Жорж заперся в своей комнате — он поступал так, когда хотел побыть наедине со своими мыслями об Александре. Он и в самом деле предполагал написать письмо, но только одно — к нему. Он всё ещё не решил: отправить ли письмо Морису завтра, или подождать до понедельника, следуя плану, разработанному им что утром. Ему казалось жестоким оставлять своего друга в такой неопределенности еще несколько дней; но он не забывал, что такой поступок диктовался необходимостью. Это была судьба — у него не было выбора.

Он прислонил две записки друга к вазе с цветами на своём столе, а рядом с ними положил прядь волос мальчика. Он придвинул кресло, но потом почувствовал, что ему в нём будет слишком комфортно, вспомнив при этом моральные тонкости, связанные с распределением мягких кресел и простых стульев в комнате отца Лозона. Для такого серьезного письма, которое он собирался написать, требовался аскетизм простого стула. Он закрыл окна, не желая, чтобы его тревожил шум с улицы. Нескольких минут он сидел совершенно неподвижно, закрыв глаза и собираясь с мыслями, вызывая видение лица, которое он в будущем собирался ассоциировать с ароматом лилий и роз, как когда–то связывал с ароматом сирени. Он больше не верил, что его разрыв с Александром будет длительным.

Отчаяние, переполнявшее его после первого и последнего вердикта Отца Лозона, ныне казалось ему излишним. Он вновь обратился к размышлениям Люсьена: все это было мимолетными испытаниями; дружба между ним и Александром никогда не погибнет.

Он начал писать:

Тебе, кого люблю

Я хочу, чтобы ты знал, как я люблю тебя. Я хочу, чтобы ты был абсолютно уверен, что именно это чувство вдохновляет все, что я делаю. Моим единственным гидом была моя любовь, которой помогал мой разум. Я отдал все твои записки, или почти все. Я предал тебя и, таким образом, отказался от тебя, но это было сделано ради нашего спасения в этом мире, если не в следующем, как ты сам говорил. Ты должен верить, что мне потребовалось большое мужество, чтобы принять такое решение и тем самым помешать тебе прийти за мной, после чего я должен был бы сдержать свое слово и уйти с тобой.

Я с энтузиазмом приветствовал твой план, но потом, поразмыслив, передумал; и ты должен позволить мне сказать, что я обязан себе, что не дал тебе это совершить. Мы не вправе вовлекать себя в такой безумный план, каким бы великолепным он не казался. К этому я должен добавить, что у нас ничего бы не получилось. Успех нашего бегства стал сомнительным с того момента как перестал быть секретом; и даже если бы нам удалось сбежать, как долго бы это продолжалось, и каковы были бы последствия? Мы имели полное право мечтать об этом; но нам не следует пытаться совершить это. Мы, в нашем возрасте, как ты сам знаешь, зависимы, и наше подчинение должно сильно изменить обстановку.

Каникулы, конечно же, для нас будут потеряны, но будущее остается нетронутым. Так что я, не краснея, могу подтвердить то, что я сказал в своей последней записке, сохранив твою последнюю. Верь в меня, как я в тебя, и будь терпелив. Наша жертва не станет напрасной. Я уповаю на судьбу. Победа нашего врага (врагов) только видима, но временна. Мы настоящие победители, так как мы ничего не потеряли из нашей истинной империи, и не перестали в ней царствовать. Придет день, когда никто не станет силой вырывать её у нас, ибо в этот день мы воссоединимся, и ничто не разлучить нас снова. Ты не был другом весь мой год в колледже, но ты будешь другом всех моих последующих лет. И все, чем я буду обладать, станет твоим, я буду владеть этим только ради тебя.

Ради этого я не стану делать большего — только верну тебе твоё; я не первый в своих владениях, и разве не ты сделал меня таким, как я? Ты воссоздал всю мою сущность лучше, чем это сделали мои отец и мать. Твой образ наблюдает за моими занятиями. Все красоты, которые я нашел у поэтов или в церковных молитвах; все, что мне понравилось у греков и римлян, я посвящаю тебе, всё это ради тебя, потому что я полюбил это только из–за тебя. Минуты, когда я мог видеть и слышать тебя, стали для меня вечностью, наполнив колледж ароматом ладана, который сгорал только для меня; крупинками золота, которые обогащали меня всякий раз, когда я видел твою улыбку. Церковные службы в Сен—Клоде были гимнами нашему счастью. Мы накопили столько радости, что её хватит, чтобы наполнить все книги и чары на нескольких веков. И если, несмотря на это, мы сочтём утомительным время нашей разлуки, давай будем хранить уверенность, что мы в ближайшее время и до конца, будем по–прежнему вместе.

Я пишу это письмо в пятницу, 14 июля, а в понедельник я приеду в С., чтобы приблизится к тебе. Мысль об этой поездки опьяняет меня. Я увижу твою улицу, твой дом. Я буду наблюдать, как ты выходишь. У меня такое чувство, что я как будто до сих пор в Сен—Клоде, наблюдаю, как ты появляешься у дверей оранжереи. Но я должен остерегаться другого человека — человека, который является причиной всех наших бед — его слово не станет последним.

