Нора сначала старалась держаться достойно, но наступил момент, когда она сосредоточилась на том, чтобы просто не потерять сознание, тогда как солнце поднималось все выше, а девушки со смехом ругали и унижали ее. На ее руках уже давно образовались водянки, ноги были изранены, а промежность от каждого движения болела после последней ночи, проведенной с Аквази. Ее надежды немного улучшить свое положение жертвы, увы, не оправдались. Все ее попытки потрогать саму себя и тем самым хоть немного возбудить, пока он не накинулся на нее, были безуспешными. В тот момент, когда Аквази приходил к Норе, у нее все сводило судорогой от страха и ожидания боли. Жжение она могла уменьшить только с помощью мази, но у нее не было времени приготовить ее. Не говоря уже о том, что ей никто бы не разрешил свободно собирать целебные травы для ее изготовления. Хотя в Нэнни Тауне и были огороды с лекарственными растениями, но большинства из них Нора не знала. Знания о целебных свойствах этих трав, должно быть, пришли на Ямайку из Африки, а не из Европы.

Конечно, существовали дикорастущие растения, например, алоэ вера, которое росло в Каскарилла Гардене на каждом углу и годилось для приготовления мазей, с помощью которых лечили раны. Но непосредственно в Нэнни-Тауне они не росли, а Аквази никогда бы не разрешил Норе выйти из поселка, чтобы найти эти растения. В конце концов, она собрала все свое мужество и спросила женщин про баарм мадда, однако только вызвала этим еще большее озлобление.

— Что такое, белая женщина, ты беременна? Ты что, не хочешь ребенка? Но это тебе не поможет! Это и мне не помогло!

Джулия, одна из замужних женщин постарше, очень хорошо говорившая по-английски, уставилась на Нору злобным взглядом. Нора спросила себя, что же было тому причиной. Она не сделала ничего, чтобы прогневить Джулию. Однако та, казалось, сама хотела рассказать обо всем.

— Мой баккра затащил меня в свою постель, и я хотела избавиться от ребенка! — сказала она Норе. — Однако миссис хотела детей-рабов. Она поймала меня и приказала выпороть плетьми. А потом они держали меня на цепи, пока не родился ребенок. К сожалению, ребенок был светлым, почти белым, и было сразу видно, кто его сделал мне. Тогда она отобрала у меня ребенка. И я никогда больше о нем не слышала...

Нора была потрясена, но Джулия говорила об этом уже очень спокойно. Наверное, у нее не осталось больше слез. И, конечно, у нее не было никакого сочувствия к беде белой женщины.

В конце концов, Норе в ее тяжелом положении помогла Манса — тем, что попросила у Нэнни мазь. Маану все еще очень часто пребывала в обществе королевы, и Манса также видела ее, хотя Нэнни и девочка явно не любили друг друга. Королеве не нравилось, что Манса по-прежнему много плачет и тоскует. Она упрекала Маану за то, что та воспитывает свою сестру слишком мягкотелой.

— Пошли девчонку на поле, пусть поработает, тогда перестанет ныть! — твердо сказала женщина из племени ашанти.

В ее народе мужчин и женщин с малолетства воспитывали в духе гордого и стоического перенесения трудностей. Маану же, наоборот, выросла в среде, где четко разделялось положение полевых и домашних рабов. Для нее послать Мансу на поле означало унизить девочку. Однако в конце концов она подчинилась распоряжению королевы. Манса рыдала горькими слезами — хотя полевая работа для женщин в Нэнни-Тауне даже и сравниться не могла с мучениями на тростниковых полях у плантаторов. Если бы Нора не была презираемой всеми, истерзанной белой рабыней, то уход за растениями и сбор урожая овощей и зерновых доставлял бы ей даже удовольствие. При этом женщины пели или рассказывали друг другу разные истории, часто делали перерывы и болтали друг с другом. Большинство детей из поселка совершенно добровольно помогали им, играли между грядками и делали себе игрушки из дерева или садовых отходов.

Несмотря на свое отчаяние, Манса старательно махала мотыгой. Девочка никогда не была беззаботным ребенком, с малых лет знала, что она — рабыня, которую терпят только до тех пор, пока она приносит пользу. Норе было жаль ее. До сих пор она никогда не задумывалась о различиях в положении домашних рабов и кухонной прислуги в Англии. Однако теперь ей стало ясно, насколько иным все было для Мансы, Салли и даже для Маану. Если прислуга не выполняла своих обязанностей или в чем-то ином не устраивала работодателя, она могла в худшем случае всего лишь потерять работу. Мансе же и другим детям-рабам угрожала продажа на поля.

Все же жители Нэнни-Тауна разговаривали с Мансой, и Нора попросила у нее помощи, чтобы узнать, есть ли тут баарм мадда. После этого девочка принесла ей мазь от королевы Нэнни.

— Здесь они не иметь баарм мадда, — с несчастным видом сообщила она. — Только Нэнни, она это знает из Африки...

Нора с недоверием понюхала горшочек с мазью. У этой смеси был странный запах, а коричневый цвет и глинистая консистенция выглядели незнакомыми и тоже не вызывали доверия. А следующие слова Мансы о знаниях Нэнни в качестве знахарки породили еще больше сомнений.

— Но не знать, хорошая ли медицина. Последняя ночь в хижина возле нас...

