— Зачем?

— Ну, скажем, я должен вам по меньшей мере обед.

— Ну и характер, — взъерошилась Бриджит. — Вы полагаете, я пойду с вами обедать после того, как вы обошлись с моей сестрой? Да я скорее пообедаю с самим дьяволом! А теперь я буду вам очень признательна, если вы оставите меня в покое. Не вынуждайте меня позвать полицейского.

— Я всего-навсего выполнял свою работу! — возразил он запальчиво.

Тут она немного смягчилась.

— Ну, может, я слишком набросилась на вас. Но имеете ли вы хоть малейшее представление о том, что значит пройти через этот отстойник для скота, который вы называете Эллис Айленд? — спросила Бриджит.

— Я прекрасно все представляю. Я нахожусь там ежедневно, и, поверьте, мне нет никакого удовольствия выносить кому бы то ни было приговор, что они не могут быть приняты в Америке. Но ведь правительство должно хоть как-то контролировать, кому оно разрешает въезд?

— Могу представить, хотя не могу согласиться, — ответила она.

— Тогда как насчет обеда?

Она подавила смех.

— А вы очень настойчивый молодой человек. Верно?

— Достаточно настойчивый. Я живу через три дома отсюда и поэтому знаю все в округе. Здесь есть замечательный итальянский ресторан на Томпсон-стрит. Вы любите спагетти?

— Не знаю. Никогда не ела. В Ирландии не так уж много итальянских ресторанов.

Он улыбнулся:

— У вас появилась возможность. Ну, как?

Она заколебалась. Он показался ей таким приятным и так разительно отличался от того, кого она встретила на Эллис Айленд, что ей трудно было представить его опять в роли страшного злодея.

— Ну, мне не следовало бы, — бросила она, наконец. — А вот, что мне следовало бы, это запустить книгой в Вашу голову. Но, похоже, я достигла того рубежа в жизни, когда просто должна попробовать спагетти.

Он вышел вслед за ней из магазина, размышляя о том, девственница она или нет.


— Полагаю, Вы не женаты? — спросила она двадцать минут спустя, когда они уселись за накрытый клеенчатой скатертью угловой столик.

— Нет, — улыбнувшись, ответил он, — но очень хотел бы быть женатым.

— Да ну! — бросила она. — Вы приятной наружности, и, думаю, у вас неплохое жалованье. И если вам так хочется обзавестись женой, неужели не нашли бы еще одной дурочки, которая бы согласилась?

Он развернул салфетку, и она заметила его беспокойный взгляд.

— Ну, это совсем не так просто.

— Почему? В таком большом городе, как этот?

— Тогда позвольте выразиться иначе: я не нашел еще такую дурочку. А как насчет вас? Вы уже встретились с любовью в Америке?

Она рассмеялась.

— Мои дядюшка и тетушка совершенно определенно пытаются подсунуть меня кому-нибудь, но пока я держусь. Я учусь в школе секретарей, и хочу сама поработать. Выйти замуж у меня еще будет время.

— Впечатляет. Значит, вы умеете печатать на машинке и знаете стенографию?

— Умею, и даже очень хорошо. Через две недели школа распределяет нас на работу. По-настоящему хорошая секретарша в наши дни может заработать хорошие деньги.

— Слышал, что это так, — сказал он, раскрыв меню, и продолжил с подчеркнутым безразличием. — Какое совпадение — я как раз ищу секретаршу.

Она выразила удивление:

— Работать с вами там, на Эллис Айленд?

— Да. Меня только что назначили начальником отдела медицинской экспертизы, и у меня будет масса административной работы. Мне нужен хороший помощник. И, возможно, какое-то преимущество будет иметь тот, кто сам знает, что значит пройти через, как вы его называете, «отстойник для скота».

Он оторвал взгляд от меню.

— Как вы думаете, вы могли бы подумать над этим предложением?

Она медленно раскрыла свое меню.

— Может, и могла бы.

Они посмотрели друг на друга с внезапно пробудившимся интересом.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

У нее было восемь настоящих племянниц и племянников, но в Хоуксвилле, в Западной Вирджинии, Эдну Хопкинс называли «тетушкой Эдной» решительно все. Это было проявлением всеобщей любви, потому что, несмотря на острый язычок, тетушка Эдна была доброй и веселой женщиной. Она вела почти тот же образ жизни, что и ее прабабушка сто лет назад. Фермерский дом, в котором она жила со своим мужем, Уордом, и дочерью Арделлой, был построен ее дедом собственными руками сразу же после окончания Гражданской войны и претерпел с тех пор очень мало изменений, если не считать новой дровяной печи, которую тетушка Эдна приобрела в 1904 году. Дом, как и у большинства живших в горах людей, был бревенчатым, состоял из четырех комнат с высокой каменной печью-камином посередине, и с большим удобным крыльцом-террасой, на которой тетушка Эдна любила восседать со своим вязаньем, штопкой или с сотней других занятий, заполнявших ее жизнь и дававших ей ощущение счастья.

