А там был маленький блестящий камушек на колечке в виде руки. Мерседес с помощью шпильки прикрепила его к одеяльцу дочери.

– Когда она подрастет, повешу его ей на шею на золотой цепочке, – объявила мать. – Это от сглаза.

Пепе ничего не ответил. Как можно отказать в такой малости, если у тебя у самого мать видит духов да еще и передала это проклятие твоей жене, а возможно, и крошке, которая сейчас посапывает рядом?

– Вы уже готовы ее записать? – спросили от дверей.

– Мы ее лучше окрестим.

– Конечно, – согласилась монашенка, – но сначала ее нужно записать. Имя придумали?

Супруги переглянулись. Они почему-то были уверены, что родится мальчик. Но Мерседес вдруг вспомнила женское имя, которое ей всегда нравилось, – нежное и в то же время исполненное силы.

– Мы назовем ее Амалия.

Часть четвертая

Страсть и смерть в год Тигра

Из записок Мигеля

ЭТОГО И КИТАЙСКИЙ ДОКТОР НЕ СПАСЕТ.

Так до сих пор говорят на Кубе, если сталкиваются с неизлечимой болезнью и, шире, с любой безвыходной ситуацией. Считается, что это выражение относилось к одному из китайских врачей, которые появились на острове во второй половине XIX века. По одним источникам – к Чан Бомбиа, который приехал в 1858 году, по другим – к Кан Ши Кону, умершему в 1885-м. Как бы то ни было, налицо народное признание авторитета китайских врачевателей, которые успешно лечили больных неизвестными в колониальной Кубе методами.

О жизнь!

Припарковав машину, шофер вышел, чтобы открыть дверцу. Из салона появилась женщина в облегающем зеленом платье; таксист порывался перегнуться пополам, но, сделав над собой усилие, ограничился легким поклоном.

– Сколько я вам должна? – Женщина открыла бумажник.

– Даже не говорите об этом, донья Рита. Я отправлюсь прямиком в ад, если возьму с вас хотя бы сентаво. Для меня подвезти вас – это честь.

Женщина улыбнулась, она была привычна к подобным знакам восхищения.

– Спасибо, приятель, – поблагодарила она таксиста. – Господь да озарит ваш день.

И прошла к двери с вывеской: «ДОМОВОЙ. СТУДИЯ ЗВУКОЗАПИСИ».

Звон колокольчика отвлек девочку, которая рисовала возле полки с нотами, от ее занятия.

– Привет, малышка, – улыбнулась вошедшая.

– Папа, смотри кто пришел! – Девочка побежала ей навстречу.

– Осторожно, Амалия, – предупредил Пепе, выходя из кладовки с пластинками в руках. – Ты помнешь гостье шляпку.

– Шляпка – прелесть, правда? – пискнула девочка, накидывая вуаль на лицо посетительницы.

– А ну-ка примерь, – предложила женщина.

– Балуете вы ее, – восторженно выдохнул хозяин. – Вы мне испортите дочку.

Актриса, обычно крайне недоверчивая к восторгам поклонников, совершенно менялась в обществе этой девочки – их связывало какое-то духовное родство. Мать ее тоже сильно интересовала, но по другой причине. Если девочка была как поток, готовый смыть все тайны и сомнения на своем пути, то Мерседес являла собой загадку, которая их порождала. Рита хорошо запомнила вечер в театре, когда Хосе их познакомил. Пьеса называлась «Сесилия Вальдес».

Мерседес тогда с задумчивым видом заметила:

– Кто бы мог подумать, что из такой безобразной правды родится такая красивая ложь?

Рита была поражена. Что эта женщина имела в виду?

Когда она попыталась это выяснить, Мерседес сделала вид, что не понимает, о чем речь. Как будто ничего подобного и не говорила. Женщины виделись еще несколько раз, но почти не разговаривали друг с другом. Мать Амалии жила в своем мире.

А девочка, наоборот, лучилась особым очарованием. Иногда она вела себя так, словно в комнате находится тайный друг, которого может видеть только она. Она заводила разговоры, которые Рита приписывала детскому воображению, но все равно ими восхищалась. Только в последние месяцы девочка оставила эти игры. Теперь она уделяла больше внимания реальным вещам, как, например, нарядам Риты.

– Эрнесто уже здесь?

– Он позвонил, сказал, что задерживается, – ответил Пепе, расставляя пластинки в алфавитном порядке.

– Каждый раз, когда у меня репетиция, он меня подводит!

– А в каком театре ты будешь играть? – в своей манере, полунаивно-полудерзко, спросила Амалия.

– Ни в каком, моя королева. Мы будем снимать фильм.

Пепе забыл про пластинки:

– Вы уезжаете от нас в Штаты?

– Нет, сынок, – улыбнулась Рита. – Никому не рассказывай, но мы делаем музыкальный фильм.

Хосе поперхнулся:

– На Кубе?

Рита кивнула.

– Так ведь это событие века! – наконец произнес владелец магазина.

– О чем это вы без меня судачите? – раздался еще один голос.

Все обернулись к дверям.

– Для тебя это не новость, – флегматично ответила Рита. – О первом музыкальном фильме на Кубе.

– Маэстро Лекуона! – воскликнул Пепе.

