Ариша подошла к ней и молча прижалась. От этого еще тяжелее стало, горло перехватило спазмом. Нина сделала судорожный вдох и погладила дочь по спине.

— Ничего, я что-нибудь придумаю. Сейчас успокоюсь, подумаю хорошенько и точно придумаю.

Выбора-то все равно нет.

В «Тюльпан» в этот день так и не пошла, хотя ее ждали. А Нина просто сил в себе не нашла.

Накормила дочку обедом, а потом устроилась на диване, в полной тишине. Ариша рисовала за своим столиком у окна, больше ни на что не отвлекалась, и Нине поневоле пришлось сосредоточиться на своих мыслях, то есть на поисках выхода. После долгих раздумий поняла, что варианта всего три, то есть, продуктивных, еще два, то бишь, сойти с ума и умереть, она не рассматривала, все-таки желание жить и жить хорошо, пересилило пессимизм. А оставшиеся три варианта выглядели так: она все-таки возвращается в родной город, к родителям, но это уже на совсем крайний случай, потому что для нее это подобно самоубийству, все равно что поставить на своей жизни жирный крест; либо находит другую работу, не связанную с танцами, что без образования и каких-либо навыков и других талантов, будет проблематично, если только не довольствоваться изначально мизерной зарплатой; либо взять все и сразу, при этом наступив на свою гордость, воспитание и чувство порядочности, которым она так гордилась, или хотела гордиться, потому что другого не оставалось. Хотя, о какой порядочности идет речь? Все знакомые в этом городе, судя по всему, уже поставили на ее морали крест, а все ее старания поддержать репутацию направлены только на нее саму.

Да и вообще, кому какое дело? Она знала, что все сейчас говорят о Пашке, о его карьере и его успехах, а ее уже давно записали в неудачницы, а сейчас она и вовсе брошенная жена. Которую и бросили-то, возможно, оттого, что она пошла по кривой дорожке. Что, вообще, у нее есть в жизни, кроме ребенка? Когда переехали в этот город, казалось, что перед ними все дороги открыты, и тогда она и Лариса Усманова были наравне. В те времена Лариса волновалась из-за нее, они были равными соперницами, ни в чем друг другу не уступали, а сейчас Лариса может позволить себе влиять на мнение ее начальства, директора школы, который после ее наговоров даже раздумывать долго не стал, без всяких сомнений принял ее слова на веру, и Нину в тот же день уволили. А Лариса, скорее всего, даже не задумается о серьезности сказанных ею слов, для нее это маленькая месть бывшей сопернице, которая когда-то обошла ее на первенстве.

Ариша присела рядом с ней на диван и протянула альбом с рисунками. Нина погладила дочку по голове, пролистала альбом, а Арина перевернула его на последнюю страницу. Нина вымученно улыбнулась, чувствуя, как внутри все узлом завязывается.

— Не переживай, я завтра куплю новый. — Принялась расплетать Арине косички, потом поцеловала в темную макушку. — Вот увидишь, у нас все будет хорошо. — Вздохнула. — Мама уже знает, что делать.

Знала, но перебороть себя было куда труднее. Приехала на следующий день в «Тюльпан», чувствуя себя предательницей по отношению к самой себе, но промучившись всю ночь, и перебирая в уме возможные варианты, другого выхода не нашла. Репутацию она себе точно не испортит, над ней и так в городе смеются, это в лучшем случае, а в худшем жалеют, так что стыдиться и переживать уже поздно. А это единственный шанс вырваться из замкнутого круга долгов и безденежья. Ей нужен только рывок, стартовая площадка, чтобы оторваться от Пашки и начать жить, не завися от его финансовой помощи. До этого момента никак не получалось.

Направилась прямиком к кабинету Вити. Он оказался на месте, а Нина, наверное, от волнения, забыла постучать, и поэтому растерялась, одним своим необдуманным действием отрезав себе пути к отступлению. Витя брови вздернул, реагируя на ее появление, но взглянул без всякого удивления. Только проворчал:

— Явилась. Тебя вчера ждали, драгоценная ты наша.

— Я знаю, извини.

— Знаешь, где я видел твои извинения?

Нина прошла в кабинет и дверь за собой прикрыла.

— Знаю, Вить. Просто вчера у меня был… неудачный день.

— У меня каждый день неудачный, так что нечего мне плакаться, не пожалею. И денег не дам, жди зарплаты. — Он швырнул на стол газету. — Задолбали вы, бабы, я вам что, банк?

Нина уцепилась за ремень своей сумки.

— Тогда работу дай.

Жаба в кресле развернулся, на Нину уставился, после чего прищелкнул языком.

— Что я слышу, — с ехидцей проговорил он, а взглядом принялся ощупывать ее фигуру. — Ты созрела никак?

Нина сглотнула.

— Нет. Но как Гретка говорит: меня прижало.

— Ясно. Деньги понадобились.

Нина хотела возразить, попытаться объяснить, из-за чего и ради кого она на это идет, но в последний момент поняла, что Жабе на это наплевать. Поэтому лишь кивнула.

— Да. Выпустишь меня?

Витя развалился в своем дорогущем кожаном кресле и покачивался в нем, продолжая Нину разглядывать, на этот раз с удовольствием.

