— Ты не спросил меня, что я написал в своей записке, и я чуть не забыл вам сказать:

Если ваши слова были ласками, то мои взгляды — поцелуями…

Он улыбнулся, как будто сказал что–то непозволительное; и убежал.

Когда Жорж вернулся в студию, воспитатель бросил на него вопросительный взгляд и указал на ближайший к своему столу угол. На мгновение Жорж подумал, что это наказание связано с делом Александра, но почти сразу успокоился: Отец показал на часы, продемонстрировав, что он, как оказалось, совсем позабыл о времени. Он выходил под предлогом головной боли, но это и оправдание имеет свои пределы. Накажут ли за это и Александра?

Стоя со скрещенными руками и лицом к стене, Жорж вслушивался в звуки, происходящие позади него в студии: закрывающиеся книги или столы; линейки, падающие на пол; стук ручек, погружаемых в чернильницы; скрип перьев по бумаге. Большинство других мальчиков были, конечно же, рады видеть его торчащим там, ибо он никогда еще не был наказан. Но наказывали ли хоть одного из них за дело, которое было настолько близко связано с письмом к Папе?

Жорж подумал о Люсьене, единственном, кто ему сочувствует, и единственном, кто владеет его тайной. Несомненно, воображение Люсьена, благослови его, поработало, объясняя такое долгое отсутствие Жоржа. Также несомненно, что он провел время, копируя упражнения по латыни для Жоржа. Так как он никогда не верил, что может случиться худшее — он провел день, пытаясь успокоить Жоржа — то, вероятно, решил, что завсегдатаи оранжереи сказали друг другу больше, чем он смог бы убедить признаться своего друга.

Жорж благоговейно уповал на игру судьбы. Теперь он оказался в точно такой же ситуации с Александром, как Люсьен с Андре — по вине Жоржа. У одного из двух друзей, в данном случае у самого младшего — возникли неприятности из–за другого; второй друг был избавлен от проблем благодаря отсутствию своего имени на компрометирующем письме. Тем не менее, незначительное наказание, которому подвергся Жорж, демонстрировало, что несправедливость их жребия — его и Александра — была уже исправлена за его счет. Пожалуй, это было только начало. С другой стороны, какую стойкость продемонстрировал Александр, справляясь с ситуацией! Он бросил вызов префекту, настоятелю и Отцу Лозону; он презрел неприятности, угрозы, испытания, которым они подвергли его; сдавал свои работы, заучивал уроки, и готовился скрупулёзно выдерживать их взыскания.

Он, Жорж, не должен опускаться ниже планки, установленной этими примерами. Жорж принял решение, достойное их: он придёт с повинной, чтобы оправдать Александра.

И оправдает его, низведя всё приключение к детской игре. Но если такое придётся не по вкусу Александру, и обидит его боевой дух, то и не сможет помочь. Жорж старше и должен быть более рациональным. Перспектива покинуть Сен—Клод согласно обещанию, если дела перейдут от плохого к худшему, не была для него проблемой; но ему казалось, что лучше сделать усилие, чтобы избежать этого, придя к какой–нибудь другому разрешению ситуации, если это возможно.

Он пойдёт к Отцу Лозону, получит его прощение, а затем и его поддержку. Отец Лозон не сможет не поверить ему. (Если бы это был Марк, то было бы проще, так как тот не состоял в Конгрегации.) Более того, Отец будет предрасположен, по собственной воле, поверить в целомудрие Александра. Разве мог священник признать, что сердце его юного фаворита для него закрыто?

И ещё, поскольку сердце мальчика, по сути, оставалось непорочным, то истинная сила этой непорочности стала бы их защитой. Но этого было не достаточно, чтобы они выиграли; им надо было выигрывать быстро.

Для Жоржа была невыносима мысль, что Александру следующим утром предстоит ещё раз встать на колени в церкви посреди хора, подвергаясь унижению, которому ещё не подвергался ни один ученик колледжа. Он будет просить Отца Лозона походатайствовать в тот же час, этим же вечером, перед настоятелем, чтобы наказание отменили. Вот же удивится Александр! Несомненно, на этот раз ему придётся приветствовать опрометчивость своего друга более благосклонно.

Между тем, его карманные часы, в согласии с настенными часами, показали без четверти семь. Скоро наступит время религиозного чтения, потом ужина, затем придёт пора ложиться спать, и сделать что–либо сегодня будет невозможно.

Звук колокола освободил его, и Жорж смог вернуться на своё место. Когда он увидел, как вошёл настоятель, то у него появилась новая мысль: почему бы не подойти к нему напрямую? Разве не лучше обратиться непосредственно к Богу, чем к своим святым? В любом случае, это был единственный шанс организовать дело без проволочки. Но когда это лучше осуществить? После чтения, в течение нескольких минут до вечерней трапезы? Или позже, после ужина? В любом случае, настоятель мог бы сказать ему, чтобы он перенёс всё на завтра — после медитации и мессы. Нет, он должен обратиться к хитрости, чтобы добиться аудиенции этим вечером.

