Тот же самый Бог защищал их, Бог Фесписа и Вселенной, Бог, более правдивый, чем Вергилий.

На этом моменте размышлений Жоржа, Отец Лозон открыл дверь и поманил его из комнаты. С вечера, когда «его первый кающийся», как называл его Отец, просил принять себя, он не успел ещё приобрести такого количества неприятностей. Что предвещает шуршание этой сутаны в коридоре? Может быть, Жоржу скажут, что, в конце концов, приз за религиозное обучение достанется ему? Он не испытывал беспокойства, так как был уверен в том, что отныне против Александра и его самого сделать больше ничего нельзя. Тем не менее, когда они достигли комнаты Отца, выражение его лица стало беспокоить Жоржа.

— Жорж, — произнёс Отец, и это случилось впервые, когда тот назвал его христианским именем, — ты уже знаешь, о ком я должен поговорить с тобой. Сейчас мне нужны не только твои молитвы, но твоя активная помощь. Этот парень, кажется, одержим сатанинской волей. По его мнению — и это было бы богохульством, если бы оказалось правдой — он угождает мне, воздерживаясь от причастия, и избегает угождать мне, воздерживаясь от исповеди. Такая наглость от такого юного мальчика беспрецедентна! Что такое непорочность без смирения? Гордыни хватило, чтобы привести к падению ангелов. Воистину, настоящий Ангел колледжа!

— Порицая его за упорство в позиции, противоположной твоей, я так и не узнал бы о причинах его сопротивления, если бы он, в конце концов, не объявил о них. Жорж, тебя они должны удивить: этот упрямец упорствует, убеждённый, что твои чувства к нему не изменились. В нашем с ним разговоре сегодня утром, во время которого я был весьма суров к нему, он имел наглость утверждать, что ты должен встретиться с ним этим летом — ты обещал это, и твоё обещание недавно было повторено в письме. Я очень тебе доверяю, чтобы поверить сейчас этим измышлениям, поскольку они касаются будущего, или, скорее, настоящего; но я раз и навсегда хочу показать ему, что ваше общее прошлое умерло. Я считаю это необходимым для того, чтобы предотвратить какую–нибудь глупость или безумный поступок с его стороны. А это невозможно до тех пор, пока я не смогу вернуть ему, от твоего имени, все записки и письма, которые ты когда–либо получал от него.

Жорж мельком увидел себя в зеркале, висевшем на стене рядом с окном. Он был очень бледен. Отец заметил его бледность — чувства Жоржа оказались ныне еще более очевидными, чем в прошлый раз — и произнёс:

— Я понимаю, что такой поступок оскорбляет твою утончённость, но важность дела должна быть превыше всего. Если я избавлю тебя от этого, то буду вынужден оставить тебя под бременем самой страшной ответственности. Можно ли позволить нескольким глупым пустякам перевесить вечную жизнь? Эта жертва, которой душа, без сомнения, будет обязана своим спасением, завершит твоё очищение. Вспомни Святого Иеронима, который захватил произведения своего любимого Цицерона с собой в пустыню; когда он спал, голос сказал ему: «Ты не последователь Христа; ты последователь Цицерона». Он уничтожил остатки прошлого и мёртвые пристрастия. Спустя годы Святой Филипп де Нери [Filippo Romolo Neri, 1515–1595, католический святой, основатель конгрегации ораторианцев] уничтожил богохульную поэму, написанную им в юности. Пусть эти примеры вдохновят тебя. В твоём возрасте ты можешь выбрать не самый возвышенный пример, и, вероятно, не забыл примеры, предложенные нашим проповедником в начале года. Ты без сожаления должен согласиться на то, что я прошу. Спешу добавить, что я не стану читать вашу переписку — я перестал читать любовные истории много лет назад.

— У меня здесь нет ни одной записки, — произнёс Жорж слабым, неуверенным голосом. — Все они были написаны во втором семестре, и я оставил их дома, когда был там на Пасху.

— О, а я припоминаю, что перед Пасхой ты говорил настоятелю, что никогда не получал никаких записок, то есть они должны были быть написаны в этом семестре.

Он на мгновение взглянул на Жоржа; его взгляд сообщил, что отныне ложь исключается: Александр и он, каждый на свой манер, наконец–то сказали правду. Затем священник добавил:

— Неважно. Не будем ворошить прошлое. Я верю твоему слову, и не стану оскорблять тебя, требуя твой бумажник. Вернувшись домой, ты сможешь переслать мне все записки в С. заказным письмом. Крайне важно, чтобы я начал действовать без промедления. Задержка на один день может оказаться фатальной. Поэтому я буду абсолютно беспощаден к тебе — тому, от кого в данном случае зависит лечение. Итак, точно рассчитаем время, как мы это делали с твоим приёмом в Конгрегацию. Сегодня десятое; ты уезжаешь отсюда одиннадцатого. Если я не получу записки тринадцатого, то сразу же вернусь в Сен—Клод и незамедлительно организую твоё исключение из колледжа. Было бы жалко испортить тебе наш национальный праздник — новость достигнет твоего дома четырнадцатого. [14 июля — День взятия Бастилии]