– Ну да, – вздохнул Лекуона. – Сейчас мы все увлечены новым проектом, но эти эксперименты задавят творчество. Задушат талант…

– Эрнесто, ты снова за свое! – не выдержала Рита. – Такие фильмы уже начали снимать, мы не можем отставать.

– Возможно, я и ошибаюсь, но думаю, что это смешение жанров в конце концов породит фальшивых идолов. Истинное искусство должно быть живым или, по крайней мере, без этих технических наворотов. Вот увидишь, как неожиданно там запоют безголосые. В общем… уже все готово?

– Да, дон Эрнесто.

– Папочка, а можно, я тоже пойду?

– Ну ладно, только там внутри не вздумай даже дышать.

Девочка кивнула, заранее онемев.

По-прежнему не снимая шляпки, она пошла за взрослыми в студию с прекрасной звукоизоляцией, находившуюся в глубине помещения. Техники прекратили балагурить и заняли места в будке.

Амалия обожала сеансы записи. От отца она унаследовала страсть к музыке. Или, лучше сказать, от дедушки Хуанко, основавшего предприятие, которое впоследствии перешло к сыну. Хосе не колебался ни секунды: он отказался от медицины ради этого мира, полного сюрпризов.

И отец, и дочь оба были без ума и от вечеринок, которые устраивали после записи, – так они участвовали в жизни богемной Гаваны рубежа веков. Там они услышали о скандальной выходке Сары Бернар, которая пришла в ярость от шушуканья публики во время спектакля и, чтобы оскорбить зрителей, крикнула со сцены, что они просто индейцы в сюртуках. Но поскольку на острове не осталось никаких индейцев, никто не принял это на свой счет и зрители продолжали болтать как ни в чем не бывало. Много смеялись и над безумствами журналистов: ребята с радиостанции, например, каждый вечер вытаскивали микрофон на крышу, чтобы весь остров слышал выстрел девятичасовой пушки, которая в Гаване палит ровно в это время еще с тех пор, как городу угрожали пираты. То были счастливые деньки, и воспоминания о них сохранятся на долгие годы.


Амалии нравились прогулки с доньей Ритой, а донье Рите – с ней, так что с недавних пор, когда певица собиралась пройтись по магазинам, она заезжала в студию, где девочка после школы помогала расставлять пластинки.

– Одолжите мне ее на время, дон Хосе, – умоляла певица с трагическим видом. – Амалия – единственный человек, который меня не сбивает с толку и помогает найти то, что нужно.

– Ну так и быть, – соглашался отец.

И тогда они вдвоем, как две школьницы, бегали по дорогим магазинам и глазели на витрины, которым завидовали даже европейцы. Болтая и хихикая, примеряли все без разбора. Певица пользовалась всеобщим восхищением, чтобы гонять продавцов за новыми и новыми коробками с туфлями и шляпками, за шалями, меховыми манто и самыми разными аксессуарами. Покончив с магазинами, подружки подкреплялись мороженым с сиропом, а иногда заходили и в кино.

Однажды вечером, кое-что прикупив – включая и замечательные туфли для девочки, – Рита предложила нечто новенькое:

– Ты когда-нибудь гадала?

– Гадала?

– Ну да, по картам. Как цыганки.

– А, узнавать судьбу?

– И будущее, доченька.

Амалия не знала, кто такие цыганки, но была уверена, что будущее ей еще не предсказывали.

– Здесь живет одна женщина, которая умеет это делать, – сказала донья Рита. – Ее зовут Динора, и она моя подруга. Хочешь составить мне компанию?

– Ну конечно! – Тут любая девочка пришла бы в восторг.

Они прошли три куадры, миновали парк, поднялись по узкой лестнице, открыли еще две двери и позвонили в звонок.

– Здравствуй, смугляночка, – приветствовала Рита открывшую дверь женщину – невысокого роста блондинку, одетую во все белое и похожую на ангела.

– Вы пришли вовремя. Никого нет.

Амалия поняла, что певица часто навещает эту женщину.

– Подожди здесь, моя радость, – попросила Рита и ушла вместе с гадалкой.

Через двадцать минут она вернулась:

– Пойдем, теперь твоя очередь.

В полумраке комнаты горела единственная свеча. Женщина сидела за низким столиком, перед ней стоял стакан с водой. Прежде чем перетасовать карты, она окропила их и пробормотала молитву.

– Сними, – велела гадалка, но Амалия не поняла, что требуется снять.

– Сдвинь часть колоды, – шепотом подсказала Рита.

Гадалка начала выкладывать карты рядами, сверху вниз и справа налево.

– М-да… Девочка, да ты чудом родилась на свет. А мать твоя чудом уцелела. Так-так-так… Вот у нас мужчина… Нет, ребенок… Погоди-ка… – На стол легли еще две карты. – Странно. В твоей жизни кто-то есть. Это не возлюбленный и не отец. У тебя есть близкий друг?

– Нет.

– Но все-таки кто-то за тобой приглядывает, кто-то вроде духа.

– Я так и знала! – воскликнула Рита. – Эта девочка всегда казалась мне особенной.

Амалия ничего не сказала. Она знала, о ком идет речь, но родители предупредили, что об этом не стоит говорить ни с кем, даже с доньей Ритой.

– Да, у тебя сильный хранитель.