Вечером следующего дня только одному Жоржу была оказана честь быть разбуженным, но на этот раз обошлось без цветов; он был разбужен светом фонарика. Вероятно, Отец спародировал одну из Мудрых дев [Притча о десяти девах — одна из притч Иисуса Христа, приводимая в Евангелии от Матфея] с её светильником. Он уже сидел рядом Жоржем, который сразу оценил невозможность побудки Люсьена, несмотря на соглашение между ними. Отец де Треннес произнёс:

— Мне очень нравится миг, когда вы просыпаетесь. Прекрасные моргания глаз, небольшая гримаса раздражения, и одна щека краснее другой — та, на которой ты спал. Более того, благодаря чудесному искусству парикмахера, волосы почти так же аккуратны, как будто только что причесаны. Выделяется только твой белокурый локон, от которого днём виден один кончик; выходит наружу, словно вдохнуть свежего воздуха.

Отец де Треннес снова включил свой фонарик, для того, чтобы ещё раз взглянуть на подобный интересный феномен. Именно в этот самый день, когда это случилось, Жорж на перемене, ускользал для того, чтобы восстановить белизну этой обособленной пряди волос химикатом, которой он прятал в своём туалетном шкафчике.

— Чему, — спросил отец, — ты обязан уникальной белизной одного из локонов своих волос?

В раздражении, Жорж кратко пересказал историю о несчастном случае с шампунем.

— Я думаю, — сказал Отец де Треннес, — что нам следует восстановить естественный цвет. Это единственный локон, который ты обесцветил?

— Да, — ответил Жорж.

— Там, в твоём бумажнике, имеется прядь того же самого цвета, которую ты, по всей видимости, хранишь с особой заботой. Я полагал, что это твои собственные волосы. Однако, похоже, что это реликвия с какой–то другой светлой головы?

Жорж резко сел.

— Что?! — воскликнул он. — Вы осмелились заглянуть в мой бумажник?

Собственное бессилие вызвало у него отчаяние, однако он поборол возмущение. Его голова упала на подушку, а глаза наполнились слезами. Его коварно перехитрили, и теперь он видел себя и Александра в качестве узников священника. Два друга избавились от настоятеля и Отца Лозона только для того, чтобы попасть в его руки.

Священник с нежностью погладил лоб Жоржа.

— Ты не должен так плакать, глупый ребенок! — прошептал он. — Я бы не стал таким несдержанным, если ты был бы менее скрытным, и не надо таить на меня злобу. А я не сержусь на тебя. Разве я не поздравлял тебя с тем, что ты преуспел, храня свою интригу в тайне? С этого момента у тебя нет причин скрывать что–либо от меня. Если ты ещё не понял — все, что я могу узнать от тебя, останется строго между нами, и я настаиваю на знании всего не для того, чтобы наказывать вас, а для того, чтобы просвещать. Говорю тебе еще раз — вы окружены тысячами опасностей и даже не осознаёте этого. Вот почему вы должны быть начеку. Я очарован вашей чистотой, как в псалме «И возжелает Царь красоты твоей»[Psalm 45:11]. А чистота является красотой ангелов. Я перефразировал это для тебя однажды ночью.

— Мы разделяем роли: ты мой ангел, я твой хранитель. Не стремись остерегаться своего хранителя. Тебе и мальчику, которого ты любишь, вовсе не следует бояться, что я превышу пределы моей власти. Я буду держать себя как Феогнид [Феогнид (Теогнид) Мегарский — древнегреческий поэт 2‑й пол. VI в. до н. э. Был изгнан из родного города и скитался по разным областям Греции. Феогниду приписывается две книги под названием «Элегии». Его стихи представляли собой короткие сочинения политико–нравоучительного характера, исполняемые во время застолий. В них Феогнид обращался к мальчику по имени Кирн] по отношению к своему юному ученику Кирну — «Я пересекают валы, но не опустошаю город».

— Если бы я был более самонадеянным, то должен был сравнивать себя с известными и славными служителями Божьими, такими как Святой Ромуальд [Святой Ромуальд, 951–1027, католический святой, монах, основатель конгрегации камальдулов.] или Святой Иоанн из Квенти, которые соблазнились определенными яствами посреди их аскезы, и это заставило их понять, что они могут созерцать их еще более алчно, прежде чем совсем от них откажутся. Они распространили Стоическое предписание — «Какой бы страстной не была твоя жажда, утоляй не больше, чем промочить горло». Я в состоянии переносить собственные голод и жажду.

Поднявшись, священник достал из кармана небольшой пакет. Он произнёс:

— Для ваших четверговых вечеров, немного сигарет. Они заставят тебя подумать обо мне. Они лучше, чем местные. Я купил их в Египте.

Жоржу хотел бросить его египетские сигареты ему в лицо. Что именно интересовало этого человека в Александре? Его непорочность или красота? Что он пытался выяснить и как далеко зайдёт его расследование? Как и настоятель, он шарил в чужих бумажниках и утверждал, что никто не должен иметь от него никаких секретов. Какая удача, что он оставил те записки дома, те самые записки от Александра, которые, совсем недавно, он, несмотря ни на что, так стремился захватить с собой.

