— Итак… Я вернусь в пятницу вечером, если вернусь. Хорошо?

— Да. Что с тобой поделаешь…

Он подошел к магнитофону и порылся в кассетах. Анни еще поколебалась — может, стоит все бросить и снова отправиться с ним в кровать? Если он глянет на нее, она так и сделает. Но он не глянул. Анни повернулась и вышла из комнаты. Когда она спускалась по лестнице, то услышала магнитофон — это была песня Отиса Рединга «Залив». Она почувствовала, что готова заплакать. Но она должна была вернуться в Леди Маргарет Холл, чтобы удостовериться, все ли в порядке на завтра.

День стоял невероятно жаркий, в воздухе не было ни ветерка. От утренней свежести не осталось и следа. Анни почувствовала, что у нее болит голова. Под полуденным солнцем древние здания Оксфорда казались грязными. Ничто так ярко не свидетельствовало об окончании семестра, как появление туристических карт и путеводителей в окнах книжного магазина Блаквелла — карт Греции, Катманду, Америки. Анни остановилась, чтобы посмотреть на статую Свободы на одной из книжных обложек. Она поняла причину своего плохого настроения. Это из-за того американца, Джордана Хоупа.

Сегодня, когда она праздновала окончание у Эдварда экзаменов, она случайно заметила Джордана на другой стороне дороги и почувствовала, что ее сердце затрепетало, как рыбка. Это был, без сомнения, он, он возвышался над остальными на целую голову и у него был прямой взгляд, какой отличает американцев. Он улыбался своей потрясающей улыбкой. Она видела, как Хоупа окружила группа смеющихся людей, потом какая-то девушка поцеловала его, и ее охватил такой приступ ревности, что она поспешила уткнуться в грудь Эдварда… Анни тряхнула головой, прогоняя это воспоминание. Это странно — так переживать из-за человека, которого едва знаешь. Восемь месяцев назад она провела с ним всего несколько часов. И это все. С тех пор она его не видела. Ни разу не видела, хотя очень хотела увидеть. Анни еще не забыла волшебства того дня — встретить человека, так непохожего… сексапильного, сказала она себе, чувствуя себя порочной.

Дойдя до входа в парк, Анни остановилась, чтобы снять тесные сандалии. Небо имело странный цвет, почти белый. Откуда-то издалека раздавались чуть слышные удары. Закрывшись ладонью от солнца, она разглядела игроков в крикет.

Анни направилась по траве к Леди Маргарет Холлу, чувствуя под ногами сухую землю. Почему она тогда отвергла Джордана? Это было только желание честно вести себя по отношению к Эдварду. Именно то, что было привлекательно в Джордане — он был американцем, намеревался заняться политикой, у него были честолюбивые устремления, и над ним висела угроза попасть во Вьетнам, — тогда ее отпугнуло. Ну, а теперь все поздно. Анни выяснила, что в его колледже учатся два года, значит, Джордан уедет. Оно и к лучшему. Она и так обижает вечными своими секретами Эдварда. Вспомнив, что ей предстоит сделать завтра, Анни тяжело вздохнула.

Она нипочем бы не заметила, что с Розой что-то не так, если бы они не были приятельницами весь последний семестр. Анни обнаружила, что то, что она воспринимала поначалу как шутку, совсем не шутка — Роза и в самом деле хотела быть только первой в учебе. Ее работы были, без сомнения, хорошо написаны, содержали очень интересные мысли и сдавались вовремя. Потому Анни, зайдя как-то за Розой перед занятием, очень удивилась, застав Розу еще в постели. Роза сказала, что она больна, и Анни передала ее извинения мисс Кирк. Возвращаясь, Анни снова зашла к Розе на чашку чая, однако больной на месте не было. Когда позднее Анни попросила Розу объяснить это, Роза начала бормотать что-то невнятное — она устала от учебы, от Оксфорда, который был совершенно оторван от реального мира, и вся эта учеба — напрасная трата времени.

Поведение Розы делалось все более странным. Она могла оставаться в кровати до полудня, с задернутыми занавесками; вся комната была полна дымом сигарет. Иногда она включала электрокамин, даже когда температура воздуха была высокой. Анни начала подозревать, что Роза беременна. В своих отношениях с мужчинами Роза напоминала карточного игрока — она выбирала того, кто был ей нужен, затем расставалась с ним, выбирала другого и так тасовала колоду без конца. Она никогда не говорила о любви — только о чьей-либо полезности, расставаясь со своими возлюбленными без сожаления. Как-то Анни весь вечер утешала за чашкой чая бедолагу, который, стоя у дверей Розы, не мог поверить, что все отношения с ним прекращены. Анни уже перестала запоминать имена ее дружков. А сейчас она стала по утрам приносить кофе ей в комнату, то предлагала поменять ее книги в библиотеке, то купить что-нибудь из еды.

Вчера Роза сказала, что опять хочет пропустить занятия. Анни решительно заявила, что это нечестно — подставлять ее, заставляя придумывать причины, по которым Роза не может прийти. Но когда наступил вечер, Анни услышала музыку из комнаты подруги и постучалась, чтобы попросить прощения. Роза лежала на полу, слушая «Нэшвил Скайлайн». На нее падал свет свечи, поставленной на блюдце. Роза подняла голову:

— А, это ты. Входи. Анни опустилась рядом.

