Дайна Чавиано - Остров бесконечной любви

Малюсенькую корону девы-метиски со статуи сняли, и дрожащие пальцы возложили на ее медный покров другую, пошикарней. Пречистую объявили Королевой и Покровительницей Республики Куба. Люди сходили с ума от восторга, послышались радостные конги[42]: «Иоанн Павел, брат родной, давай оставайся в Сантьяго со мной». И другие, более смелые: «Иоанн Павел, брат родной, забери меня в Ватикан домой».

Сесилия вздохнула, камера между тем взяла крупный план. Вдали высилась синяя сьерра в покрывале из вечных туч. Потом показали церковь в Эль-Кобре, рядом с тем местом, где, по легенде, архиепископ-визионер Антоний Мария Кларет в XIX веке предрек ужасную катастрофу, которая надвигается на остров. Сесилия помнила часть его пророчества: «В эту Сьерра-Маэстру придет юноша из города и проведет здесь краткое время, творя деяния, весьма далекие от Христовых заповедей. И будет беспокойство, разорение и кровь. Он оденется в диковинную форму, какой в этой стране никто не видел, и у многих его последователей четки, распятия и образки святых будут висеть на шее рядом с оружием и военными припасами». Более чем за сотню лет до ее рождения святой увидел картины, приведшие его в ужас: «Юноша будет править около четырех десятилетий, почти что полвека, и в это время будет кровь, много крови. В стране воцарится запустение…» Сесилия представила, как всполошились приближенные архиепископа, когда он во время путешествия на муле впал в транс: «Когда прейдет это время, юноша, теперь уже старец, падет мертвым, и тогда небо сделается чистым, без этой черноты, что сейчас меня объемлет… Воздвигнутся колонны из пыли, и снова кровь зальет кубинскую землю на несколько дней. И будет месть и возмущение среди людей болящих и людей алчных, которые на короткое время увлажнят глаза свои слезами. После же этих бурных дней Кубой восхитится вся Америка, включая и Северную… Когда это случится, настанет время радости, мира и единства между кубинцами, и Республика процветет, как никто не мог и представить. И будет такое великое движение кораблей в водах, что издалека гавани Кубы будут казаться вышедшими в море городами…» Сесилия не сомневалась, что если архиепископ с такой ясностью прозрел первую часть истории, то он так же безошибочно предугадал и продолжение… если только Господь не решил подправить небесное видео и не подсунул святому концовку из другого фильма; и все-таки девушка верила, что это не так.

Сесилия жадно впитывала виды, которые с новой яркостью открывались на экране телевизора: хмурые вершины сьерры с их вековечными легендами; таинственное святилище в Эль-Кобре с обетными приношениями разных столетий; красная земля Орьенте, насыщенная минералами и кровью. «Красота – это начало страха…» Сесилия закрыла глаза, не в силах вынести эту красоту.

Девушка почти три недели не заходила в бар, боясь слишком доверяться прибежищу из рассказов Амалии, которые постепенно связывались в историю более печальную, чем ее собственная. Но может быть, оттого-то Сесилия к ним и возвращалась. Слушая Амалию, она убеждалась, что ее жизнь не так уж плоха. Когда девушка пришла в бар, темнота, как живое существо, металась посреди многолюдья. Натыкаясь на посетителей, Сесилия направлялась в свой привычный угол; еще издали она различала блеск черного камня. Добралась почти ощупью и уселась напротив старушки.

– А я тебя поджидала.

Искры в глазах Амалии пронзили тьму. Или то было просто отражение картин на большом экране? Вон там Набережная с ее статуями и любовниками, с пальмами и фонтанами. Ах, ее потерянная Гавана… Сесилия воскрешала погребенные в памяти образы, и у нее родилась еще одна безумная мысль. Ей рассказывали, что остров окружен затонувшими руинами. И разве ей не говорили, что эти циклопические камни – часть легендарного континента, описанного Платоном? Быть может, Гавана унаследовала карму Атлантиды, лежащей у ее берегов… вместе с древним проклятием. Если реинкарнация свойственна людям, то же должно происходить и с городами. Разве ей не известно, что города обладают душой? Доказательством этому служит ее дом-призрак. А если так, не несут ли они на себе также и чужую карму? Гавана – наследница мифических земель: Авалона, Шамбалы, Лемурии… Вот почему она оставляет неизгладимое впечатление в душах тех, кто туда приезжает или там живет.

«Гавана моей любви…»

Болеро отозвалось в ее ушах как предсказание. Она снова посмотрела на Амалию. После каждой встречи с этой женщиной с ней происходили странные вещи. Но сейчас ей хотелось не размышлять, а узнать, чем закончилась история, фрагменты которой порой заставляли ее забыть про собственную жизнь.

– Что случилось после того, как полицейские увезли Пабло? – спросила она.

