белый как мел, он неуверенно поднялся на ноги.

— Она… взяла с меня… такое же проклятое обещание.

— Женщины… — просто сказал Ник. Восток кивнул.

— Ханна говорила мне, что носит твоего ребенка, — сказал Восток, плюхаясь на пень, оставшийся от огромного кедра. Дождь припустил сильнее, и его мерная дробь заглушала все звуки. Казалось, мужчины этого не замечали. — Я думал, что она порвала со мной из-за малыша. Я хотел забрать ее к себе, но она не пошла. Сказала, что не разлучит тебя с твоим наследником.

— Возможно, она сама точно не знала, который из нас отец, — процедил сквозь зубы Ник. Ханна обманывала его, но в конце концов решила остаться с ним. Это должно было чего-то стоить.

Но не стоило.

— Если бы я считал, что ребенок мой, то увел бы ее от тебя, хотела бы она того или нет, — признался Восток. — Нужно было все же ее увести.

На миг Николасу захотелось, чтобы он так и сделал. Тогда кошмарные воспоминания о родах роились бы в голове у Востока.

Крики часами раздавались в комнате, но когда они прекратились, Ник понял, что тишина еще хуже. Повитуха много раз прогоняла его, не позволяя смотреть на родовые муки, но в конце концов он протиснулся в комнату.

Боже, сколько было крови! Целые лужи на смятых простынях. Кровь непрерывно капала на сосновый пол. Николас никогда не думал, что живое существо может потерять так много крови и при этом оставаться живым. Ханна была бледной, как муслиновые простыни, на которых она лежала, но в ее глазах горел страх.

— Я отправляюсь к Господу, — прошептала она. — Я должна облегчить душу.

Слабым, срывающимся голосом, то и дело замолкая, чтобы судорожно глотнуть воздуха, она все ему рассказала: как она нашла приют в постели Адама, пока Ник совершал последнее плавание по треугольнику: с островов Теркс в Каролину и оттуда домой. Потом Ханна взмолилась о прощении, но Ник был слишком ошеломлен ее откровением, чтобы произнести слова, которые она хотела услышать. Когда мертвый ребенок наконец выскользнул из тела Ханны, она тут же испустила дух.

И забрала с собой последний шанс когда-нибудь все исправить.

— Это был мальчик или девочка? — спросил Восток.

На маленькой урне значилось только «СКОТТ». Ни к чему было позорить мертвую. На людях Ник признал ребенка своим, но думать о нем больше, чем необходимо, не хотел. Он поверил Ханне на слово, что ребенок не его. Но теперь засомневался, правильно ли поступил, не дав ему имени.

— Мальчик.

Сын. Наследник. Частичка его самого, которая, как надеется каждый мужчина, станет продолжением его жизни. Этот кроха мог быть его плотью и кровью.

А он не удостоил ребенка даже христианского имени.

Восток подошел к склепу Ханны и положил на него ладонь.

— Покойся с Богом, любовь моя.

Любовь моя. Почему Николас никогда не мог произнести этого слова? Если бы он так называл Ханну, может быть, она бы не… Ник отмахнулся от этой мысли. Прошлого не вернешь. Что сделано, то сделано.

— Похоже, мы не будем убивать друг друга сегодня, — сказал Ник, остановившись по другую сторону склепа. Ему не хотелось прикасаться к холодному известняку ни большой, ни маленькой усыпальницы, но Восток склонился, чтобы быстро провести ладонью по урне с прахом ребенка.

— Нет, не сегодня. — Адам пошел прочь, потом остановился и с угрюмой улыбкой повернулся к Нику. — Но не унывай. Всегда есть завтра.

Ник смотрел вслед Адаму, удивляясь, что и сам подумал примерно о том же. Возможно, у них с Востоком больше схожестей, чем различий. Может быть, поэтому Ханна ушла к подонку…

Он никогда этого не узнает. Ник сел на кедровый пень и стал молча смотреть на усыпальницы, пока дождь не прекратился и жаркое бермудское солнце не начало превращать лужи в пар.

Ева вздрогнула, когда в дверь ее комнаты постучали. Все, кроме Николаса, давным-давно вернулись из церкви. Пенни принесла ей легкого бульона и вознамерилась посидеть рядом, пока у подруги не пройдет головная боль, но Ева прогнала ее. Ей не хотелось врать Пенни. С головой все было в порядке.

А вот с сердцем — нет.

Оно бешено забилось, когда Ева поднялась с кресла, стоявшего у камина, и пошла открывать дверь. Она была уверена, что по другую сторону ждет Ник.

Пришел позлорадствовать. Пришел получить награду, положенную победителю.

Обычно Ева рассчитывала, что острый язык отведет от нее беду. На этот раз он обрек ее на погибель. Капитан явился в церковь. А она фактически подстрекала его, объявив, что придет к нему в спальню в тот день, когда он это сделает.

Как, ради всего святого, эта мысль вообще пришла ей в голову и, тем более, была озвучена?

Отрывистый стук сменился требовательными тяжелыми ударами.

Ева отодвинула засов и приоткрыла дверь.

Капитан Скотт уперся в косяк обеими руками. Его взгляд был прикован к полу.