Я сильно надеюсь, что ты поприветствуешь меня, подняв руку, как будто ничего не случилось. И ожидаю, что это письмо произведёт на тебя хорошее впечатление и оправдает меня, ибо оно написано кровью моей души. Это немое, но неопровержимое свидетельство должно убедить тебя. Оно не для того, чтобы как–то изменить записки, написанные мной, которые у тебя уже есть, а для того, чтобы их дополнить. Если твой гнев ещё не уничтожил их, или, если тебя не вынудили отказаться и вернуть их.

Вполне возможно, что я не увижусь с тобой. Возможно также, что ты откажешься принять это сообщение от меня. В таком случае я отдам его Морису — он уже предупрежден — или одному из моих старых товарищей по классу, которого ты, без сомнения, знаешь — Марку Блажану.

Напиши мне как можно скорее (на отель). Я хочу быть уверенным, что тучи расходятся.

Дружба, которая была так дорога нам — в твоих руках, после того, как побывала в моих. Ты не можешь хотеть разрушить её больше, чем хотелось бы мне: она больше любого из нас и сильнее. Как я уже говорил о нашей судьбе — мы имеем право ей верить. Она может смеяться над этими испытаниями, для неё они пройдены и проверены. Она не может потерпеть поражение из–за нашей разлуки, ибо всегда присутствует в наших сердцах, в которых смешалась наша кровь. И не может измениться с течением времени, потому что для каждого из нас лицо другого навечно останется таким, каким мы узнали его в Сен—Клоде. Благодаря ей мы уже живем вместе, несмотря на то, что мы разлучены. Осознай, если ты до сих пор избегал этого знания, что настоящее имя нашей дружбы — любовь.

На следующий день, когда Жорж заканчивал завтрак у себя в комнате, к нему вошли родители.

— Наконец–таки ты попал в газету, — произнёс его отец, — вместе с сообщениями о торжествах 14 июля.

А мать, поцеловав его, сказала:

— Твой день рождения только завтра, но нам не хотелось, чтобы ты до той поры ждал нашего подарка — ты заслужил его своими успехами.

И, пользуясь сложенной газетой как подносом, она преподнесла ему небольшую открытую шкатулку, в которой лежало очень красивое кольцо с печаткой. Жорж поблагодарил их, и снова поцеловал. Он подсчитал жемчужины на гербе, и проверил, правильно ли число веточек на фамильном поле. Он надел кольцо на палец и с минуту забавлялся, оценивая, какой эффект оно производит. Он даст надеть его Александру, если получится увидеться с ним в понедельник. Нет, лучше он подарит ему кольцо. Это освятит их тайный союз. Александр станет надевать его на ночь, на время, пока будет спать. А Жорж скажет, что потерял его во время поездки. Он вполне может обойтись без кольца; пылающие ветки были бы ненадёжным огнём.

Снова оставшись в одиночестве, он счастливо растянулся на диване, собираясь прочесть статью, в которой его имя упоминалось также блистательно, как сияло кольцо на его пальце.

ВРУЧЕНИЕ ПРИЗОВ В КОЛЛЕДЖЕ СЕН-КЛОД

Церемония вручения призов в колледже Сен—Клоде в этом году стала особенно ярким событием. Его Высокопреосвященство кардинал–архиепископ М. почтил церемонию своим присутствием. Утро заполнилось речью, произнесенной монсеньёром настоятелем, после чего был зачитан список отличившихся и победителей (основные имена мы напечатали ниже). Вторая половина дня была посвящена театральным постановкам: маленькая пьеса Ричард Львиное Сердце, искусно сыгранная самыми юными учениками, и большая комедия Ж. Расина Les Plaideurs, в которой их старшие товарищи продемонстрировали своё остроумие и исключительность. Многочисленные зрители этого длинного праздника интеллекта и потока остроумия всё же сочли его слишком коротким. Наши поздравления мальчикам, которые, в сопровождении своих родителей и после благословения Его Высокопреосвященства, сказали до свидания своему любимому колледжу — до той поры, пока они не вернутся с отлично проведённых ими каникул.

Жорж улыбнулся; тут безошибочно угадывался стиль настоятеля. Это не могло быть написано никем иным — «отлично проведённые каникулы» и, по крайней мере, одна александрина, проскользнувшая в текст.

За заметкой следовали результаты бакалавриата — полезная пропаганда; затем — главные призы колледжа (Кубок ассоциации выпускников и т. д.). За ними — призы за прилежание и усердие по каждому классу. Его имя упоминалось дважды. Ему следует вырезать эту колонку; он впервые имел отношение к такому роду публичности — лицей не печатал имена своих учеников в газетах. И он не смог удержаться от того, чтобы не почувствовать гордость за себя.

Ещё больше, чем в Сен—Клоде, он ощутил себя рождённым для почестей и отличий. Александр прочтёт эту заметку утром, и, даже после бурного вчерашнего объяснения, будет взволнован, прочитав в газете имя своего друга; так же, как был взволнован его друг, читающий его имя, украшающее список поощрительных призов.

Никогда ещё Жорж не получал столько удовольствия от чтения газеты; он привык относиться к ним, как к чему–то неинтересному, и был благодарен этой газете за то, что там напечатали его имя, и таким образом обратили внимание его друга в его сторону. Эта маленькая хроника достижений могла помочь в его ситуации.