— Мне скоро сорок, по-твоему, я все еще должен отчитываться перед родителями?

— Но у них все равно свое мнение. Для тебя это не важно?

— Важно. Но завтра они уедут. — Он ободряюще улыбнулся, а затем и подмигнул. — Они уедут, а я останусь с тобой.

Нина нахмурилась.

— Они что-то тебе сказали?

Костя тут же забыл про веселье.

— Нина, перестань. Никто мне ничего не говорил!

И если родители Кости ничего не сказали и никак не выказали свое беспокойство или неодобрение, то по поводу тревоги своих родственников, Нина не сомневалась. Мама звонила ей, как по расписанию, трижды в неделю. Что было попросту нелепо. Раньше, когда она жила одна, мучительно соображая, где заработать денег, все были уверены, что у нее все в порядке. У нее ведь был штамп в паспорте! А стоило ей устроить свою личную жизнь с другим человеком, как всех обуял ужас. И сколько бы Нина матери не говорила, что счастлива, что ей с Костей хорошо, понимала, что ей не верят. В открытую мама своих мыслей не озвучивала, но неизменно спотыкалась, как разговор заходил о деньгах и степени обеспеченности ее нового избранника. Родные считали, что Шохин поиграет с ней, а потом избавится. Это страшное слово

«избавится», вызывало у Нины неизменную усмешку. Правда, невеселую. Беспокойство родителей развеселить не могло, а с Костей обсуждать тему родственников она остерегалась. К мнению собственных родителей он серьезно не относился, как ей показалось, а уж над страхами ее родственников он и вовсе посмеется.

Из-за всего этого, Нина не сразу решилась перезвонить матери. Не была настроена на разговор.

Вернулась домой, проверила автоответчик, убрала с дивана мягкие игрушки и книгу про Спящую красавицу, отнесла все это в комнату Арины, задержалась там, расставляя на небольшом диванчике яркие подушки. За последние недели гостевая спальня приняла вид детской комнаты: громоздкую мебель заменил светлый мебельный гарнитур, появился письменный стол, необходимый каждому школьнику, яркие шторы и мягкий ковер под ногами.

На кровати постельное белье с улыбающимися солнышками и облачками, покрывало в оборку, и во всех углах игрушки и книжки. Нина даже не думала, что у Арины столько мягких игрушек, пока не начала собирать вещи на старой квартире. Конечно, от некоторых уже пришла пора избавиться, но они как-то сразу нашли свое место в отдельной детской комнате, и Нина, в итоге, решила оставить все как есть, по крайней мере, на время, придя к выводу, что так дочке будет спокойнее на новом месте. Да еще Шохин свою лепту внес, пойдя проверенным путем и задарив малознакомого ребенка плюшевыми зайцами и медвежатами в период знакомства и снискания благосклонности. Самой последней появилась большая, едва ли не с Аришу ростом, фарфоровая кукла в умопомрачительном наряде позапрошлого века. Платье из тафты на настоящем кринолине, крутые каштановые кудри, выглядывающие из-под шляпки с широкими полями и фарфоровое личико. Ариша даже не играла с ней, только разглядывала и иногда брала за руку, наверное, впечатленная холодным, высокомерным взглядом куклы. Нина же, увидев подарок, лишь головой качнула.

— Сколько она стоит?

Шохин самодовольно улыбнулся.

— Столько, на сколько выглядит. Авторская работа.

— Твои родители подарили Арине детский мольберт, его она, по крайней мере, не боится, Костя.

А твоего подарка даже Гриша опасается.

— Не выдумывай. — Шохин поднял Арину на руки и кивком указал на куклу. — Она ведь красивая, да, орешек?

Ариша откусила от яблока и молча на куклу уставилась, будто именно в этот момент решить пыталась — красивая или не очень. По привычке отмолчалась, что совсем не убавило Костиного самодовольства, кажется, он всерьез верил, что лучший подарок на день рождения ребенку сделал он.

Нельзя сказать, что Костя с Ариной быстро нашли общий язык. Она долго к нему присматривалась, не зная, стоит принимать «в свои» или нет, а Шохин, не привыкший к постоянному присутствию ребенка, попросту не понимал, как к девочке относиться. Когда стоит отреагировать на ее действия, когда нет; к тому же, ребенок достаточно непростой, а у Кости наготове даже примитивных способов общения не было, а уж на что-то особое, на что требуется желание и терпение, времени и вовсе не хватало. В первые две-три недели Нина с тревогой приглядывала за ними, боясь, что ничего, в итоге, не получится: не захочет один, заупрямится другая. Но однажды вдруг заметила, как Ариша слушает Костю. Смотрит в сторону, делает вид, что не обращает внимания на него, но на самом деле слушает. Костя чистил фенхель, ловко и быстро, и рассказывал девочке о попугае: что тот любит, что полезно, а что вредно. А это, наверное, была единственная тема, которая Арину интересовала после переезда. Она на кухне часами крутилась, а все ради наблюдения за Гришей. Тот ее особо не замечал, занимался привычными делами, смотрел телевизор или в окно поглядывал, время от времени комментируя увиденное, а на Арине лишь изредка задерживал немигающий взгляд, а стоило ей приблизиться к его клетке, ехидно интересовался:

— Чего молчишь?