— В хижине рядом с нами, — поправила ее Нора.

— В хижине рядом с нами умирать вчера женщина, — пояснила Манса, и Нора была слишком испугана, чтобы исправить ее. — Притти[12]. Она беременна... э... была беременна, а вчера пришел ребенок. Ее муж позвать Нэнни, и она... тоже пришла.

Манса сокрушенно искривила лицо, как всегда, когда безуспешно старалась говорить на правильном языке, но в этот раз Нору это не рассмешило. Она вспомнила Притти, прекрасную молодую женщину, которая полностью оправдывала свое имя1.

— Но не могла помочь. Маану...

— Причем тут Маану? — с тревогой спросила Нора.

— Маану пыталась повернуть ребенка в Притти, — пояснила Манса. — Как делать миссис. Но не получилось...

Нора отбросила с лица волосы. Они снова выбились из-под платка, который она теперь завязывала на голове в виде тюрбана, как это делали некоторые из черных женщин. Однако это у нее получалось не совсем умело. В отличие от помощи при родах. Способ повернуть ребенка при его неправильном положении в утробе матери был, собственно, не очень сложным. Его показала Норе баарм мадда с плантации Кинсли, а Маану присутствовала при этом. Однако сама девушка никогда его не применяла. Она помогала ухаживать за больными, но у нее не было цели стать баарм мадда. А теперь у нее на руках умерла Притти.

— А твоя сестра не сообразила позвать меня? — горько спросила Нора.

Манса, чуть не плача, покачала головой.

— После этого она пожалела. Она сказала, что надо было сделать так. Но не хотела... не хотела... очень тяжелое слово, миссис, что-то похожее на грудь. Она не хотела грубить Нэнни.

— Она не хотела рассердить ее, Манса, — устало поправила ее Нора. — Она не хотела рассердить Нэнни. Это никак не связано с грудью. Без сомнения, ей не хотелось, чтобы королева узнала о том, что белая рабыня может быть чем-то полезна. И из-за этого должна была умереть Притти... Маану когда-нибудь подавится своей ненавистью.


Глава 5

— Вам надо забыть все это.

Дуг Фортнэм бесконечно часто слышал эти слова — от преподобного, от своих друзей и соседей, даже от рабов в Каскарилла Гардене.

Особенно дамы в Кингстоне и Спаниш-Тауне все чаще высказывали озабоченность по поводу его затянувшегося траура — и при случае также по поводу его жилья, когда приезжали к нему в гости. Это они делали часто: у них были дочери, младшие сестры и кузины, которые с удовольствием вышли бы замуж за молодого наследника большой плантации. Но сам Дуг почти никогда не выезжал в свет с тех пор, как «несчастье постигло его дом», — выражение, которое дамы любили использовать для обозначения набега маронов, вероятно, потому, что эти слова казались им не такими страшными и не ставили под вопрос их собственную безопасность. Губернатор по-прежнему не принимал никаких мер, чтобы выкурить гнезда маронов в горах Блу-Маунтинс. В период с 1729 по 1734 год его там уже не раз постигала неудача. Теперь он, скорее всего, делал ставку на переговоры и пытался по возможности игнорировать такие рецидивы, как нападение на поместье Каскарилла Гардене.

— Когда вы, наконец, восстановите ваш дом? — укоризненно спросила леди Холлистер. Она заехала в гости, чтобы пригласить Дуга на весенний бал. Теперь леди, явно нервничая, сидела на одном из простых стульев, которыми он обставил свою комнату в бывшем доме для надсмотрщиков. Близость жилья рабов для нее явно была неприятной.

— Ваше... Со времени вашего... несчастья прошло уже больше года, вам пора бы постепенно забыть о нем.

Дуг попытался заставить себя улыбнуться.

— Некоторые вещи не так-то легко забыть, — пробормотал он, однако потом все же взял себя в руки. — А строительством дома я теперь действительно займусь. Я планирую новое здание, в стиле... Не английский загородный дом, а нечто больше похожее на ваш дом в Кингстоне.

Леди Холлистер просияла.

— Это хорошая идея! — радостно заявила она. Ее племянница, только что вернувшаяся на Ямайку из английского интерната, уже заявила, что ни в коем случае не будет жить в пышном каменном ящике. Сложный стиль колониальной архитектуры намного больше нравился молодой Люсиль. — Мы можем порекомендовать вам архитектора.

Дуг кивал и улыбался, предоставляя даме возможность поболтать. У него было мало интереса к строительству нового дома, но он признавал, что в дальнейшем ему придется пойти на некоторые уступки. Он не мог и дальше держаться в стороне от общества в Кингстоне, тем более что это было бы крайне неразумно и с экономической точки зрения. Каскарилла Гардене за последний год получила хорошую прибыль, однако другие плантаторы ясно дали ему понять, что они абсолютно не ценят, не понимают и не одобряют его нетрадиционную форму управления плантацией. Хозяин, который живет в едва ли более комфортных условиях, чем его рабы; плантация без надсмотрщиков, с рабами, которых хозяин освобождает от работы для посещения воскресного богослужения; рабы, которые имеют право заводить семью, после того как вместе перепрыгнут через метлу... Дуг слышал, что этот обычай распространен в Виргинии, и ввел его для своих людей. Таким образом, заключение брака становилось разгульным праздником для всего поселения рабов.