— На меня снизошло откровение. Прислушайся к музыке. Я вдруг поняла, что шестидесятые годы ушли, и навсегда. — Она поднялась на локте, чтобы поглядеть Анни в глаза. — Можешь вообразить — целый альбом, и ни одной песни протеста. Только сентиментальные баллады о любви и простой деревенской жизни. Дилан перестал бороться. Все кончилось — мир, и любовь, и мечты о лучшем мире. Шестидесятые не стали временем появления чего-то нового, просто маленький романтический антракт в истории. Я думаю, теперь мир будет двигаться к жадности, подлости и лжи… — Она легла на ковер. — А через десять лет единственное, над чем мы будем работать, это рекламное дело.

— Я не буду. — Анни отрицательно тряхнула головой. — У тебя просто депрессия. Ты не скажешь почему?

— Депрессия, — повторила Роза. — Мои родители запрещали произносить это слово. Они говорили, что депрессия — это серьезное клиническое заболевание и о нем нельзя говорить до тех пор, пока человек не совершил по крайней мере одну попытку самоубийства.

Анни была шокирована. Роза всегда рассказывала о своем доме так, что создавалось впечатление, что Кассиди — дружная и счастливая семья. Анни положила руку на колено Розы.

— Прости, если я тебя обидела. Это потому, что мисс Кирк стала подозревать, что я говорю неправду, объясняя твое отсутствие. Мне, в общем, неважно, но я хотела бы знать, что с тобой. Ты могла бы ходить на занятия, даже если твоя работа еще не готова. Почему бы тебе не пойти со мной в четверг и…

— Не говори как проповедник, — прервала Роза, хмуро глянув на нее. — Я больше никогда не пойду на эти глупые занятия. Я вообще не буду больше здесь учиться. Если хочешь знать, я отправляюсь в Лондон. В больницу. — Ее лицо застыло. — Я сделаю аборт.

Они говорили до наступления темноты. Анни хотела сопровождать Розу в клинику. Ей казалось невероятным, что такое испытание человек может перенести один. У нее в голове всплыла ужасная сцена из «Альфи», где Вивьен Мершант, в одиночестве, мучаясь от боли, бросает зародыш в жестяную коробку. Конечно, сейчас это законно. Существует анестезия, чистые простыни и надлежащая гигиена. Но, подумав о том, что предстояло, Анни поежилась.

Возможно, Роза чувствовала то же самое. Трудно сказать. Она согласилась на то, чтобы Анни ее сопровождала, но больше они не разговаривали на эту тему. Роза только сказала, что страшно переживает и что ее родители про это знать ни в коем случае не должны. Анни все пыталась вычислить, от кого Роза беременна — возможно «виновник» об этом даже не знал. Эта мысль вызвала в ней целую бурю чувств. Если с ней случится такое, она обязательно скажет Эдварду.

Вспомнив об Эдварде, она пожалела, что они так расстались. Но это было необходимо. Роза была ее другом. Роза в ней нуждалась. Кроме того, она знала, что Эдвард простит ее, приписав перемену в ее настроении смерти отца.

Отец Анни умер довольно неожиданно, от инфаркта. Это произошло в последний день предыдущего семестра. Анни несла чемодан к такси, когда увидела на доске у входа собственное имя, написанное мелом. Она направилась к своей ячейке для телефонных сообщений. «Немедленно позвони своей матери».

На следующий день, как только она добралась до Мальты, состоялись похороны.

Кроме потрясения и горя у нее была досада на то, что отец не дождался ее — буквально через сутки она приехала на каникулы, а увидеть его в последний раз не успела. Хотя умом Анни понимала — это ничего бы не изменило. Отец умер почти мгновенно.

Но, как Анни себя ни уговаривала, сожаление о том, что не застала его живым, не уходило. Хоть бы на больничной койке увидеть… Говорят, что умершие выглядят совсем непохожими на себя. Ее не оставляло дикое ощущение, что отец до сих пор жив, сейчас появится за следующим поворотом, улыбнется и спросит: «Ну что, мартышка, все в порядке?»

…Небо совсем потемнело. Анни шла по дорожке, которая вела к Леди Маргарет Холл, и вдруг услышала, как зашумели кроны деревьев. На ее руку упала крупная капля, потом еще одна. Анни побежала, спотыкаясь о камешки. Откуда-то издалека доносился шум бури. Суеверная Анни подумала, что это на нее пал гнев богов…

18

С помощью моих друзей

Роза стояла перед распахнутым бельевым шкафом. Кроме панталон на ней ничего не было. Что должна надевать особа, собирающаяся сделать аборт? Скромное одеяние жены священника, чтобы избежать ненужных комментариев, или крикливый наряд уличной проститутки, каковой, наверное, ее сочтут в больнице? Наверняка не стоит наряжаться респектабельной дамой, решила она наконец. Что толку лицемерить, покрывая свои грехи?

Она достала длинную хлопчатобумажную юбку и начала перебирать вешалки, разыскивая подходящую блузку. Вот эта, с широкими рукавами, — то, что нужно. Роза вытащила блузку, надела, заправила ее в юбку и застегнула пояс. Согласно книге, которую она тайком стянула в библиотеке — там была серия ужасающих фотографий и омерзительных картинок, — зародыш был сейчас размером с боб. Но Роза уже чувствовала его — он размещался в ее животе и рос каждую минуту. Она также чувствовала, как все тело перестраивается. Тело приказывало ей лечь и наполняло ее странной, незнакомой слабостью. Грудь отвердела, как будто предстояло начать кормить уже завтра. Роза с силой нажала на живот. «Уходи! — прошептала она зародышу. — Уходи. Я не хочу тебя».