— Я предлагаю купить тебе английскую грамматику, если тебя это интересует. Подумай об этом. У тебя великолепная мускулатура, потому что ты ее развиваешь. Но наш мозг подобен мускулатуре, и если его не тренировать, он не будет развиваться.

Марко задумался над ее словами. Он не очень представлял, каковы были истинные побуждения синьоры, но его инстинкт подсказывал ему, что изучение английского может, действительно, принести ему пользу, а немного упражнений для его мозгов совсем не помешает.

На следующий день он принял ее предложение. В Реджо Калабрии она купила ему английскую грамматику, и по ночам, сидя недалеко от их маленькой хижины, чтобы светом фонарика не разбудить спавших родителей, братьев и сестер, Марко начал изучать правила английского языка. Это казалось ему очень трудным, но он и не предполагал, что обучение будет легко. Он продолжал работать, и к тому времени, когда синьора вернулась на следующую зиму в свою виллу, Марко знал уже достаточно, чтобы поддерживать с ней беседу.

Актриса, казалось, была довольна его успехами и предложила проводить с ним какое-то время, чтобы он мог попрактиковаться в языке. Во время одного из таких занятий на террасе ее виллы она и сказала ему, чтобы он не прибавлял в конце английских слов звук «а», потому что это звучит, как «у итальяшки». Почти ежедневно в течение двух месяцев Марко продолжал свои занятия английским. А в конце февраля, во время последнего урока он, наконец, выяснил, что скрывалось за проявляемым к нему интересом.

— Как тебе известно, Марко, — сказала мисс Мод, доставая очередную сигарету, которых выкуривала за день слишком много, — завтра я возвращаюсь в Лондон. Мистер Моэм предложил мне главную роль в его новой пьесе «Леди Фредерикс», речь в которой идет о любовном романе между женщиной средних лет и молодым юношей.

Она чуть улыбнулась, а Марко почувствовал некоторую неловкость.

— Если пьеса будет иметь успех, я поеду с ней в турне, может быть, даже в Нью-Йорк. В Англии же, недалеко от Лондона, рядом с Кливлендом, у меня есть дом с небольшим, но очень хорошеньким садиком. Ты ведь знаешь, как я неравнодушна к цветам. Конечно, английский климат не имеет ничего общего с климатом Калабрии, но мне так нравится то, что ты сделал здесь, что я хотела спросить тебя: не захочешь ли ты поехать в Англию и поработать у меня там? Я оплачу все твои расходы на дорогу и буду платить тебе сто фунтов в год, а это, поверь мне, весьма приличная плата. Недалеко от дома есть небольшой очаровательный коттедж, который мог бы стать твоим. А со временем, если ты научишься водить машину, ты смог бы стать и моим шофером, и я купила бы тебе красивую униформу. Мне кажется, актрисе просто необходимо иметь красивого шофера. Это вызывает у людей различные домыслы.

Она опять улыбнулась, открыла золотой портсигар, который купила в Париже, и достала сигарету.

— Как ты думаешь, Марко, это смогло бы тебя заинтересовать?

Садовник внимательно изучал ее.

— Это и есть та причина, по которой синьора хотела, чтобы я изучал английский?

— Возможно.

— Извините за прямоту, синьора, но будет ли для меня еще какая-нибудь работа, кроме работы садовника и шофера? — спросил он.

Она протянула ему зажигалку и взяла в рот сигарету.

— Возможно.

Марко какое-то время изучал зажигалку, которая стоила больше, чем весь ежегодный доход его отца. Затем он поднялся, чтобы дать прикурить синьоре. Их глаза встретились сквозь дым сигареты.

— Мне надо подумать, — сказал он.

— Да о чем тут думать? Ты ведь знаешь, что здесь, в Калабрии, для тебя ничего нет. Ничего. Возможно, поскольку ты немного выучил английский, благодаря мне, ты получишь работу официанта или посыльного. Но, скорее всего, ты проведешь остаток своей жизни так, как провел ее твой отец. Хотя у меня такое чувство, что ты ждешь от этой жизни большего. Я и предлагаю тебе это самое «большее».

— Синьора хочет, чтобы я стал ее игрушкой, «жиголо», — спокойно произнес он. — Не ее любовником, а просто альфонсом. Синьора очень добра, но у меня есть гордость. Я мужчина, а не игрушка.

Она опять выпустила струйку дыма.

— О, Боже! Избавь меня, пожалуйста, от этой вашей дурацкой крестьянской морали. Ты очень красивый, Марко. Внешность — это, конечно, не все, но это очень много. Ты будешь просто дураком, если не воспользуешься ею, пока она у тебя есть.

Марко встал.

— Нет, — сказал он резко. — Вы мне противны.

Она смерила его холодным взглядом.

— Прекрасно. Ты уволен.

— Прекрасно! С меня довольно!

Она рассмеялась:

— Как благородно! Я думала, ты сообразительный. А в конце концов оказалось, что ты просто тупой итальяшка.

Бросив на нее негодующий взгляд, он повернулся и, сойдя с террасы, отправился прямо к себе домой.