— Извини за бесцеремонность этого наставления. Ты вышел из той игры, но полностью её не прекратил. Проклятый дух, которым ты одержим, передался твоему бывшему сообщнику; твой образ по–прежнему с ним, и мы должны его уничтожить. Смысл в том, чтобы нанести удар быстрый и жестокий. Я вправе требовать от тебя сотрудничества. Мы имеем дело с мальчиком, которого я считал своим духовным сыном, и который ныне, из–за тебя, перестал быть им. Ты отнял его не только у его духовного наставника и родителей, но и у Бога. Ты обязан вернуть его; пока же он исключительно твой. Воистину, сама эта дружба требует, чтобы ты отдал ему самое большое, что есть в твоей власти. Однажды ты поблагодаришь меня за то, что я подверг тебя подобному испытанию, когда поймёшь последующую за ним пользу. И мальчик тоже будет благодарить тебя, ибо поймет, что ты поступил так, поистине, любя его.

Звук звонка, оповещающего о начале чаепития, и послышавшиеся затем со стороны внутреннего двора голоса мальчиков сопровождали заключительные слова Отца Лозона. Жорж, покидая комнату священника, вряд ли был в состоянии присоединиться к своим однокашникам. Как и на следующий день после Великого похода, он направился в спальню, чтобы побыть в одиночестве и собраться мыслями по поводу своего нового несчастья. Звуки извне, казалось, доносились из какого–то другого, неизвестного ему мира. Он ощутил себя ещё более одиноким, чем в прошлый раз, когда тут стояла тишина. Он чувствовал себя как будто в пустыне, повстречавшимся с лимбом. [в католицизме: место между раем и адом, где пребывают души тех, кто не заслужил ада и вечных мук, но не может попасть в рай по независящим от него причинам; и души некрещёных младенцев — синоним неопределённости в вечности] И слезы, теперь казавшиеся ему нелепыми, были незначительны. И была еще одна вещь, которая показалась ему ныне столь же нелепой — их план побега. Неукротимая уверенность Отца Лозона ясно продемонстрировала ему, насколько хрупко его собственное положение. Человек, которого они так долго обманывали, теперь знал все, и, следовательно, мог предвидеть все их поступки. Продолжать борьбу с ним было бессмысленно. Они, два мальчика, ныне окончательно повержены.

Надзор, которому был подвергнут Александр во время пасхальных каникул, стал демонстрацией тех мер предосторожности, которые, несомненно, будут предприняты на летних каникулах. Покинув школу, Жорж и мальчик не смогут вновь увидеться друг с другом.

Одно лишь слово Отца, и им не разрешат или не потерпят никаких встреч. Они стали узниками колледжа. У них отберут даже их сувениры, их воспоминания. Жорж станет первым, кто принесёт подобную жертву.

Отказаться — значит перенести всю трагедию в лоно своей семьи, а это ничего не изменит. Подчиниться — значит добавить к остальным его бедам бесчестие. Но есть ли у него возможность не подчиниться? Требования Отца Лозона некоторым образом напоминали требования Отца де Треннеса. Жорж смог защититься от последнего; при столкновении с первым он оказался безоружным. Опять же, получалось, что уважаемый священник получит то, что жаждал и пытался заполучить другой священник с сомнительной репутацией. И у Жоржа не осталось ничего, кроме мизерного удовлетворения от того, что ему удалось спасти свой бумажник от третьего тщательного обыска.

Какой же он простофиля, раз до сих пор хранит эти записки! Рассуждая так, он словно на самом деле верил в обязательство, о котором говорил Отец Лозон. У него вышло лучше с другим обязательством — тем, которое он дал настоятелю в отношении Отца де Треннеса.

Конечно же, он винил не только себя, но и Александра, считая его главным зачинщиком катастрофы; он пенял Александру за то, что тот сделал все его усилия бесполезными; за то, что он и в самом деле вел себя как ребенок. Тогда, в марте, Александр сплоховал — он позволил Отцу Лозону понять, что его отношения с Жоржем были ближе, чем признавал сам Жорж, но ежедневные причастия позволили им выкарабкаться из того дела. В этот же раз Александру доставляло удовольствие раздражать человека, чья привязанность была ему неприятна; он забыл, что она являлась его защитой. Неужели он действительно полагал, что священник раз и навсегда удовлетворится лишь прочтением молитвы? Быть может, он считал, что Отец уступит ему из–за постоянных проявлений его отваги? Или же, возможно, думал, что подобную степень откровенности никогда не примут всерьез, так что он может спокойно получать удовольствие, обманывая, будучи откровенным?

Во всяком случае, эта наглость сделала невозможным то, что, пожалуй, могло получиться. И наполовину от усталости, наполовину из–за небрежности, Жорж довершил остальное. Два друга самостоятельно разрушили их приговорённую дружбу. Они могли сохранить её лишь с помощью неимоверной находчивости, хорошо продуманного плана, и упорных усилий. Они позволили поймать себя, по–разному среагировав на уловки и ловушки допроса, подобно тому, как они позволили поймать себя в той хижине.

У них не оказалось средств ни для сопротивления, ни для оправдания. А товарищество, о котором они мечтали, осталось всего лишь мечтой.