Пару раз Нина видела, как Арина обижается и уходит, даже подумала поговорить с дочкой, объяснить, что Гриша всего лишь попугай и говорит первое, что приходит ему в голову, и переживать из-за этого не надо, но стоило ей поднять эту тему, Арина отвернулась от нее и занялась новым рисунком.

— Не трогай ее, — сказал ей тогда Костя. — Сама разберется.

— Костя, это попугай. С кем разбираться?

— Вот именно. Просто попугай. Она сама разберется.

Может, особого желания разбираться у Арины и не было, но любопытство побеждало.

Спокойно пройти мимо клетки у нее никак не получалось. Гриша под настроение болтал без умолку, смеялся Костиным голосом, пел песню из любимой рекламной заставки и даже лаял, подражая болонке Лидии Аркадьевны, Тусе.

— Охранник, — посмеиваясь, хвалил его Шохин, а Гриша важно выпячивал грудь и дергал хохлатой головой. Остаться к этому равнодушной было невозможно, и Аришу к нему тянуло с невероятной силой. А когда Костя готовил для Гриши еду, всегда оказывалась рядом и наблюдала. Шохин это замечал, и, в конце концов, начал ей рассказывать, как и что нужно делать, не замечая того, что девочка отворачивается и молчит. И однажды поймал ее на том, что Арина кормила попугая своим яблоком. Заглянул на кухню, в поисках мобильного, и увидел ее у клетки, как она протягивает Грише отрезанный кусочек. А потом и шепот услышал:

— На. Вкусное, я попробовала.

Шепот был тихий, невнятный, но он был. Правда, Нина верить ему не спешила.

— Тебе показалось. Она всегда говорит односложно.

— А тебе хочется, чтобы мне показалось? — Костя подошел, поцеловал ее в щеку и тут же отвернулся, взял портфель. — Не мешай им общаться, — попросил он, прежде чем уехать на работу.

После этого Нина стала приглядывать за дочерью с особым вниманием. Но надо знать ее ребенка, более скрытного создания, наверное, на всем свете нет. Арина умела выбирать моменты для общения с попугаем, когда ее никто не мог видеть, но выдал ее все тот же Гриша.

Тот о конспирации задумывался мало, даже слово такое ему было неизвестно, и поэтому в одно прекрасное время он перестал встречать девочку с подозрением, отодвигаться и хмуриться. Как выразился Костя: она его подкормила.

Даже имя ее выучил, правда, переиначил по-своему. Наверное, из-за того, что Ариша всегда говорила негромко, Гриша как услышал, так и запомнил, сопоставив со знакомым для него словом — орешек. Вслед за ним и Костя подхватил, и Ариша стала в стенах этого дома Орешком.

Она не возражала, не спорила, даже отзывалась, а Нина с трепетом следила за развитием событий. Дочка пусть шепотом, пусть с попугаем, но говорила, а Нина боялась ее спугнуть.

Ругала себя за это, советовалась с психотерапевтом, но каждый раз обращаясь к Арине напрямую, ловила себя на том, что ответа не ждет, снова все делает сама. Ариша же, ощущая привычный комфорт в присутствии матери, не торопилась с ней разговаривать, отделывалась обычными односложными ответами.

— Отец сказал, что с ней надо говорить, — внушал ей Шохин. — Задавай ей вопросы, но не дави.

Просто делай паузы, чтобы она смогла ответить.

— Это тяжело, — вздыхала Нина.

— Это нужно. — Он улыбнулся. — Вот Гриша от нее требует, и она говорит.

— То есть, я глупее Гриши.

— Он настойчивее.

Хорошо ему говорить. А Нина видя, как дочка замирает, понимая, что от нее требуют прямого ответа, а для нее это физически мучительно, внутренне замирала, и со стороны, наверное, это было заметно, потому что Костя, после недолгих сомнений, сам это делать начал. Ненавязчиво, делая вид, что не замечает детского молчания, раз за разом задавал Арине одни и те же вопросы.

— Тебе добавки положить? — Рассказывал Нине о встрече с предпринимателями на ковре у мэра, взял тарелку с салатом, себе подложил, а на Арину кинул быстрый взгляд. Заметил, как она подвинула к нему свою тарелку, отвернулся к Нине и рассказ свой продолжил, через полминуты повторив свой вопрос, будто просто пропустил слова девочки мимо ушей, не расслышав ответ.

Нина зажмурилась от беспомощности, боясь на дочку взглянуть, и вздохнула с облегчением, когда та четко сказала «да». И так раз за разом, день за днем, пока Нина не поняла, что напрягает ситуация, в основном, только ее. Она переживает за дочь больше, чем та, как Нина себя запугивала, страдает. Правда, это не помогло расслабиться и в один день научить дочку разговаривать. У Кости это получалось куда лучше, наверное, потому, что он не боялся и не испытывал трепета перед детскими страхами и слезами.

В гостиной, в углу, красовалась елка. Невысокая, искусственная, но выглядевшая, как настоящая. Еще одно новшество в квартире Шохина. Как он сам признался, до этого в его доме приход нового года знаменовался сменой штор и заменой подсвечников на секретере с бронзовых на хрустальные. Елка если и появлялась, то на кухне и совсем маленькая, ее Лидия Аркадьевна приносила. А в этом году поставили для Ариши, она сама развешивала игрушки и почти улыбалась. До Нового года оставалось десять дней, а праздничное настроение уже завладело всеми вокруг.