Но ее слова отдавались в его ушах: «Здесь для тебя ничего нет. Тупой итальяшка».

Здесь для тебя ничего нет. Ничего.

Именно в эту ночь он и решил уехать в Америку.

Но сейчас, когда он лежал на своей койке в отвратительно воняющей каюте третьего класса парохода «Кронпринц Фридрих», он все время возвращался к мысли, не была ли права та синьора, назвавшая его тупым итальяшкой.

Быть садовником-шофером-жиголо одной из знаменитейших лондонских актрис, может, и не очень подходящее для мужчины дело, но это все же лучше, чем валяться в этой вонючей дыре. И пренебречь ста фунтами в год! Он не знал, как соотносятся английский фунт и итальянская лира, но ему казалось, что это — огромное количество лир. И за что? За работу в саду, которую он любил, за то, что он будет водить роскошный автомобиль и ублажать красивую женщину?

«Кретин ты, Марко, — думал он по-итальянски. — Ты оказался просто олухом».

ГЛАВА ПЯТАЯ

На второй день после выхода из Квинстауна «Кронпринц Фридрих» попал в жестокий шторм Северной Атлантики. Ураганный ветер нагонял гигантские волны. Некоторые из них достигали пятидесяти футов в длину. И лайнер размером восемьсот футов в длину, один из самых больших в компании «Ллойд — Северная Германия», как игрушка плясал на волнах, бессильный перед зловещей стихией. Хотя перепуганные эмигранты вряд ли использовали глагол «плясал» — для них пароход просто низвергался в водную пучину, и вверх сплошной стеной летели брызги. Затем корабль медленно поднимался на следующую волну, чтобы в тот же момент опять рухнуть вниз. Он вздрагивал, трещал и стонал. Эмигранты, засунутые в свои лишенные воздуха каюты третьего класса, рыдали, стонали и подпрыгивали непроизвольно вверх, пока ужасные страдания от морской болезни не заставляли их бросаться к ведрам, предоставленным в их распоряжение немецкой командой.

Размещенные в мужских каютах третьего класса, находившихся в самом низу корабля недалеко от рулевого оборудования, со всеми вытекающими отсюда последствиями, более двухсот двадцати мужчин вынуждены были дышать воздухом, отравленным испарениями краски, которые уже перекрыли испарения тел. Яков Рубинштейн, измученный штормом не меньше, чем постоянно подступающей тошнотой, припал к металлическому ограждению своей койки и стонал от приступов морской болезни.

— Выйди наружу, — крикнул ему с верхней койки Марко. — Глотни немного свежего воздуха! Поешь рыбы. Они приготовили сегодня рыбу, она стоит в бачках у дверей. Это хорошо для желудка.

— Рыбу? — простонал в ответ Яков.

Только одна мысль об этом заставила его выбраться из койки и броситься прямо к ведру. Он дотянулся до ведра как раз в тот момент, когда его начало выворачивать. Затем корабль, казалось, в миллионный раз обрушился в глубины моря. Яков поднялся и направился к двери. Возможно, Марко прав. Может, свежий воздух поможет. Он больше не может выносить это зловоние в каюте.

Он направился к находившейся на корме палубе, единственной, которой разрешалось пользоваться пассажирам третьего класса. В тот момент, когда он открыл стальную дверь, под напором второго наката волны корабль накренился на левый борт. Волны стали бить в борт, и корабль, перебрасываемый с волны на волну, попал в бортовую качку. Яков только успел вцепиться в дверь, как волна обрушилась на палубу, чуть не смыв единственного находившегося на ней пассажира. Яков следил, как небольшого роста мужчина, отчаянно цепляясь за борт, старался устоять на ногах, в то время как потоки воды заливали его с ног до головы. В следующий миг корабль задрожал и стал выравнивать курс.

Несмотря на опасность, свежий воздух, действительно, приносил какое-то облегчение, и Яков, держась за поручни на корме, выбрался на палубу. Была середина дня, но небо было затянуто темно-серыми клубившимися облаками. Его единственный спутник, выглядевший насмерть перепуганным молодой человек чуть старше двадцати лет, поспешил через палубу к нему, чтобы ухватиться за поручни рядом. Он был очень маленького роста, с простоватым лицом, а его черные волосы, намокшие от брызг морской воды, прилипли к голове. Его дешевое пальто и промокшие насквозь брюки выдали бы в нем пассажира третьего класса, даже если бы он не находился на кормовой палубе.

Он сказал Якову что-то по-чешски, который немного похож на русский, и Яков с трудом понял его слова:

— Меня чуть не смыло.

— Я видел, — ответил Яков по-русски. — Здесь опасно.

— Знаю, но все же здесь лучше, чем в третьем классе. А вас как зовут?

— Яков Рубинштейн.

— А я Томас Беничек.

— Вы из Богемии?

— Да. Из небольшой деревни в тридцати верстах от Праги. Думаете, наш корабль все же доберется до Нью-Йорка? — неуверенно спросил он.

— Если не доберется, нам не придется беспокоиться о том, как пройти через Эллис Айленд.