— А не мог бы я подождать тебя здесь?

Она мягко улыбнулась.

— О нет, дорогой, тогда мой молодой итальянский любовник, который прячется под кроватью, не сможет выйти.

Фиппс Огден расхохотался:

— Ты права! Я спускаюсь вниз… как, ты сказала, его зовут?

— Марко.

— Тогда Марко сможет надеть штаны и выскользнуть из спальни.

Марко казалось, что мужчина развлекается. Когда он, наконец, ушел, Мод вернулась в спальню, разглядывая браслет на руке.

— Кто это? — спросил Марко.

— Мой богатый сенатор. Взгляни, Марко, этот браслет — божественный. Он стоит не менее десяти тысяч долларов, — проговорила она.

Марко уставился на сверкающие драгоценные камни.

— И это даже не Рождество, — проговорил он.

— Для богатых Рождеством является каждый день.

Она обошла вокруг кровати и сказала:

— Фиппс очень мил, но у него совершенно отсутствует чувство такта. Он не мог прийти в более неподходящий момент.

Она легла на кровать и распахнула свое красивое шелковое кимоно, обнажив изящную красивую фигуру. Она улыбнулась Марко и протянула к нему руки.

— Мой молодой итальянский любовник может теперь закончить то, что он начал, когда его прервал Фиппс своим приходом, — сказала она.

Марко почесал подбородок.

— А может быть так, что итальянский любовник сегодня не в настроении?

Мод недовольно фыркнула, злясь на его иногда возникающие приступы упрямства. Она знала, что их связь тяготит его, и проявления его гордости даже нравились ей. Несмотря на аморальность ситуации, она даже испытывала к нему уважение, большее, чем желание, что немного удивило ее. Она знала о его амбициях. Она наблюдала, как он смотрел на нее, когда она завтракала, одевалась, как он слушал ее прекрасный, отточенный на сцене английский, и учился, учился… Марко хотел от жизни гораздо большего, чем быть просто «жиголо». Ей пришла в голову мысль, что было бы здорово помочь ему добиться этого, хотя, как она смогла бы это сделать, она еще не знала.

И она решила не заставлять его. Да и сама она не собиралась возвращаться в постель.

— Отлично, — сказала Мод, вставая. — Я тоже не в настроении, поразмышляй об этом.

Это очень удивило Марко.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

— Эл Джолсон считает, что в тебе кое-что есть, малыш, — сказал Джейку Абе Шульман. — Он звонил мне позавчера из Рочестера и говорил о тебе. Он считает, мне стоит помогать тебе.

— Вы уже помогли мне, мистер Шульман.

— Абе. «Мистер Шульман» напоминает мне мою старость. И не благодари меня — ненавижу все эти «спасибо». Я жду от тебя одного: песен-хитов, но пока я их от тебя не получил. Я думаю, пора тебе войти в бизнес, малыш. Ты знаешь, что такое песня, которая сможет сыграть роль рекламы?

— Нет.

— Боже! Ты, действительно, недотепа. Когда я публикую песню, ты берешь ноты и несешь их в разные музыкальные магазины, где проигрываешь их владельцам эту музыку, чтобы они ее купили. Понял? И исполнителям ты также проигрываешь ее, чтобы они пели твои песни. Понял? Все это, действительно, необходимо. Я буду платить тебе тридцать пять долларов в неделю. Так что, бросай эту грязную работу официанта и передай моему кузену, что он дешевый сукин сын и может засунуть себе в зад свой тухлый бар. Тогда он предложит тебе повышение. Он начинает шевелиться только тогда, когда на него давят, наступают.

Новая работа подоспела для Джейка как раз вовремя. Он, как ему казалось, уже превращался в «голубого», обслуживая столики. А теперь он начинал участвовать в шоу-бизнесе, и перед ним открывались многие дороги. Он закончил курс изучения английского языка, но продолжал заниматься самостоятельно. Он накупил книг по английскому языку и все свободное время штудировал их. В результате он знал об английском больше, чем, может быть, большая часть коренных американцев. Он узнал, например, такой интересный факт, что африканские два слова «yaw kay», означавшие «хорошо», преобразовались американскими рабами в «o'key». Он все еще говорил с акцентом, но уже не таким смешным, а его абсолютный слух помогал улучшению его разговорной речи.

Большинство иммигрантов оставались или по доброй воле, или в силу сложившихся обстоятельств, в этнических гетто, где говорили на родном языке и пользовались английским только тогда, когда вынуждены были это делать в силу обстоятельств. Тем самым они были заранее обречены никогда не научиться правильно говорить по-английски. И только их дети, а может, внуки, смогут разговаривать на чистом английском. И только благодаря неожиданному счастью, свалившемуся на голову Марко, и его щедрости, оба друга жили в окружении «американцев». Одним из их соседей по площади св. Луки был молодой Джимми Уолкер, который в один прекрасный день станет мэром города. Так что, оба они, «американизировались» гораздо быстрее, чем большинство их современников.

Очень редко Джейку приходило в голову, что с тех пор, как он покинул Россию, он ни разу не был в синагоге. Он становился американцем вполне и даже слишком.


