Тем же вечером в Академии прошла последняя сессия года, потому что на следующее воскресенье, на последний день перед каникулами, было намечено провести краткое Уединение, проповедуемое настоятелем. Мальчики из классов Философии и Риторики, при содействии молитв всего сообщества, принимали бакалавриат. Благодаря их отсутствию Жорж сумел отстоять честь, захватив мягкое кресло.

Настоятель объявил, что у него в запасе имеется сюрприз для них: а именно, некоторые стихи Боссюэ на тему святого причастия; ввиду того, что Боссюэ, как и он сам, благодарение Богу, был поэтом. Он задумал процитировать некоторые выдержки из стихотворения в докладе, написанном для Международного Евхаристического Конгресса, который должен был состояться во время каникул. Он воспользовался возможностью, чтобы убедить академиков быть еще более скрупулезными в своих евхаристических обрядах в новом школьном году.

Единственно, что произвело впечатление на Жоржа — слова «каникулы» и «новый учебный год». Он еще не знал, что они будут значить для него. Ему хотелось верить, что у Отца Лозона, тронутого его покаянием, также может оказаться для него сюрприз в запасе. Было бы жаль распрощаться с Сен—Клодом сейчас, когда он, наконец–таки, комфортно устроился в нём. Он припомнил, по крайней мере, одну из строф Боссюэ, потому что ему было интересно — войдёт ли она в доклад настоятеля:

De son chaste baiser, mes levres enfiammees,

D'un beau feu consumees,

Portent rapidement dans mon creur entame

Le trait du Bien—Aime…

Под его целомудренным поцелуем мои воспаленные губы,

Приятным огнём горят,

Быстрым, вонзаясь в моё сердце пролётом

Стрелы Возлюбленного…

Было, мягко говоря, сюрпризом опять найти «Возлюбленного» посреди подобного пафоса.

Когда отец Лозон пришёл созывать свою Конгрегацию, то сделал знак Жоржу, чтобы тот сопровождал их. Жорж решительно двинулся следом. Он совсем позабыл о своих страхах. Но когда они достигли церкви, быстрый взгляд вокруг показал ему, что Александра там нет.

Отец Лозон изложил обязанности конгрегационалистов на каникулах. Обязанности, ничего, кроме обязанностей, для конгрегационалистов, так же как и для членов академии. Жорж пристально смотрел на священника, который, казалось, избегал его взглядов. Несмотря на прощение, которое он de facto получил, он ненавидел этого человека.

Даже если двум друзьям все же случиться вернуться в Сен—Клод в новом семестре, с какими же трудностями, с точки зрения недавней строгости Отца Лозона, они вынуждено столкнутся! Священник был единственным препятствием между ними и жизнью в бесконечных наслаждениях. Жорж возжелал, чтобы земля разверзлась и проглотила этого человека: несомненно, подобное чудо служило бы более полезной цели, чем то, которое он представлял себе, когда прислуживал Отцу де Треннесу на мессе. Александр и он оказались бы свободными. Священник унёс бы свою тайну с собой. Все обернулось бы к лучшему; Отец отправится к своему небесному раю, оставив им земной. Но нет; он находится тут, весьма живой, твёрдо стоящий на ногах — ангел, насильно задрапированный в стихарь, и с платком в руке вместо пылающего меча.

Жорж посмотрел на священника и счёл, что лицо у него вульгарное, голос — противный, а скромность жестов — наигранная. Красноречием он блистал только в частном разговоре; на публике это было красноречие Каллина [др. — греч. Καλλῖνος, из Ефеса — древнейший из элегических поэтов. Представитель военной и патриотической элегии. Тут имеется ввиду, что речь Отца Лозона на публике была монотонна и скучна], только из Палинода. Отец де Треннес был более убедителен, с устоявшимися манерами; и обладал более благородным обликом.

На следующий день, во время вечерних занятий в студии, Жорж был вызван в комнату Отца Лозона. Священник сказал:

— На днях я был крайне суров к вам: во–первых, вы это заслужили; во–вторых, это было необходимо, чтобы усадить вас на скамью подсудимых. Ваше признание оказалось страшным ударом для вашей гордости, но, в то же самое время, ваша душа ныне освободилась от бремени! И это доказало мне, слишком основательно, что тяжесть моих упреков была очень далека не чрезмерной. Но, по крайней мере, заставив вас признать это, я имею счастье видеть, как исправилось ваше поведение.

— Я был сильно поражён рвением, с которым вы возобновили свои религиозные обряды, несмотря на ваше изгнание. Я не мог быть уверен в вас до того дня, когда, не имея больше надежды на вымысел, у вас не осталось бы причин мне лгать. Если бы зло воспрепятствовало исправлению, то вы, сбросив маску лицемерия, обнажили бы свой лик, щеголяя отсутствием благочестия. Но, на то Божья воля, что в эту первую бурю страсти вы не оказались среди тех, кто погиб.

— Этим я обязан и вам тоже, Отец, — произнёс Жорж.