Он утешился мыслью, что Александр защищён тем, что находится в младшей школе. Преграды между старшими и младшими школьниками, которые он так часто проклинал, когда они препятствовали его собственным целям, теперь казались ему ниспосланными провидением. Мысли о том, как Отец де Треннес садится рядом с Александром на его кровать, было достаточно, чтобы свести его с ума. Жорж вполне был готов держать язык за зубами в отношении настоятеля, потому что это касалось бы только его самого. Но в другом случае — благодарение Богу, всего лишь воображаемом — он разоблачил бы священника и перебудил бы всё общежитие.

В течение следующих нескольких дней Отец де Треннес вёл себя так, словно пытался заставить себя забыть о них. Он ухитрялся даже мельком не взглянуть на выбранную им пару, позволяя им спокойно спать. Казалось, что он к тому же отстранился от школьного общества — на некоторых переменах его заменял предыдущий воспитатель студии.

Тем не менее, Жорж занервничал, когда в четверг вечером во время занятий в студии он, как обычно, попросил разрешения выйти из комнаты; Отец дал его с рассеянным взглядом.

После приветствий, Александр произнёс:

— Я тебе расскажу кое о чём.

Его голос стал серьезным.

— Мне отойти подальше, как в одном известном случае? — спросил Жорж, смеясь.

— В этом нет необходимости. Все, о чём я хочу спросить тебя — что ты думаешь об Отце де Треннесе.

Он произнёс это имя!

— Почему ты спросил? — произнёс Жорж; он умудрился сохранить спокойствие, как тогда, когда Отец де Треннес впервые спросил его об Александре.

— В воскресенье я виделся с Морисом. Он сказал мне, что этот отец де Треннес очень приятный человек, дал ему хороший совет, а иногда, по ночам, приглашает его в свою комнату, чтобы выпить ликера и поесть печенья. Затем он посоветовал мне воспользоваться случаем и зайти в комнату Отца, не ночью, конечно, а на перемене, когда Отец остается у себя комнате. Можешь себе приставить, я сказал Морису именно то, о чём подумал. Но он попросил меня ещё подумать и никому об этом не говорить, особенно Отцу Лозону, который может обидеться потому, что он мой духовник. Не показалось ли это тебе всё это немного странным?

Пока Александр говорил, первоначальное удивление Жоржа сменилось глубоким отвращением. Ему стало жаль этого священника, и он его запрезирал; выпячивая своё предельное стремление к истине, тот жил ложью. Да, и мальчики были лжецами, но защищали то, что принадлежало им, не пытаясь покуситься на то, что принадлежало другим. Отец де Треннес обманывал не только воспитателей, но мальчиков, и даже мальчиков, к которым проявлял неравнодушие. Он считал себя очень умным; но теперь, не зная об этом, он был разоблачен.

И все же, действительно ли это было ему неизвестно? Несомненно, разве он не мог не понимать, что мальчик разоблачит его махинации перед Жоржем, благодаря чему Жорж точно узнает, чего стоят его заверения, сделанные прошлой ночью?

И, вероятно, его подобное совсем не заботит. Ему хочется зрелища, возможно, что, так или иначе, он всегда обладает преимуществом. Но его инициативы всегда так сбивают с толку, что будет, пожалуй, целесообразнее поверить ему на слово в том самом случае, когда он, казалось бы, этого не заслуживает. Возможно, он не имел в виду ничего плохого в том, чтобы свести Жоржа и Александра вместе в своей комнате, как обычно делал это с Жоржем и Люсьеном. Но он ошибался, полагая, что такой сюрприз доставит Жоржу хоть какое–нибудь удовольствие. Жоржу это было так же невыносимо, как и мысль, посетившая его в спальне, когда он подумал об Отце де Треннесе и Александре, находящихся наедине; это на самом деле пугало его.

— Я совсем не удивлен, — сказал он, — Отец де Trennes слегка с приветом. Мы совсем потеряли счет безумным поступкам, которые он совершает. Главное, его следует избегать.

— Ровьер и ты прислуживали ему на мессе, так что вы должны находиться с ним в довольно хороших отношениях.

— Вовсе нет. Он принудил нас, полагая, что тем самым оказывает честь нам, а заодно и Святому Панкратию. Догадываюсь, что таким образом он создаёт дымовую завесу. Я имею в виду, что, судя по твоим словам, твой брат Морис ходит у него в любимчиках, а он ещё ни разу не прислуживал ему на мессах.

Когда Жорж вернулся в студию, Отец де Треннес поманил его к себе. Что ему нужно, убедиться, что Жорж курил, или попросить о встрече с Александром? Жорж поднялся по ступенькам на кафедру, вспомнив о наказании, ожидавшем его в тот день, когда он задержался с Александром. Может, Отец де Треннес, сейчас, вдобавок к его полному смятению ещё и накажет его? Но тот только произнёс:

— Ты будешь читать в трапезной за ужином.

Читать вслух во время еды обычно доверялось только мальчикам из старших классов, отобранных префектом студии. Ещё ни один учащийся третьего курса никогда ранее не выполнял подобной обязанности. Жорж размышлял, какова могла быть цель у этого нового манёвра. Отец, поступив так, соответственно выказал ему своё исключительное расположение, которое должно было также доставить удовольствие и Александру. Более того, он добился преимущества, так сказать, перетасовав карты, и создав противовес вероятным откровениям Александра. Или, быть может, наслаждался, играя роль простого посредника, ради собственного удовольствия или в назидание, не вдаваясь при этом в объяснения. Даже если бы это было так, Жорж, тем не менее, решил не подставляться причудам Отца де Треннеса, препятствуя им, где только возможно, как и в данном случае, оставаясь в рамках правил.