У Анни подгибались ноги, когда она переходила через железнодорожные пути, чтобы выбраться на дорогу. Главное, чтобы никто из читального зала не увидел ее. Анни наткнулась только на преподавательницу музыки, которая прошла мимо, и на одного парня, который с интересом на нее глазел. Ему было уже под тридцать. Она посмотрела на него очень холодно, хотя он, определенно, соответствовал идеалу ее матери. А вот Эдвард Гамильтон абсолютно ему не соответствовал.

Она с родителями отправилась на Мальту. В конце путешествия они пошли в английский клуб, и по пути туда она долго любовалась старинными стенами города, сказочными при свете заходящего солнца. В клубе за их столиком оказался пожилой офицер. «Не сразу и поймешь, кто из вас — мать, а кто — дочь», — улыбнулся офицер. Он поздравил ее с предстоящим возвращением в Англию так горячо, как будто они вырвались на волю из плена у затерянного племени каннибалов. Впрочем, в этих маленьких английских колониях иначе никто не говорил. Там не упускали случая едко пройтись по поводу местных, а о «Британии» упоминали как о неком потерянном рае, хотя Анни была уверена, что, вернувшись хоть на пять минут в какой-нибудь дождливый Гуилфорд, любой из них сразу захочет снова оказаться в этом клубе с его теннисными кортами под жарким солнцем и с услужливой местной прислугой. Анни тут же решила рассказать при случае об этих снобах Розе, но сейчас она улыбалась своему собеседнику. Анни наслаждалась креветками и хорошо прожаренным бифштексом, потом был еще йоркширский пудинг, а напоследок яблоки с заварным кремом. Как обычно, мать собрала вокруг себя большую компанию и перебрала с бренди. Но вроде бы настроена была вполне миролюбиво. Анни и не подозревала, что ее ждет.

Когда они возвращались назад, машину вел отец. Уже было темно, Анни опустила стекло и откинулась на сиденье, наслаждаясь теплым ветерком. Завтра ей уезжать.

— А что это за парень, который пишет тебе письма? — внезапно начала мать. Анни выпрямилась.

— Я же говорила тебе, мама. Его зовут Эдвард.

— Значит, Эдвард, — произнесла она медленно, как будто это было какое-то экзотическое имя. — Я надеюсь, ты не спишь с ним?

Анни ничего не ответила. «Мне девятнадцать, — подумала она. — Это не ваше дело».

Мать обернулась и уставилась на нее. Ее сережки блеснули в свете проехавшей мимо машины.

— Ну, отвечай, — настаивала она. Анни молча уставилась на ее волосы. Затянувшуюся паузу прервал отец.

— Мэри, дорогая, я думаю, нам не следует…

— Заткнись, Чарльз. Пусть даже и не пробует отпираться — сегодня утром я нашла в ее комнате контрацептивные таблетки.

— Ты обыскивала мою комнату! — Анни была потрясена. А что, если она еще и читала письма Эдварда? Ей даже стало нехорошо.

— Не обыскивала, а проявила заботу о своей дочери. Итак, спишь или нет?

— Да. И не стыжусь этого.

— Так я и знала! — воскликнула мать, обхватив ладонями виски. — Ты глупая, глупая девчонка. Ты что, не знаешь, какие они, эти мужики? Твой Эдвард просто тебя использует. Ему от тебя нужна только постель!

— Нет! Эдвард любит меня. И я тоже его люблю, — горячо добавила она.

— Дорогое мое дитя, — ее мать картинно простерла руку, на запястье блеснули браслеты. — Тебе только-только исполнилось девятнадцать. Что ты можешь знать о любви? Ты должна ждать. Ты вернешься в Оксфорд и сама увидишь, что он не только не собирается на тебе жениться, он просто не захочет даже разговаривать с тобой, по крайней мере днем.

Анни открыла рот.

— Жениться? Но я не собираюсь выходить за него замуж! — запальчиво выкрикнула она.

— Раз у вас дело зашло так далеко, ты должна, — хмуро произнесла мать. — Я, конечно, читала о всей этой студенческой блажи — о поп-концертах, сидячих забастовках и о том, что сейчас не носят бюстгальтеров, но я никогда не предполагала, что ты унизишься до того, чтобы всему этому подражать.

— Дело совсем не в этом, — фыркнула Анни. — А в том, что ты просто завидуешь мне, потому что я живу очень интересно. В ваше время люди не занимались сексом до свадьбы — просто не осмеливались. При чем тут мораль.

— Ну, хватит вам в самом деле… — начал отец.

— Останови машину, Чарльз! — крикнула мать. — Я не потерплю, чтобы со мной разговаривали подобным тоном.

Но отец не остановил машину, а наоборот, увеличил скорость.

— Ты пьяна, — холодно заметил он. — Если бы ты подумала, прежде чем говорить, то поняла бы, что твои слова и несправедливы, и очень грубы.

— Но я, по крайней мере, говорю, — ответила мать, — а ты только читаешь свои паршивые газеты и играешь сам с собой в шахматы.

— И как ты думаешь, почему я это делаю? — Анни закрыла уши.

— Замолчите, вы оба, — попросила она их, слезы брызнули из ее глаз.

Наконец автомобиль сделал последний поворот по пути к дому и вскоре остановился. Анни выскочила и с силой рванула входную дверь. Перебранки, перебранки. Даже сегодня, в последний ее вечер с ними, они не удосужились прекратить выяснение отношений.