Ей было двадцать три года. Дочь трамвайного кондуктора из города Флашинга штата Нью-Йорк, она была ошеломляюще красива и невероятно честолюбива. Она пела и мечтала стать «звездой» эстрады. На афишах она представляла себя как «несравненную Нелли Байфилд, певчую птичку из Флашинга» («не несравненная, а поганая», как выразился Абе, когда рекомендовал Джейку присмотреться к ней. «Говорят, она совершенно невыносима»).

Ее номер, по мнению Абе, не стоил и пары добрых слов, но у нее были поклонники среди богатых и влиятельных людей в городе, потому что голосок у нее был, действительно, приятный, и, чего никак нельзя было отрицать, она была очень хороша собой. И когда Джейк, стоя в глубине зала клуба «Кавендиш», наблюдал, как она исполняла для двадцати заполненных биржевыми маклерами столиков песню «Когда окончен бал…», он уже знал, что Абе был прав только отчасти. Ее номер, на самом деле, не стоил внимания, а голос был только приятный, но она была не просто хороша — она была потрясающе красива, являя собой светловолосое воплощение эротических грез Джейка, которые ему когда-либо являлись. От Нелли Байфилд в прелестном белом платье и белой шляпе с перьями под белоснежным зонтиком у Джейка перехватило дыхание.

Клуб «Кавендиш» считался первоклассным заведением «для курящих», где бизнесмены могли укрыться от своих жен, вкусно поесть, забыв про партии и соглашения, и выпить. Зал был отделан темными панелями, на стенах висели литографии на спортивные темы, оленьи головы и портреты, выполненные маслом, известных членов клуба, одним из которых являлся Тедди Рузвельт.

Первые три этажа здания клуба на Западной Сорок восьмой улице, отделанные Стенфордом Уайтом, отводились под бары, библиотеки и бильярдные, а на четвертом этаже помещался зал ресторана, где Уайт соорудил в углу небольшую сцену для разного рода представлений. Нелли выступала в «Кавендише» в течение четырех месяцев, исполняя с оркестром из шести человек два раза за вечер по номеру. За это она получала триста долларов в неделю, что было достаточно высокой платой. Но Нелли это ужасно надоело, кроме того, у нее совершенно не было времени на отдых. И хотя «Кавендиш» был первоклассным местом, это все-таки был не Бродвей.

Несравненная Нелли Байфилд так мечтала попасть на Бродвей, что почти осязала его и ощущала на вкус. Но ее агент, Уильям Моррис, все еще держал ее в клубе, уверяя, что для Бродвея она еще не готова.

— Не готова? — кричала она на него на прошлой неделе. — Когда же я буду готова? Когда мне будет восемьдесят?

Несравненная Нелли вышла из себя.

Она снимала грим в своей крохотной уборной, когда услышала стук в дверь.

— Войдите! — крикнула она и увидела в зеркале, как, открыв дверь, в уборную вошел худощавый молодой человек в дешевом костюме.

— Мисс Байфилд, меня зовут Джек Рубин. Я работаю с компанией Шульмана по распространению музыкальных произведений…

— Абе Шульман — неотесанный карлик, — прервала она его, — и я ни за что не стану петь что-либо из его песен, тем более, что он распространяет музыку Франца Шуберта.

Джейк остолбенел.

— Хм… да… Понимаете, у вас такой прекрасный голос, но я бы сказал, репертуар чуть устарел… «Когда окончен бал» пели пятнадцать лет назад. А у меня есть совсем новая песня Фарли Бьюмонта под названием «Ты моя любимая, милая девочка…» — сказал он.

— Вы что, смеетесь надо мной? Так называется песня? — спросила Нелли.

— Да, и у нее чудесная мелодия. Легко запоминающаяся и в быстром темпе. Я бы хотел ее для вас наиграть.

Обернувшись, она внимательно на него посмотрела.

— Вы напрасно теряете время. У меня классический репертуар, и халтуру я не исполняю.

— Но…

— Вы напрасно теряете время, — повторила она. — Свое. И мое тоже. А теперь, пожалуйста, уходите.

— Но, мисс Байфилд…

— Я сказала — уходите.

Какое-то время он еще постоял, пожирая ее голодными глазами.

— Что ж, премного вам благодарен, миссис Байфилд, — вымолвил он наконец. — Но вы еще непременно и не один раз услышите обо мне.

— С моим чертовым везением, возможно, и услышу. Закройте дверь. Здесь сквозняк.

Все еще не сводя с нее глаз, он медленно закрыл дверь.


— Я же говорил тебе, что она совершенно невыносима, — проговорил Абе на следующее утро, встретившись с Джейком в своем офисе. — Ну, и забудь о ней. Она изображает из себя, черт возьми, герцогиню.

— Нет. Не думаю, что забуду ее, — отозвался Джейк. — Ей ужасно надоел ее номер. Я уловил это вчера вечером, когда слушал ее. И мне кажется, что, если бы мне удалось устроить так, чтобы она прослушала «Милую девушку», она бы ей так понравилась, что она бросила бы свой номер. Конечно, она поет потому, что ей платят большие деньги.