Жорж понаблюдал за лицом настоятеля. Он смотрел на человека, который доселе ежевечерне вёл религиозные чтения, каждое утро руководил медитацией школы, а потом служил публичные мессы; который испрашивал благословения и возносил молитву во время трапезы, ежемесячно зачитывал в студии оценки и каждое воскресенье оглашал места за еженедельное сочинение; который декламировал Боссюэ, писал сонеты и выступления академиков, разговаривал с Жоржем об Обществе Тарцизия, и одалживал ему книги про античность. Этот же человек вскоре должен был оказаться осведомлённым о том, что Александр Мотье обратил взгляды в поцелуи, потому что Жорж де Сарр заменил слова ласками — то есть речь, написанная настоятелем, с которой выступал Жорж, про отель Рамбуйе, превратилась в ласки! И муза, во всей своей славе обратилась в Музу Ришпена! В целом, Жорж не без некоторого тщеславия, почувствовал; он выставит себя перед учителями как друга их самого очаровательного ученика.

Сначала он испытал чувство гордости за свой мужественный порыв. Но, слушая настоятеля, он не мог избавиться от мысли, что этого человека довольно легко обмануть. От медитации до религиозного чтения, с утра до ночи, он и ему подобные существовали только для того, чтобы стать обманутыми, Правда, в отношении настоятеля можно было сказать, что тот был неутомим в своём апостольском служении.

Он думал, что знает и понимает все мысли и чувства мальчиков, тогда как они были скрыты от него, как их поступки. Например, в этот самый момент, казалось, что все уделяют внимание прочитанной им Petit Carême Боссюэ [проповедь во время малого поста], которая, как он разъяснял, предпочтительнее другой, за авторством Жана—Батиста Масийона. Но Морис, скорее всего, думал о своей симпатичной горничной, были и другие, которые, подобно Марку де Блажану, размышляли о своих красавицах кузинах; в то же время те, кого Блажан окрестил «порочными товарищами», безусловно, должны были думать о своих сообщниках. Слова Petit Carême звучали в пустыне. Вскоре и Жорж тоже будет обманывать настоятеля льстивыми словами; и будет уговаривать принять их за истину.

Люсьен, посвящённый в планы Жоржа во время ужина — по счастью звучала Deo Gratias — одобрил их.

— Если бы я был в состоянии спасти Андре, — произнёс он, — я бы ни перед чем не остановился.

Он помог Жоржу состряпать историю. Они сразу же стали серьёзными и оживились. Интересы, поставленные на карту, были слишком важны, чтобы не быть принятыми всерьез; но Люсьен уверял Жоржа, что в перспективе завидует благородству его импровизированного визита. Его забавляла возможность увидеть настоятеля в неглиже. Накинет ли он халат и таким образом продемонстрирует свои скапулярии, какие были в прошлом у самого Люсьена? И пакетики с камфарой, которые, как говорят, священники носят для того, чтобы охранить свою добродетель?

В спальне двое друзей продолжили воинственное бдение. Как только аббат покинул общежитие, отправившись спать, Люсьен заявил:

— Удачи, старина. Я не усну, пока ты не вернёшься.

Жорж тихо вылез из кровати и снова оделся. Вспомнив сказанное Александром о его действиях на случай обыска, он принял меры предосторожности, оставив записки в безопасном месте; он вынул их из бумажника и запер в своем шкафчике. Он взял электрический фонарик, потряс руку Люсьену и на цыпочках покинул спальню.

После того, как он оказался в коридоре, риск, которому он подвергался, неожиданно стал очевидным. Как в тот день, когда он намеревался разоблачить Андре, но риск разоблачить себя оказался более серьёзной проблемой. Он удивился, что Люсьен не попытался отговорить его от предприятия и был почти готов поверить, что друг его бывшей жертвы не сделал этого из–за какого–то неясного инстинкта мести. Определённо, менее всего он должен бояться, что его несвоевременное беспокойство настроит настоятеля враждебно. Наверняка, тот вряд ли окажется в постели в половине десятого. Вероятнее всего, он совершенствует свои буколические сонеты или готовит на следующий день комментарий к Petit Carême. В любом случае, Жорж принял решение: если под дверью кабинета не будет света или, если он услышит голоса, указывающие, что там находится один из воспитателей, то вернется в спальню так же незаметно, как покинул её.

Однако в приемной он удостоверился, что настоятель в кабинете и в одиночестве. Статуя Святого Тарцизия напомнила ему своим факелом о его октябрьском визите. Сегодня его намерения были более благородными, возможно, искупающими те, с которыми он приходил сюда по другому случаю. Появившись, в свою очередь, перед тем же самым судьей, он, по крайней мере, обязан стать таким же стойким, как Андре. Он больше не боялся. Он заранее испытывал удовольствие от притворных признаний, которые должны были реабилитировать ложь; он пожертвует тенью, чтобы сохранить материю.

Настоятель, в своей обычной одежде, сидел под торшером. Конечно, он выглядел очень удивленным, увидев, кто вошёл после его приглашения.

— Простите меня, господин настоятель, — произнёс Жорж. — Я покинул общежитие без разрешения, но я не мог уснуть, размышляя, что один мальчик будет наказан по моей вине.