Жорж решил разбудить Люсьена, чтобы обсудить этот вопрос с ним. Он был уверен, что воспитатель не станет подслушивать из–за шторы. Но, подумал он, Люсьен, принимая во внимание его чувства насчёт доносительства, может иметь мнение, противоположное его собственному, и не будет рад, если его мнение проигнорируют. А Жорж точно знал, что предложит сделать. Это дело касается только Александра и его самого. Он более не обязан информировать Люсьена о своём поведении по отношению к Отцу де Треннесу после того, как, согласно совету Люсьена, должен был держать Александра в курсе событий. В одиночку, он отплатит Отцу шантажом с доносом.

Он встал, надел тапочки, накинул куртку поверх пижамы и застелил кровать так, чтобы скрыть своё отсутствие — как научил его Отец. Затем, встав на колени, он вырвал листок из своего маленького блокнота и, оперившись на свой ящик для туалетных принадлежностей, написал в тусклом свете ночника:

Немедленно идите в комнату Отца де Треннеса [Allez donc à l'instant chez le père de Trennes]

Он посчитал на пальцах: получилась александрина [Александрийский стих — французский двенадцатисложный стих с цезурой после шестого слога, с обязательными ударениями на шестом и двенадцатом слоге и с обязательным смежным расположением попеременно то двух мужских, то двух женских рифм.] — александрина, который должна спасти Александра. Вот настоятель обрадуется! Он оценит, когда до него дойдёт весь смысл содеянного. Он прибежит сразу же, как только бегло взглянет эту строку, любопытствуя узнать, почему превратно истолковывается его замечательная проповедь, произнесённая им в воскресенье, и что он должен там обнаружить.

Жорж вспомнил, что по краям страниц его блокнота имеется позолота — деталь, которая может выдать его, если воспитателю случится увидеть эту страницу. Он убрал блокнот в карман и вырвал страницу из тетради, хранимой им в ящике своей тумбочки. Он написал послание еще раз и перечитал его. Его рука, которая была довольно тверда, пока он писал, задрожала, когда он развернул бумагу к свету. Это был прекрасный образчик сочинения, созданный им, даже превосходивший тот, в случае с Андре. Это была не простая ябеда.

То, что он держал в руке, было анонимным письмом. На мгновение Жоржа охватил стыд от позорной сути своего поступка. Может, ему ещё раз обратиться к законам рыцарства? «Нет рыцарства без доблести». Несомненно, хватило бы и одного такого поступка. Но мысль об Александре, даже ещё более настойчивая, чем о Люсьене в том октябре, заставила его стать безжалостным.

Он сложил бумагу, и с ней в одной руке и со своим фонариком в другой, с великой осторожностью отправился в путь. У комнаты Отца де Треннеса он почувствовал запах сигаретного дыма. Без сомнения, египетские сигареты.

Коридор был погружён в темноту. Жорж включил фонарик. Он ощущал себя вором, идущим на преступление. Сравнивая, как он обычно делал, настоящее и прошлое, он вспомнил свою последнюю ночную экспедицию, когда Александр попал под арест после своей записки к нему. В ту ночь он был готов пожертвовать собой ради мальчика, наказанного из–за него. Сегодня он собирался предать одного из своих учителей и одного из своих одноклассников; и ради того же мальчика.

Под дверью комнат настоятеля не было видно света. В это время он уже должен был спать. Жорж развернул записку и протолкнул ее под дверь, написанным вверх. После чего ударил по двери кулаком. Монсеньор настоятель должен проснуться! Ответа не последовало. Может настоятель спал как убитый в тени крыльев Орла из Мо? Жорж задумался над этим, но без особого беспокойства; ему было нужно, чтобы его обязательно услышали. Его больше заботило, чтобы его записку не приняли за розыгрыш. Он боялся только того, что читатель его записки прибудет на место происшествия слишком поздно. Предприятие в отношении Отца де Треннеса принесёт выгоду только тогда, когда тот будет пойман in flagrante delicto [на месте преступления, лат.]. Морис там уже добрых пять минут, и Жорж подсчитал, что десять минут — это все, на что он может рассчитывать. Разъяренный мыслью о провале, он постучал громче, и, наконец, знакомый голос ответил изнутри. Он стукнул ещё раз, чтобы подтвердить, что тут действительно кто–то находится, а затем выскочил из прихожей. Он пробежал вдоль коридора, кончиками пальцев касаясь стены в качестве ориентира, до тех пор, пока не приблизился к дверям общежития. Он достиг их, не включая фонарика. Тут он остановился, испугавшись мысли, что Отец может поджидать его. А настоятель может оказаться не слишком далеко позади! Предатель оказался зажат между двух огней? Соединив таким образом трёх джентльменов благородных кровей, последующая сцена не стала бы испытывать недостатка в пикантности.

Жорж снял тапочки и на цыпочках, босиком, проследовал мимо комнаты воспитателя. Добравшись до прохода между кроватями, он присел. Вернувшись к своей кровати, он поспешно выскользнул из куртки, и, вернув её на обычное место, так, чтобы не было заметно каких–либо изменений, быстро зарылся в постель. Его чувства сильно отличались от того, что он ощущал в ожидании катастрофы, которая должна была обрушиться на Андре. Нет, на этот раз он уже не боялся того, что должно случиться. Его экспедиция, несомненно, взволновала его; он был сильно потрясён, когда отец де Треннес склонился над его постелью, и когда он наблюдал за тем, как Морис покидает свою кровать; но теперь он был спокоен, только нетерпеливо ожидал, когда поднимется занавес над организованной им драматической сценой, единственным зрителем которой он окажется. Получалось, что он создал литературное произведение, которое, ко всему остальному, должно было сохранить его счастье и исполнить его месть.