– Его вскоре освободили – когда повстанцы взяли столицу, – прошептала Амалия, вертя в пальцах цепочку.

«…Я вручил тебе мою душу, Гавана моей любви…»

Амалия тихо вздохнула:

– Случилось то, что мой Тигренок остался все таким же мятежником.

Люди томились перед дверями отеля «Капра», мечтая попасть в кабаре, где будет петь Фредди, певица с невообразимым голосом и статью. В пятницу она дает два концерта – вечером и около полуночи. Но столпотворение было вызвано не только предвкушением зрелища, но и атмосферой всеобщего возбуждения, которое не спадало ни на секунду, с тех пор как отряды бородатых мужчин, прокатившись по острову неудержимой волной, обрушились на улицы и дворцы Гаваны.

Через несколько месяцев после захвата власти по городу уже ползли слухи о чрезвычайных судах, тайных казнях, бегстве высших чиновников… И уже было объявлено об интервенции больших компаний. Интервенция – жестокое понятие, которое использовали, чтобы избежать более внятных формулировок, таких как «лишить всей собственности» или «отобрать предприятие». А вслед за крупными рыбами наступит черед мелкой рыбешки – так передавали из уст в уста. Кое-кто, испугавшись такого поворота, рискнул роптать, однако эти голоса тонули в энтузиазме большинства, влекомого вихрем гимнов и лозунгов.

С тем же пылом, с каким они приветствовали каждое действие нового правительства, люди, принарядившись, заполняли Красный зал, чтобы услышать знаменитое контральто… Однако бывшая кухарка не выглядела счастливой.

– Эти люди ничего не уважают, Амалия, – доверительно пожаловалась она своей подружке в гримуборной. – А где нет уважения, там нет и прав.

Амалия, счастливая оттого, что вновь обрела мужа – когда повстанцы выпустили из темниц бывших противников режима, – не придала значения этим жалобам. После семи лет мучительной разлуки они снова соединились. Пабло на свободе – только об этом она и могла думать. И что самое важное – он больше не будет ей врать, конспирации конец.

– Это все слухи, вражеские измышления, – заверила Амалия.

В последние недели певица выглядела все более встревоженной и потихоньку выплескивала свое беспокойство в песнях: «Мне время плакать пришло от боли и от стыда, мне время плакать пришло, но нету слез и следа…»

Сидя за столиком, Амалия сжимала руку Пабло. Какое счастье – вкушать пропетое с мудростью болеро, наслаждаться коктейлем из рома с пьяными вишнями, погружать зубы в мякоть плодов, жить расслабленной тропической жизнью…

Шум в дверях заставил ее отвлечься от сладких мыслей. Кто-то ругался со швейцаром, прорываясь в кабаре.

– Это твой отец.

Амалия даже вздрогнула. О господи, Исабелита! Она же оставила девочку на бабку с дедом. Сама не зная как, женщина в секунду очутилась на улице. Что случилось с дочкой?

– С Исой все в порядке, – ответил Хосе, когда ему удалось немного успокоить Амалию. – Я здесь не из-за нее, а из-за Мануэля.

– Что с моим отцом?

Пабло застыл как вкопанный. После его «предательства», когда молодой человек опозорил семью, отец перестал с ним общаться; только Роса, да и то тайком.

– Звонила твоя мать, – сказал Хосе. – Революционеры пришли в ресторан.

– Зачем?

– Мануэль помогал заговорщикам.

– Это невозможно. Мой отец никогда не занимался политикой.

– Кажется, он несколько дней прятал своего друга в подсобном помещении ресторана. Этот человек уже ушел, но сейчас в заведении обыск, надеются что-то найти.

Ни о чем больше не спрашивая, Пабло и Амалия запрыгнули в машину Хосе. По дороге в старую часть города все молчали. Когда они приехали, район казался вымершим – и это было нормально для Китайского квартала, где жители предпочитали наблюдать за событиями из-за жалюзи.

Страх витал в воздухе, его можно было пощупать, как густой туман, – наверно, многие здесь хорошо помнили подобные сцены на своей первой родине, откуда они сбежали в прошлой жизни. А сейчас, как будто китайцев преследовал упрямый демон, они встретились с таким же кошмаром в городе, приютившем их с самым веселым и беззаботным видом.

Пабло выскочил из машины еще на ходу. Он увидел разломанную кассу на асфальте, распахнутые настежь двери, темноту внутри… К сыну подбежала Роса.

– Они его забрали, – с безмерной тоской сказала она по-китайски.

А потом затараторила так сбивчиво, что Пабло ничего не мог разобрать. В конце концов он понял, что Мануэль сейчас сидит в припаркованном рядом грузовичке с затемненными стеклами – чтобы не видно было, что происходит внутри.

Пабло заступил дорогу мужчине в форме цвета хаки, выходившему из ресторана с кипой бумаг в руке.

– Товарищ, можно узнать, что происходит?