Когда она была маленькой, она придумала себе воображаемую сестру и этой сестре ночью, под одеялом, изливала то, что накопилось у нее на душе. Она назвала эту несуществующую сестру Ритой. Ей можно было рассказать все — о тех, кто ее обижал, о людях, которые были грубы с ней, с нею можно было поделиться планами — как она убежит когда-нибудь из дома. Но когда Анни пошла в школу, разговаривать понарошку с тем, кого на самом деле не существовало, было все трудней. А настоящих братьев и сестер у неё не появилось.

Анни разделась, надела ночную рубашку и заперлась в ванной комнате. Она ополоснула лицо холодной водой и проглотила одну из противозачаточных пилюль. Следующую она проглотит уже в Англии. Где сейчас Эдвард.

Когда она возвращалась к себе, то внизу услышала знакомые голоса — громкий голос матери, сопровождаемый стуком ее туфелек по полу, и негромкие реплики отца. Они говорят о ней? Она замерла у лестницы и прислушалась.

— …Слава Богу, я не поддалась на твои уговоры о втором ребенке. Девять месяцев чувствовать себя больной, толстой и уродливой, а потом эта ужасная боль — и ради чего?

Раздался звон стакана о бутылку и бульканье жидкости.

— Ради того, чтобы тебе сказали — «это не твое дело»?

Что ответил отец, Анни не расслышала.

— Давай, давай, тычь мне в лицо мое прошлое.

Последовал хруст газеты.

— Ладно, Чарльз, ты можешь мои охи и ахи игнорировать. Прячься за свои обожаемые газеты. Наплюй на все и сохраняй ледяное спокойствие. И не надейся, что я буду с ней носиться, когда она влипнет в неприятности. Слава Богу, сегодняшний вечер — последний, завтра уедет.

— Думаю, она тоже этому рада.

— И не надейся, что я поеду ее утром провожать. Я приму снотворное.

Анни услышала, что отец с трудом сдерживает себя.

— Пей свое снотворное хоть целую пачку. — Утром они встретились на кухне, отец читал «Таймс», сидя за кухонным столом. Его лицо казалось исхудавшим и серым. Бреясь, он оставил большую полосу совсем небритой. Анни подошла к нему и положила руки отцу на плечи. Она дыхнула на его залысину и протерла ее рукавом — это была ее старая шутка. Он протянул ладонь и похлопал ее по руке.

— Готова ехать, мартышка?

Машина понеслась по дороге в аэропорт, мимо нескончаемого ряда олеандров. Проходящий по дороге солдат, определив по номерному знаку, что машина относится к военному ведомству, махнул им рукой. Анни махнула в ответ. Британские солдаты возвращались сейчас домой по всей Британской империи.

— Не обращай внимания на мать, — поколебавшись, начал разговор отец. — Она не знает теперешней жизни. Она всегда жила за границей. И каждые несколько лет переезжала на новое место.

— Она ненавидит меня, — к своему ужасу, Анни обнаружила, что ее глаза наполняются слезами. — Моя собственная мать. Вот почему у нее не было больше детей, верно?

Отец внимательно следил за мулом, медленно пересекающим дорогу, понурившись под вязанкой хвороста.

— Ведь верно? — Анни шмыгнула носом. Он протянул ей свой платок. — Что во мне такого плохого? — Анни громко высморкалась в платок. — Когда я была маленькой, я ее боготворила. Я вечно просила ее не уходить, но она так редко со мной оставалась… Она все пыталась научить меня своему любимому танцу — «джиттербаг», забавное название. Она очень любила эту музыку. И была счастливой, когда ее слушала. Но она постоянно где-то пропадала. А потом меня послали учиться. Каждому ученику разрешалось помимо положенных вещей иметь одну личную. Для меня этой вещью был ее портрет. Мои подруги говорили мне — радуйся, что уехала от матери, она у тебя, наверное, ужасная злюка. Я всегда удивлялась их словам. А теперь я думаю… она просто хотела от меня избавиться.

Отец подвел машину к зданию аэропорта и заглушил двигатель. На большом расстоянии Средиземное море казалось серым. Поднялся ветер. У летчика при взлете будет теперь много хлопот.

— Это не к тебе она так относится, — наконец произнес отец, глядя перед собой. — А ко мне. Когда я только-только познакомился с твоей матерью, она даже мной восхищалась. Она была совсем молоденькой медсестрой, недавно приехавшей из Ланкашира, и, думаю, я казался ей очень умудренным уже человеком, который сумеет обеспечить ей новую, увлекательную жизнь. Тогда Национальное управление здравоохранения только начинало свою работу. Профессия врача в то время была очень престижной. Они были столпами общества, почти рыцарское сословие… А я учился в университете и неплохо проявил себя во время войны. — Он вдруг скривился. — Все это чепуха. Фактом было то, что у меня была не очень высокая квалификация. Я хотел стать хирургом, но обнаружил, что на семью этого жалованья будет недостаточно, и потому я стал армейским врачом. Это давало больше денег и возможность повидать мир. Конечно, новая моя работа была довольно примитивной, но я хотел, чтобы Мэри была счастлива.

Но она не была, поняла Анни то, что отец не произнес вслух. Анни не знала, что сказать в ответ. Она еще никогда не слышала, чтобы отец говорил так много.