— Николас, что с вами случилось?

Ева широко распахнула дверь. Волосы капитана выбились из аккуратной косички, влажные пряди падали на лоб. Его красивый костюм промок до нитки и был покрыт грязью. Белые чулки ни за что не отстираются, даже если Дайа будет тереть их всю неделю. Туфли с серебряными пряжками тоже были безнадежно испорчены.

— Мисс Апшелл, — проговорил капитан, двигая челюстью взад-вперед, как будто проверял, возвращается ли она на место. На его скуле багровел свежий синяк. — Я пришел обсудить…

— Не думаю, что коридор — подходящее место для обсуждения непристойного соглашения, на которое вы меня вынудили уловками, — сердито прошептала Ева и помахала рукой, чтобы капитан входил, но тот не сдвинулся с места.

— Подходящее, поскольку я его отменяю.

Ева дернулась, как будто Николас дал ей пощечину. Капитан расправил плечи и теперь смотрел на нее с высоты своего внушительного роста.

— Поскольку сегодня утром я посетил службу, вы, должно быть, считаете себя обязанной совершить некие действия этим вечером. Не нужно, прошу вас. Я освобождаю вас от всех обязательств.

Ник повернулся, чтобы уйти, но Ева остановила его, схватив за мокрый рукав.

— Это что, новая уловка? — спросила она.

Что с ним случилось? Он не похож на человека, вдруг ставшего религиозным. А отвратительное состояние его одежды говорит о том, что он посвятил день попойкам и дракам.

— Никаких уловок. — Капитан накрыл руки Евы грязной ладонью. — Я просто кое-что понял.

— Что именно?

— Принуждение — худшая из прелюдий к наслаждению двоих. Если одна сторона твердо решила не быть с другой, никакая сила не заставит их кончить. — Он отстранился и зашаркал по коридору. — Или начать.

Глава 14

Ева отшвырнула простыни и прокляла луну. Серебристый свет пробивался сквозь ставни-жалюзи и падал на ее кровать. Он не давал ей уснуть. Ева свесила ноги с кровати и нырнула в тапочки. Потом раздвинула занавески, скрывавшие дверь в маленький укромный садик. «Может быть, мне просто нужно немного свежего воздуха».

Ее беспокоила не только луна.

За этой дверью что-то цвело. Что-то дикое, запретное и неописуемое сладкое. Аромат окружал Еву, повелевая выйти наружу, сдаться, раствориться в экзотическом благоухании.

«Меня манит не только соблазнительный запах какого-то цветка с непроизносимым названием», — со вздохом поняла Ева. Ее зовет что-то, чего нельзя уловить обонянием.

Мужчина. Мужчина, чья спальня находится всего в нескольких шагах от нее.

Николас Скотт не дает ей уснуть.

Ева целый день пыталась себя урезонить, убедить в том, что боится платить по счетам в сделке с черноглазым демоном. Говорила себе, что если сдержит слово — а леди не пристало разбрасываться пустыми обещаниями, — то сделает это исключительно по велению долга. Она стиснет зубы и будет покорно переносить прикосновения капитана, пока в часах не упадет последняя песчинка.

А потом рассмеется ему в лицо и вернется в свою комнату. Ее честь останется непопранной, а правота будет доказана.

Капитану придется доставить ее в Чарльстон, когда он увидит, что охотиться за ее девственностью бесполезно.

Ах, если бы только добраться до Ричмонда, где живет мамин брат! Выйдет ли она, в конце концов, замуж или будет доживать свои дни старой девой у дядиного очага, она сделает все необходимое, чтобы прожить безупречную жизнь. Она никогда не окажется во власти чужих людей. Ее семья позаботится об этом.

Никто никогда больше не будет ее пороть.

И если для этого нужно позволить Николасу Скотту наслаждаться, да будет так. Она выдержит все и уйдет невредимой.

В Ньюгейтской тюрьме у Евы прорезался настоящий талант лгуньи. Но теперь даже она сама не могла проглотить собственную наглую ложь.

Да, Еве было любопытно, что с ней сделает Николас, и она хотела, чтобы к ней прикасались с нежностью, а не со злобой.

И, черт возьми, ей хотелось, чтобы к ней прикасался именно Николас Скотт! Только прикасался. Он обещал.

Но почему же он не хочет этого теперь?

Ева не знала. Она накинула поверх хлопковой сорочки халат и вышла за дверь, пока не успела себя отговорить.

Ей показалось, что щеколда звякнула неестественно громко. Но когда она замерла в коридоре, выискивая в ночной тишине признаки чьего-либо присутствия, то не услышала ничего. Пока отвага не успела ее покинуть, Ева осторожно зашагала по коридору к спальне Николаса.

Она занесла руку, чтобы постучать, но одернула себя. А если ее услышит кто-нибудь еще, кроме капитана?

Ева попробовала повернуть ручку. Та поддалась под ее ладонью. Ева толкнула дверь и проскользнула внутрь.

На большой кровати, возвышавшейся в центре этой мужской территории, не было никого. Но простыни были смяты и разбросаны не меньше, чем на ее постели.