— Потому что, несмотря на внешние проявления, мне казалось невозможным, чтобы ваша душа была настолько извращенной, и в вашем поведении больше недомыслия, чем порочности. Что бы ни говорили, вера во многом интеллектуальная материя; следовательно, вы не могли её потерять. Если я делал вид, что отчаялся в вас, то только потому, что у меня по–прежнему теплились некоторые надежды. Видите ли, вероятно, я знаю вас лучше, чем вы сами.

Жорж подумал, что настал благоприятный момент объявить, что он, хотя и не без борьбы, подчинился приказу потерпеть неудачу в сочинении по религиозному обучению.

— Ваши страдания в этом деле, — сказал Отец, — будут единственным наказанием, которое вы должны запомнить. Поскольку к вам полностью вернулось отличное расположение духа, я считаю, что с разногласиями между нами полностью кончено. Поэтому я могу отменить решение, которое принял по поводу вашего возвращения в Сен—Клод. Но, с вашего позволения, мы не сможем в течение оставшейся недели семестра отменить те приказы, которые я дал господину воспитателю: пусть они останутся, в оправдание причин, послуживших основой для этих приказов. Короче говоря, исключительно от вас зависит, будете ли вы первым во второй год, каким вы были на третьем курсе первого.

Жорж поблагодарил его. Он был почти пьян от радости. И, на этот раз, облегчение оказалось более основательным, чем то, которое он получил, когда понял, что его реабилитировали в Конгрегации. Теперь он знал, что сможет вернуться в Сен—Клод; он нисколько не сомневался в том, что Александр тоже вернётся сюда. Он предполагал, что спустя некоторое время Александр тоже капитулирует, и это даст возможность заключить всеобщий мир. Все, что ему хотелось сейчас узнать — каковы будут его условия.

— Я должен сказать вам ещё кое–что, — продолжил Отец. — Мальчик, который проследовал за вами в заблуждение, не последовал за вами в покаяние. Я вверяю его вашим наиболее ревностным молитвам; он уже есть в моих. Я очень глубоко скорблю при мысли, что этот мальчик покинет колледж, чтобы никогда сюда не вернуться; он стал так не похож, увы! на того мальчика, который когда–то пришел к нам!

Жорж был сражен в самое сердце; тем не менее, ему удалось усилием воли удержать себя в руках и спросить:

— Отец, должен ли я винить себя, видя, что моего младшего друга исключают за ту же вину, за которую я был прощен?

— Я не равнодушен к вашим угрызениям совести, но пусть они не скрывают каких бы то ни было сожалений! На самом деле у вас нет никаких причин сожалеть из–за потери такого юного друга. Сопротивление, с которым он противится труду на благо своего собственного спасения, вполне может привести его к ещё большой опасности. Именно поэтому я, не колеблясь, принес его в жертву. Дружба между вами уже не возможна. Она оказалась слишком уж страстной, тем самым вызвав самые большие меры предосторожности. Обстоятельства, при которых вы поспособствовали ей, навсегда деформировали её природу. Оставьте её разбитые остатки на дне той пропасти, которой вы избежали.

Отец поднялся, по–видимому, чтобы показать, что собеседование закончилось, но Жорж, онемевший, пораженный остался в своем кресле. Отец Лозон нагнулся и поцеловал его в темя — ради того, чтобы продемонстрировать, что прегрешения Жоржа прощены, или же в порядке очищения? Это был поцелуй мира и прощения, действительно достойный человека, который аналогичным образом закрыл дело о записке Александра: то окончательное закрытие точно также было скреплено святым поцелуем.

За ужином Жорж обнаружил в своем ящике сообщение от мальчика. Он с нетерпением ожидал возможности оказаться в постели, чтобы прочитать записку при свете фонарика. Он должен был проделать подобное в первый раз за этот семестр. Наконец, укрывшись одеялом, он прочитал эти строки:

Жорж

Всё как на пасхальных каникулах: я поклялся, что напишу тебе, и делаю это. Но это нелегко. Мы старались быть такими осмотрительными! Так или иначе, мы должны продержаться до конца. Ты снова склонился под бурей, как тростник — за что я восхищён тобой, ибо мне никогда не удавалось такое — но ты можешь быть совершенно уверен, что я буду противостоять случившемуся лучше, чем дуб. Лозон считает, что может сломать меня, сказав, что я не вернусь в Сен—Клод, чтобы не повторилось случившееся с Морисом — вероятно, ты именно об этом упоминал — а ещё он отобрал мою роль пажа в пьесе. Мы скоро разыграем свою собственную пьесу ему во благо, и он избавится от нас. Он много знает — наконец–то я могу открыто бросить ему вызов, но он не знает, что мы поклялись никогда не расставаться. Пришло время, когда он должен узнать и об этом тоже. Так как нас уже решили разделить, то мы должны воссоединиться навеки, убежав. Навсегда! Разве это не прекрасно?! Навсегда, и подальше от всех этих людей. Навсегда соединиться нашей кровью. Навсегда.

Александр

PS. Для нас будет легче сбежать из дома, чем отсюда.

Жорж был потрясён. Он ни минуты не сомневался в своей удаче. Он поцеловал эту записку даже более пылко, чем ту, полученную им первой, и поцелованную под прикрытием его Вергилия. И вылез из укрытия.