Кто–то вошел в общежитие. Затем раздался стук в дверь Отца де Треннеса. Жорж приподнялся на кровати, глядя в сторону прихожей, по–прежнему такой же тёмной, как и раньше, но он смог разглядеть там ещё более темную фигуру. И вдруг испытал волну разнообразнейших будоражащих ощущений; он понял, что только что наделал. Тотчас он смог расслышать краткий обмен словами, но голоса звучали слишком тихо, до той поры, пока настоятеля не возвысил голос, воскликнув:

— Открывайте! Я приказываю вам открыть!

Теперь наступил черёд воспитателя выслушивать такие слова.

Внезапно возник поток света: и Отец де Треннес очутился лицом к лицу с настоятелем. Жорж, в суматохе своих чувств, не смог расслышать, о чём они говорят. В тот же миг появился Морис, и, сдерживая рыдания, направился к своей кровати.

Дверь в комнату Отца де Треннеса была по–прежнему широко открыта. На краткий миг выражение Отца де Треннеса оставалось вызывающим. Затем, хотя его посетитель, смотрящий ему прямо в глаза, не произнес ни слова, он медленно опустил голову и встал на колени. Затем дверь закрылась.

Жорж оглядел кровати в спальне. Ни одна живая душа не пошевелилась. Никто, кроме него, не стал свидетелем этой сцены. Следовательно, никто будет знать, что Отец де Треннес, несмотря на всю свою гордость, учёность, иронию и коварство, был вынужден смириться перед настоятелем, уже не его другом, а его судьёй и представителем его ордена. Сон общежития был потревожен этой катастрофой не больше, чем слезами Мориса. Единственными бодрствующими душами в спальне оказались только два очевидца последнего визита Отца де Треннеса в эту комнату.

В разгар тишины, так близко расположенной к очагу шторма, Жорж оценил весь уют своей собственной постели. Мало–помалу, его раскаяние уступило место удовлетворению от итога, достигнутого хитростью. Правда, ему было жаль Мориса, чьи бедствия напомнили ему о страданиях Люсьена в ту ночь, когда исключали Андре. Ему было жаль даже Отца де Треннеса, который вскоре пострадает от тысяч обид, нанесенных ему его же духовенством. Но, после всего, разве они оба не получили по заслугам? Теперь они должны обратиться к Богу, как это было с Люсьеном. Жорж заставил их вернуться на правильный путь. И правда, каким успешным миссионером он оказался! Его дружбы привели к массовым обращениям! Так как множество людей будет трудиться во славу его спасения, то ему самому больше нет нужды обращать на подобное хоть сколько–нибудь внимания.

В то же время он избавился от своих земных трудностей. Он был свободен. Он опять стал хозяином своей судьбы.

Восстановлением порядка и власти занялся настоятель, но это был тайный триумф Жоржа. За счет человека, научившего его этому выражению, он снова тайно одержал победу.

Он вознёс настоятеля, свергая воспитателя — он, мальчик четырнадцати с половиной лет, чьё задание по латыни было возвращено ему в тот же день с припиской учителя: Вы можете сделать это лучше.

Ну, его труд в эту ночь был не плох, совсем не плох. Скандал, спровоцированный его вмешательством, пожалуй, больше подходил художнику, чем писателю. Он был достоин того, чтобы оказаться на конкурсе, только не в Académie des Palinods[литературный конкурс], а в Beaux—Arts [конкурс изящных искусств]. Что–то подобное в стиле больших картин можно увидеть в галереях. «Феодосий взывает к Амвросию в притворе собора Милана». Или «Людо́вик I Благочестивый кается перед епископами в Аттиньи». Или «Император Генрих IV у ног Григория VII в Каноссе». Все это можно выразить иначе — «рука руку моет, вор вора кроет».

Вероятнее всего, в сей момент оба героя дня, один из которых, по крайней мере, был хорошо выбрит, бок о бок стояли на коленях, видя, как каждый из них возносит молитву за соседа. Но их мысли, как и мысли их учеников за молитвой, находились, конечно же, в другом месте. Начнем с того — понял ли Отец де Треннес, как случилось, что там оказался настоятель? Настоятель не стал объяснять Андре, как было обнаружено его стихотворение: расскажет ли он Отцу, что привело его к той комнате? Станет ли считать Отец де Треннес, что оказался жертвой случая, или доноса своего коллеги, или мальчика? А если он подозревает Жоржа, то простит ли ему полученный удар, так же охотно, как сиенский дворянин простил Святого Бернардина? Он же должен понимать, что загнал Жоржа в угол. Он злоупотребил преимуществом, предоставленным ему знанием античности и жития святых. Его призывы к непорочности начали становиться слишком уж лихорадочными, его цитаты — чрезвычайно навязчивыми; к тому же там была одна цитата, о которой он забыл, хотя она была из Мюссе: