Дайна Чавиано - Остров бесконечной любви

– А потом вернулся в Нью-Йорк?

– Да, и почти сразу умер… Но жизнь все-таки забавная штука. Помнишь того парня, который набросился на тебя, когда ты только приехала?

– Да.

– Его зовут Леонардо, как и белого сеньорито из того романа. Через несколько дней после смерти дона Сирило он пришел сюда. Хотел, чтобы я его ублажила, но в моем возрасте мне уже не до этих дел. Он заявлялся еще несколько раз и всегда уходил в бешенстве, несолоно хлебавши. Девочками моими он не интересуется. Порой мне кажется, что это тень самого Сирило или проклятие, которое повисло надо мной из-за его романа… Ну вот, а теперь ему втемяшилась ты. – После этой фразы донья Сесилия как будто очнулась и хлопнула себя по лбу. – Как же я раньше не додумалась! Знаешь, кто твоя оришá?[22]

– Кажется, Ошун.

– Разреши мне ее попросить. Увидишь, она избавит тебя от страха перед мужчинами.

Каридад задумалась. Она не знала, как поступить – упорствовать в своем отказе или позволить хозяйке сделать, как она задумала. Она не верила, что какая-нибудь ориша способна избавить ее от предубеждения, но ничего не сказала. Ритуал, определенно, позволит ей еще несколько дней подумать, что делать дальше. Сейчас ее заботило только одно.

– Но чтобы Мечита ни о чем не узнала.

– Мы сделаем все в полночь, когда девочка будет спать.

Однако в ту ночь Мерседес не спала. Докучливое монотонное пение отогнало сон, от которого уже тяжелели ее веки. Девочка выскользнула из постели и увидела, что мамы рядом нет. Она тихонько открыла дверь, но разглядела только яркий лунный диск, заливавший светом пустынный двор. Следуя за голосом, Мерседес прошла по коридору до окошка, из которого проникал дрожащий желтый отблеск. Мерседес, стараясь не шуметь, подвинула стул и влезла, чтобы посмотреть. В углу комнаты беззубая старуха раскачивалась в такт собственному пению, а в это время донья Сеси лила пахучую жижу на голову обнаженной женщины. Терпкий запах ударил в ноздри. Оньи́ – девочка называла мед так же, как ее мама, и так же, как когда-то говорила Дайо, бабушка-рабыня, – поблескивал на коже.

– Ошун Йейе Моро, царица цариц, я выливаю этот мед на тело твоей дочери и прошу тебя от ее имени позволить ей служить тебе, – выкликала донья Сесилия, обходя неподвижную фигуру. – Она хочет стать сильной, она хочет стать свободной, чтобы любить без всяких обещаний. Поэтому я прошу тебя, Ошун Йейе Кари, освободи ее от стыда, избавь ее от страха и стеснения…

Пламя свечей затрепетало от нового дуновения, как будто кто-то открыл боковую дверь. Женщина, до этого момента стоявшая неподвижно, вздрогнула от порыва холодного ветра и провела руками по бедрам, размазывая мед. Мерседес не видела ее лица, несмотря на лунное сияние, струившееся из окна.

– Oshishé iwáaa ma, oshishé iwáaa ma omodé ka siré ko hará bi lo sóoo… – пропела черная старуха сдавленным голосом, а женщина вдруг звонко рассмеялась и задвигалась в сладострастном танце.

У девочки стало щекотно между ног. Ей смутно захотелось, чтобы капли меда попали на нее, смешавшись с росой, пропитавшей город и его жителей. У нее возникло желание отдаться этой пляске, заставляющей обнаженную женщину заливаться безумным хохотом и двигать бедрами в ритуальном экстазе.

Донья Сесилия сделала шаг назад. Теперь старческий голос изменил ритм, мелодия стала чувственной и возбуждающей, словно дикий галоп. Обнаженная выгнулась дугой и застонала.

– Леонардо, она твоя, – позвала донья Сесилия.

Из темноты возникла еще одна фигура. Мерседес сразу же узнала мужчину, который напугал их несколько месяцев назад. Женщина повернулась к нему спиной, и тогда Мерседес увидела ее лицо – это была ее мать. Леонардо приник к ней сзади, а мама, вместо того чтобы сопротивляться, позволяла себя ласкать.

Двор закрутился вокруг Мерседес, в глазах сделалось черным-черно. Луна исчезла, и мир тоже исчез.

Леонардо поднял обнаженную Каридад на руки и отнес в соседнюю комнату, а ночь все так же оглашалась диким напевом.

Донья Сесилия открыла дверь, чтобы выйти во двор, и увидела девочку, лежащую без чувств. Она сразу же догадалась, что произошло, и отнесла Мерседес на кровать. Хотела зачерпнуть воды из лохани, но там было пусто. Тогда хозяйка вспомнила, что оставила возле двери кувшин с медом, и вернулась за ним. Набрав немного на палец, она смазала им губы и виски девочки. Терпкий запах оньи вернул ее к жизни.

– Ты, кажется, заснула, – сказала донья Сесилия, встретившись с ней глазами. – И упала с кровати.

