Некоторое время им пришлось идти колонной по одному, сойдя на узкую тропинку, взбирающуюся в гору. Возле вершины находился водопад, и его брызги освежили их. Для Жоржа открывалась неизведанная местность, и он был очарован ею. Внизу, вдалеке, располагались громадные каменные плиты — остатки древнеримской дороги, примыкающей к главному тракту, по которому, более сплочённой группой, должны были пройти юниоры.

Жорж представил себе людей, ходивших по этой римской дороге в давние времена; и, возможно, среди них были и те, кто, как и он, имели друга, ожидавшего на своём пути встречи со своим другом, как тот, чья нетерпеливая надпись сохранилась в Помпеях. Ему казалось, что этой древней дороге, ещё со времён её постройки, было предначертано привести его к Александру. Она шла через поля хлопка — растения, необычного в этой местности — нововведения тех людей, чьё поместье он собирался посетить. Мальчики, шагая, наступали на своём пути на пушистые ватные шарики, сдуваемые ветром.

— Сначала Рим, теперь Египет, — сказал Жорж Люсьену. — Мы охватили множество земель.

— Ты не забыл свои египетские сигареты?

— Нет, я выкурю их в хижине, но, надеюсь, что мне не станет плохо.

В конце концов, они подошли к дубовой аллее, в конце которой появился замок, заключительный пункт их путешествия. Это громадное сооружение — довольно плохого вкуса, как показалось Жоржу — никоим образом не напоминало его фамильного замка, в котором он намеревался провести часть своих каникул. «Есть», подумал он, «замки и замки, так же, как есть поцелуи и поцелуи, и так далее, и так далее…» Многие окна оказались замурованными, чтобы, как было сказано, уменьшить налоги. Старший дивизион школы остановился перед особняком, став свидетелями обмена приветствиями между настоятелем и хозяевами поместья: их сын величественно стоял рядом с родителями, гордясь собой.

Люсьен повел Жоржа к месту, откуда смог указать на ту знаменитую хижину, полускрытую стволами хвойных деревьев.

— Это там! — произнёс он. И напыщенный взмах руки, которым он указал направление, заставил их обоих рассмеяться.

Спустя несколько минут прибыли юниоры. Префекты обоих подразделений, окружённые остальными, огласили утверждённую программу спортивных мероприятий. Пока все внимали их разглагольствованиям о беге в мешках, беге с яйцом в ложке, беге «на трёх ногах» [игра, в которой нога одного бегуна связана с ногой другого], Жорж проскользнул сквозь толпу в сторону Александра, и нежно сжал его руку. Под прикрытием общего шума он прошептал в ухо мальчика:

— Никуда не записывайся. После обеда, когда начнутся состязания, пойдёшь за мной.

Ему хотелось, чтобы обед закончился; казалось, что тот затянется навечно. Их хозяева были достаточно любезны, чтобы подать им кофе со льдом. Возможно, для этого пришлось замуровать еще одно окно. Казначей, сидя в центре, раскрывал детали всего, что было съедено в Сен—Клоде в этом году: многие тонны этого, того, и другого. Но, в конце концов, все двинулись в сторону широкой аллеи.

Жорж подал знак Александру. Не поворачивая головы, он быстро отправился вслед за всеми, а затем, спрятавшись за деревом, остановился, чтобы осторожно посмотреть назад. Когда приблизился Александр, Жорж позвал его:

— К хижине, — и снова отправился в путь, петляя от дерева к дереву, пока не достиг маленького домика, в который и вошел. Через минуту вслед за ним ворвался Александр. Жорж даже не услышал, как тот зашёл; сосновая хвоя, плотно устилавшая землю, заглушила звук его шагов.

Они осмотрели свои владения, освещаемые небольшим окном без жалюзи. Ведро, перевёрнутое вверх дном, могло послужить в качестве стула. Они затолкали его в угол, к садовым инструментам, и расположились на большой копне соломы, которая, казалось, были оставлена там ради них. Вдвоём, они сняли свои куртки. На Александре была спортивная рубашка с короткими рукавами; он продемонстрировал Жоржу маленький шрам, оставшийся от их апрельской церемонии. Он был очень горд тем, что эта отметина сохранилась на его руке; у Жоржа она исчезла.

— Я думал о наших каникулах, — сказал Жорж. — Если мы не сможем встретиться, то мы должны иметь возможность обмениваться письмами. Я много думал об этом, и вижу только два пути; во–первых, использовать систему до востребования.

Александру захотелось узнать, будет ли ему, в его возрасте, разрешено получать письма до востребования. Жорж этого не знал.

Но, как сказал Александр, в любом случае, он будет чувствовать очень большое смущение ходить и просить письма. К тому же, разве такого рода вещи не под надзором полиции?

— Другой путь безопаснее, — продолжил Жорж, — и позволит, так сказать, сохранить всё в семье. Просто–напросто ввести в доверие Мориса, чтобы он позволил мне писать тебе, но адресовать письма ему. Мне не совсем нравится эта идея: это значит, что наша дружба перестанет быть тайной. Но она в любом случае станет достоянием общественности после каникул. Так почему бы не довериться тому, кто будет очень полезен для нас сейчас?