От отца она унаследовала дом и свободные от долгов двадцать акров земли, и потому, хотя она редко имела наличные деньги и у нее не было ни электричества, ни телефона, тетушка Эдна по местным стандартам считалась зажиточной женщиной. Однако, по меркам богатых городских жителей, она была жалкой нищей жительницей гор.

Но ей не нужны были ни электричество, ни телефон. Как и поколения ее предков, она жила натуральным хозяйством. У нее была своя корова, свиньи, куры, летом она выращивала овощи, одежду для себя и для дочери, в основном, шила сама, пекла свой хлеб, варила мыло из купленного в магазине щелока, плела корзины и раз в год меняла перо в перинах.

Она постоянно была занята, и это ей никогда не надоедало. Любимыми развлечениями были для нее: наблюдать со своего крыльца за жителями Аппалачей, собирать разного рода сплетни и слухи, доходившие до нее от друзей и родственников, воспитывать подраставшую на ее глазах дочь, выращивать в горшках и на клумбах цветы и, конечно, читать Библию. Она никогда не уезжала далее пятнадцати миль от своего дома, почти ничего не знала, что происходит на свете, и это ее абсолютно не волновало. Весь остальной мир не имел для тетушки Эдны никакого значения. В свои сорок шесть она была здоровой и сильной, и хотя лицо ее уже чуть покрылось морщинками, а волосы начали седеть, люди невольно отдавали должное ее красоте.

Единственным, что портило ее жизнь, было то, что она вышла замуж за шахтера. Тетушка Эдна ненавидела соседнюю угольную компанию Стэнтона со всем тем, что можно было себе представить хоть как-то с ней связанным. В представлении тетушки Эдны, Монтегю Стэнтон, мультимиллионер, владевший шахтами, был чуть ли не воплощением дьявола. А постоянная возможность для ее мужа быть убитым или покалеченным на шахте мало способствовало возрастанию ее любви к профессии шахтера.

— Ну что я могла поделать, — часто говорила она своим близким. — Окаянный Уорд Хопкинс был так чертовски красив, что я в него влюбилась. У меня не хватило ума выйти замуж за фермера.

Ее манера говорить была характерна не для юга, не для среднего Запада, а сразу же выдавала в ней жительницу гор, поскольку была подпорчена определенными словечками, которые с восемнадцатого века нельзя было встретить нигде, кроме Аппалачей.

Единственное же, чего боялась тетушка Эдна, кроме смерти своего мужа, — были змеи. И она бы только рассмеялась вам в лицо, если бы вы сказали ей, что она — нестандартная американка.

Самым большим населенным пунктом, который она видела в своей жизни, был Хоуксвилл, казавшийся ей большим городом, хотя это была всего-навсего деревня с одной главной улицей и населением менее тысячи человек. Там были большой магазин, почта, занимавший одну комнату банк и белая баптистская церковь. Трехклассная школа при церкви представляла собой всю систему образования в Хоуксвилле. Арделла — или как все ее звали — Делла в прошлом году закончила эту школу.

Каждую субботу тетушка Эдна закладывала свою повозку и отправлялась в Хоуксвилл за покупками и за свежими новостями. Каждое воскресенье они вместе с Деллой и Уордом одевали свои лучшие одежды и ехали туда в церковь. В одно из воскресений октября 1909 года, когда все после службы выходили из церкви, а тетушка Эдна, как обычно, обменивалась новостями с друзьями, к ней подошли Сэм и Энн Фуллеры. Пока Сэм, работавший вместе с Уордом в шахте, разговаривал с ним, Энн спросила:

— Тетушка Эдна, вы не знакомы с нашим квартирантом?

Тетушка Эдна взглянула на невысокого молодого человека в дешевом костюме.

— Нет, но слышала о нем, — сказала она. — Не тот ли это парень из Бо-огемии?

— Да. Он живет у нас уже около двух лет. Том, это тетушка Эдна Хопкинс. Он не очень хорошо говорит по-английски, — сказала она, как бы извиняясь за это.

Том Беничек крепко пожал ее руку и сказал:

— Рад познакомиться.

— А это ее дочь, Делла. Делла, это Том Беничек.

Когда они пожимали друг другу руки, тетушка Эдна с некоторым подозрением посмотрела на обоих. Ей не понравилось, как этот парень из Богемии смотрел на ее дочь.


Холмы Аппалачей в роскошном осеннем уборе были так прекрасны, что приемная площадка, укрытая дощатым покрытием узкоколейка, контора и навесы Угольной компании Стэнтон являли собой оскорбительный вызов Богу и природе. Маленькая речушка Шепач извивалась за строениями компании, уходя в долину, где сорок построенных компанией лачуг образовывали грязную улицу. Эти лачуги, являвшиеся собственностью компании, не имели водопровода; шахтеры и их семьи были вынуждены брать воду из находившейся на улице колонки, а стирать белье прямо в речке. Лачуги эти были уныло однообразны, с крышами, покрытыми тонким шифером. Жилое помещение, казалось, было намеренно спланировано так, чтобы создать там как можно меньше удобств. Была одна главная комната, служившая и гостиной, и столовой и кухней, и еще две небольшие спальни — вот и все. Туалет находился в задней части дома, а единственным источником тепла была печь, которая, естественно, топилась углем.