Мерседес ничего не ответила. Она закрыла глаза, чтобы ее оставили в покое; Сесилия так и поступила.

Как только хозяйка вышла, девочка поднялась на постели и потянулась к кувшину. Не раздумывая, она сунула туда руку. Снаружи еще звучали песнопения во славу ориша любви, а Мерседес смазывала медом изгибы своего тела. Оньи – для жара, огонь – для нетерпения.

По Южному пляжу разгуливали прекраснейшие мужчины на свете. Лауро и Сесилия сбежали из редакции, чтобы пообедать на площадке, где было полно бутиков и уличных кафе.

Уничтожая салат из рукколы, орехов и голубого сыра, Сесилия размышляла о превратностях своей судьбы: у нее нет ни родителей, ни братьев и сестер и она чахнет от одиночества в городе, где и не думала оказаться. И вовсе не удивительно, что ей взбрело в голову ходить на курсы по обнаружению ауры. После первого занятия журналистка пришла и на второе, а потом на третье… Лауро только посмеивался: мол, появится парень – живо излечит от всякой дури. Сесилия молчала, но в глубине души спросила себя: так ли уж не прав ее друг? Разве она не гонится за новыми ощущениями, чтобы отвлечься от насущных потребностей?

Девушка еще доедала салат, а Лауро, устав дожидаться кофе, развернул газету.

– Смотри-ка, – позвал он. – Раз уж ты ударилась в мистицизм, это может тебя заинтересовать.

Он протянул подруге газетный лист.

– Куда смотреть-то?

Парень ткнул пальцем в текст и снова погрузился в чтение. В газете оказалось объявление о еще одной лекции в «Атлантиде», как назывался магазин Лисы: «Хосе Марти и реинкарнация». Смелость названия рассмешила девушку.

– Хочешь сходить? – спросила она.

– Нет, у меня на вечер планы получше.

– Ты много упускаешь.

Официант забрал пустые тарелки, другой принес кофе.

– Боже мой! – воскликнул Лауро, посмотрев на часы. – Давай попросим счет. Мы сидим почти час, а мне еще три статьи переводить.

– Времени навалом.

– А еще надо позвонить в турагентство насчет путешествия. Ни за что на свете не пропущу падение стены.

– Та стена, которая должна была рухнуть, уже упала.

– Я имею в виду стену на Набережной. Когда римский старичок приземлится в Гаване в своем только что отутюженном белом халате, увидишь, что будет твориться на острове.

– Ничего не будет.

– Ну что ж, спи дальше, а я вот хочу оказаться в первом ряду, когда вострубят иерихонские трубы.

– Если только не заиграет китайская карнавальная дудка, даже не знаю, что ты сможешь услышать в этой стране безумцев.

Солнце клонилось к закату. Через полчаса после возвращения домой Сесилия подготовилась к упражнениям. Она везде погасила свет, пока не стало так темно, что предметы были едва видны. Именно этого она и добивалась. Или, по крайней мере, именно это советовала проделать Мелиса на своих лекциях.

Сесилия перетащила карликовую пальму из угла к противоположной стене. Уселась в нескольких шагах от горшка, закрыла глаза и попыталась сосредоточиться. Затем приоткрыла глаза и стала смотреть на пальму, но так, чтобы на ней не концентрироваться. Она хорошо запомнила инструкцию: «Смотреть, но не видеть, как будто вас не интересует то, что находится перед вами». Девушке показалось, что она различает опаловый контур вокруг пальмовых листьев. «Это, должно быть, оптический обман», – решила она. Но свечение усиливалось. Сесилия даже отметила легкую пульсацию. Внутрь-наружу, внутрь-наружу… словно сердце из света. Неужели она видит ауру живого существа?

Сесилия снова закрыла глаза. А когда открыла, пальма была окружена лунным сиянием, при этом оно исходило не от какого-нибудь внешнего источника. Оно рождалось в листьях, в тонком изящном стволе, склонившемся в поклоне, даже в земле, за которую цеплялись ее корни. Куба, ее родина, ее остров… Почему Сесилия вспомнила о ней сейчас? Неужели из-за этой опалесценции? В голове у девушки возникла луна над морем в Варадеро, луна над полями в Пинар-дель-Рио… Ей показалось, что там луна светила по-другому, словно она была живая. Или, быть может, Сесилия заразилась этим ощущением от стариков, твердивших, что на Кубе все имеет другой вкус, другой запах, другой цвет… как будто этот остров – рай земной или находится на другой планете. Девушка попробовала избавиться от этих мыслей. Если ее остров и был раем, то теперь это про́клятый рай, а проклятиям в сердце не место – по крайней мере, в ее сердце.

Устав от мыслей, Сесилия открыла глаза. Свечение потускнело, но не исчезло окончательно. Сесилия встала и зажгла свет. Пальма перестала мерцать и снова превратилась в обыкновенное деревце в горшке. Да разве она на самом деле что-то видела? Наверняка снова выступила в роли идиотки.

«Хорошо хоть, что меня никто не видел», – решила она.