— И не беспокойся: я знаю, что сказать Морису, так же, как знаю, что рассказывать Люсьену. Что касается моих писем, то они будут в двух конвертах, и, дополнительно, я попрошу твоего брата дать мне слово чести никогда не вскрывать второй. Он, конечно же, не откажет мне; он в долгу передо мной из–за одного пустяка в учёбе — нет, ничего серьезного, но это придает мне смелости.

Уступив этим аргументам, Александр не проявил любопытства насчёт природы поступков своего брата, предоставившей Жоржу власть над ним. Жоржу стало легче. Ему было жаль, что в их нынешнем счастливом состоянии пришлось воскресить в памяти Отца де Треннеса, даже если это и маскировалось каким–то вымыслом.

Родительские планы на их каникулы, почерпнутые обоими друзьями в недавних письмах из дому, увы! не соответствовали: родители Александра собирались на Лазурный берег, а Жоржа — на баскское побережье. Но Жорж не был чрезмерно расстроен.

— Я заставлю двигаться небо и землю, чтобы они изменили планы, — сказал он. — Морис будет полезен нам больше прежнего. Я скажу, что хочу встретиться с ним, и с некоторыми другими ребятами, и что эта встреча вроде бы диктуется колледжем.

— На вручении наград, ты, вероятно, уже будешь знать место на море, выбранное твоими родителями. Если, случайно, они к тому времени еще ничего не решат, то ты сможешь написать мне, когда они примут решение, а я тем временем буду удерживать свою семью и тянуть время. В любом случае, не позволяй себе беспокоиться: всюду, где бы ты и я не находились, я как–нибудь доберусь до тебя.

— В любом случае, — сказал Александр, — Я непременно пришлю особенное послание для тебя 16 июля. Ты догадался, почему?

— Как восхитительно и мило с твоей стороны, что ты уже вспомнил про мой день рождения! А я также не забуду про 1 сентября — день Святого Гиацинта. Ты, по крайней мере, выбрал приличный день, для того, чтобы родиться. В то время как я опоздал на двадцать четыре часа, и поэтому у меня был выбор, согласно различным календарям, церковному и мирскому — между Святым Хелиером, Святым Иларионом, Святым Алланом, Святой Эстелью, Святой Рейнельдой, Святой Марией—Магдалиной Постел, и поминовением Богоматери Кармельской [образ Пресвятой Девы Марии, покровительницы кармелитов, возникший после явления Богоматери 16 июля 1251 года святому Симону Стоку, генеральному приору ордена. Почитание образа тесно связано с традицией ношения скапулярия кармелитов].

— Как видишь, я был очень основателен. И со всеми теми святыми, предложенными мне, я не дотянул одного дня до Святого Алексия! [Алексий, человек Божий, конец IV века — начало V века, христианский святой (в лике преподобных), аскет. Почитается Православной (день памяти — 17 (30) марта) и Католической (день памяти — 17 июля) Церквями. Житие святого Алексия было широко известно и популярно как на Востоке, так и на Западе. Мощи Алексия, человека Божия, находятся под главным престолом базилики святых Вонифатия (Бонифация) и Алексия на Авентинском холме в Риме.] Очень жаль.

Алексий и Гиацинт были созданы друг для друга.

Александр попросил Жоржа повторить первое из череды названных имён, а потом сказал:

— Мне не следует говорить тебе, но, согласно этимологии, Хелиер означает солнце. А ты сказал мне, что солнце — друг Гиацинта.

Затем они оба замолчали. Жорж наслаждался присутствием друга, который невидимо лежал рядом с ним. Они вдвоём лежали на спине, их глаза были обращены в окно, обрамлявшее продолговатый кусок неба с колеблющимися ветками сосен с их нежной хвоей. Отдаленные крики, связанные с состязаниями, подчеркивали и подслащали их уединение. Ясный, музыкальный голос Александра нарушил тишину.

— Ночью, в постели, я вижу звезды через открытое окно. Я разговариваю с ними о тебе.

Жорж, желая уловить даже последнее эхо этих слов, ответил не сразу. Затем произнёс:

— Я хочу, перед тем, как мы разъедемся, узнать, где в в общежитии стоит твоя кровать. Я должен узнать это; я хочу, чтобы мои воспоминания этого года стали самыми полными.

Александр сказал ему, в каком ряду она стоит, номер на его полотенце и цвет покрывала.

— Понимаешь ли ты, — произнёс Жорж, — что в следующем семестре мы будем в одном общежитии? Мы не сможем находиться рядом друг с другом, потому что оно поделено по классам, но у меня появится возможность видеть тебя, мы сможем улыбаться друг другу, прежде чем погасят свет. И когда ты проснешься утром, весь взлохмаченный, я первым делом увижу тебя среди всех. В студии ты окажешься передо мной, будучи на четвёртом курсе. Ты облегчишь мне учёбу. И так как наши почерки смогут перепутаться, то ты сможешь передавать мне свою промокашку, после того, как используешь её.

— Мы не сможем много разговаривать друг с другом, на переменах — нам следует наблюдать за каждым нашим шагом. Но мы сможем каждый день обмениваться записками. Я буду присылать тебе записку каждое утро, а ты сможешь отвечать на неё каждый вечер. Мы не должны оказаться далеко друг от друга в церкви, если они распределят нас по голосам. В трапезной, когда ты захочешь, чтобы я придержал мои фрукты для тебя, то тебе всего лишь нужно подать мне знак. И я передам тебе немного во время чаепития.