— Зависит от того, что ты мне предложишь.

— Шоу, — твердо сказала она. — Голых девок у тебя и так достаточно.

Витя подался вперед и навалился на стол.

— А ты у нас другая?

— Нет, Витя, я не другая! Я такая же, как они, и здесь я по той же причине: мне деньги нужны.

Но я прошу дать мне шанс. Ты знаешь, что я могу. И я сделаю тебе шоу, а вот если не получится… тогда…

Она замолчала, а Витя рассмеялся, противно так, будто в предвкушении, у Нины мурашки побежали. Но, в конце концов, он сказал:

— Десять дней. Другого шанса у тебя не будет. Сколько тебе надо времени?

У Нины от волнения сердце едва из груди не выскакивало. Она знала, что Жаба согласится, но когда это произошло, поняла, что пути назад точно нет. Если она испугается и откажется, ей и в

«Тюльпане» больше места не будет.

— Мне нужна неделя.

— Хорошо. — Витя был до противного спокоен и покладист. Только руку ей протянул, чтобы скрепить уговор. Нина шагнула к его столу, подала свою руку, а Жаба, вместо того, чтобы ее пожать, перевернул и приложил Нинину ладонь к своей щеке, накрыв своей ладонью. — У меня предчувствие, что мы с тобой сработаемся. Тебе понравится, Нинок.

Руку Нина отдернула, а на Жабу взглянула свысока.

— Все, что мне может понравиться, это деньги, Витя.

Он снова на кресле откинулся, а на нее смотрел с мерзкой улыбочкой.

— Я запомню.

Неделя пролетела незаметно. Так же, как и следующие десять дней. Нине казалось, что она не живет, а смотрит словно со стороны какой-то странный сон со своим участием. Первую неделю она репетировала, ставила номер, делала это отстраненно, будто не для себя, но выкладывалась по полной. Девчонки за ее спиной шептались, но она не обращала внимания, с головой ушла в работу. Иногда ловила себя на мысли, что репетирует с такой страстью и остервенением, будто к чемпионату мира готовится. День первого выхода приближался, она нервничала, ладони потели только от одной мысли о том, что придется выйти и танцевать перед мужчинами, пришедшими в «Тюльпан» с определенной целью. Но Нина старалась, старалась так, как никогда, наверное, а все ради одной-единственной возможности произвести нужное впечатление и занять свою нишу, чтобы Витя Жаба в дальнейшем остерегался трогать ее и требовать того же, что и от других девчонок. Она должна стать особенной, должна приносить больше денег, а для этого ей нужно станцевать так, как никогда до этого не танцевала. Хотя, она так никогда и не танцевала. Она никогда не танцевала стриптиз. Но не зря же знающие люди — все тот же Жаба и Гретка — говорят, что у нее талант. Нина и не спорила, талант, но как же обидно растрачивать его на потакание мужским страстишкам и грязным помыслам.

Перед первым выходом казалось, что ее стошнит. Она стояла за кулисами, чувствуя себя голой и распутной, и дышала, как перед глубоким погружением в Мариинскую впадину без батискафа и даже акваланга. Было тревожно, а страх щекотал нервы. Ее и макияж раздражал, сама себе казалась вульгарной и некрасивой.

— Выпей. — Грета сунула ей под нос рюмку коньяка.

Нина скривилась, почувствовав новый приступ тошноты.

— Не хочу.

— А ты через не хочу. — Рюмку поднесли прямо к ее губам. — Я знаю, что говорю, пей. Залпом.

Нина выпила, задышала тяжело, и на минуту показалось, что коньяк дал обратный эффект, в горле вдруг встали рыдания. Даже начала головой качать, понимая, что сейчас откажется, но Гретка вдруг стукнула ее по спине, Нина невольно сделала глубокий вдох, на глазах проступила слезы, но тут же высохли.

— Соберись. Выйдешь, оттанцуешь и вернешься, — напутствовала ее Грета. — В зал не смотри, танцуй для себя. Пашку своего представь, — она усмехнулась, — как он слюной захлебывается.

Или локти себе кусает. Поняла?

Нина бездумно кивнула.

— Хочешь, еще налью?

— Чтобы я в зал свалилась? Нет уж.

Грета усмехнулась.

— Ну, как знаешь.

Следующие десять минут были самыми ужасными в ее жизни. По крайней мере, Нина мысленно повторяла себе это раз за разом, крутясь под музыку у шеста, и, по совету Греты, не обращая взгляда к мужчинам в зале. Когда музыка кончилась и послышались чересчур бурные овации, она сочла это издевательством, потому что была уверена, что не справилась. У нее же тряслись ноги, дрожали поджилки, и она пару раз точно перепутала движения. Оказавшись за кулисами, без сил опустилась на ступеньку и закрыла глаза. Ее трясло, при этом сердце почти не билось, только в ушах музыка, музыка. Кто-то схватил ее за плечи и потряс, Нина даже глаз не открыла.

Тошнота опять подступила, и в этот раз она не была уверена, что сдержит ее.

— Это просто бомба! — выдохнула Гретка, видимо, это она ее трясла. Отвернулась от Нины и назидательно проговорила: — Учитесь, а то только и умеете, что титьками трясти. Трясогузки.