Ответственность стала причиной его волнения. Ведь именно он, терпеливо и бессовестно, вовлёк Александра в нарушение правил колледжа. Самое малое, что от него требовалось — беречь чистоту мальчика. Андре, правда, не соблюдал подобного в своих отношениях с Люсьеном; но у него было оправдание — он имел дело с равным, так как они оба были старшеклассниками.

Жорж выбрал мальчика из младшей школы, которая, несомненно по веским причинам, была отделена от старших учеников. Встреча старших и младших у святого престола подразумевала религиозный смысл: он же обратил его в святотатство.

Целый семестр Александр жил в мире мальчиков своего возраста и разделения школ, посещал службы, слушал проповеди, занимался учёбой. Он нёс освящённого агнца, и целый месяц прислуживал на мессе. В этот день год назад он, вероятно, молился Святому Иосифу; а сегодня пришёл на свидании в оранжерею. Будучи поцелованным, он покраснел; а спустя несколько минут вернул поцелуй и не покраснел. Его pudor, к примеру [застенчивость, исп.], свидетельствовала о его невинности; а лёгкость, с которой он преодолел застенчивость, говорила о его чувственности.

Следовательно, Жорж был несомненной начальной причиной развращения младшего мальчика; но перед кем он должен признавать вину?

Александр и он имели полное право судить самих себя. И так как они были счастливы, то, может быть, раскаянье излишне? Мальчик вдохновлял эту дружбу и своими поступками доказал, что воодушевившись ею, обнаружил, что она ему по вкусу. Пусть он и делает выбор, потом, сохранять ли этот романтизм в отношениях или, лучше, избрать другую форму. Жорж оставит Александру эти размышления, начатые им, для завершения по его собственному вкусу.

Тем не менее, для того, чтобы предохранить себя от чрезмерного увлечения своими отношениями, он надумал, что целесообразнее сделать их свидания менее частыми. Под предлогом того, что ему нужно проработать свою академическую речь, он отменил их встречу, назначенную на вторник, передвинув её на пятницу. Пятница — наш день, написал он.

* * *

Морис был очень доволен собой. Окруженный небольшой группой близких приятелей, он рассказывал им, как, подкупив одного из служителей колледжа, ухитрился получить письмо от своей возлюбленной. В доказательство чего привёл своим заинтересованным друзьям сумму, уплаченную им. Он заявил, смеясь, что особенно уместно было задействовать кого–нибудь из колледжа, потому что его возлюбленная была горничной его матери. Он продолжил откровенный рассказ об удовольствиях, которыми эта юная персона позволила ему насладиться. Ришпен ничто по сравнению с этим.

Дело, поведал Морис, оказалось не совсем простым, потому что он делил комнату с братом; он должен был использовать время, когда пребывал в одиночестве; в любом случае, оттенок опасности делал это предприятие еще более вожделенным.

Жорж, выслушав эти рассказы, почувствовал отвращение. Эти истории были хуже историй Люсьена; не соответствуя ни их возрасту, ни их положению школьников; и имя Александра вроде как опошлялось, упоминаясь в них. Как же мало Морис походил на своего брата! Его тусклые глаза, обветренные красные щеки, и волосы такой длины, что закрывали его низкий лоб — всё говорило о низменных страстях также ясно, как и его слова. Нечистоплотность его пробуждающейся возмужалости была для Жоржа противовесом влиянию Люсьена. Она же заставила его понять, что такое чистота, и сделала для него чистоту Александра ещё более ценной.

* * *

Мальчик бегом ворвался внутрь, и Жорж закрыл за ним дверь оранжереи. Александр произнёс:

— Мне было так нелегко уйти от Отца Лозона. Я забыл вам сказать, что хожу на исповедь к нему в комнату, по пятницам, а не в церковь с другими, по субботам. Обычно он приходит за мной примерно около шести. Поэтому, из–за нашего свидания, мне пришлось использовать свои мозги и прийти к нему самому, немного раньше. Ты пришёл прямо посреди исповеди, как я в прошлое воскресенье пришел прямо посреди заседания твоей Академии. После исповеди мы всегда разговариваем, но когда я заметил по часам на столе, что уже шесть, то сказал, что у меня есть школьное задание, и поспешил сюда, и вот я тут.

— И я тоже удачно исповедовался! Им ведь нужно только это! Мы будем получать все таинства сообща. Мы, словно люди Великого века, о чём нам постоянно трубят в уши — будем одновременно совмещать нашу религиозную жизнь и любовную. Наш духовник отпускает грехи тебе и на следующий день мне, даже не заметив, что каждый из нас говорит то, что и остальные — хотя и незаметно — и что он вдыхает один и тот же аромат от нас обоих.

— Знаешь, Отец может быть не совсем так глуп, как тебе кажется.

— О чём ты?

Александр наклонился, чтобы понюхать один, а затем другой цветок апельсинового дерева. Он получал сладострастное удовольствие от их аромата, но, в то же время, казалось, выигрывал время, прежде чем ответить. Когда он поднялся, на носу у него была пыльца. Как только Жорж смахнул её, он взобрался на ярус лесов, как на их первом свидании, но, увидев, что его друг следует за ним, сказал:

— Нет, ты останешься там. Я предпочел бы, чтобы ты был не рядом со мной, когда я скажу то, что должен сказать.

Жорж наклонился к одной из кадок с апельсиновым деревом и, жуя лист, сказал:

— Я слушаю.

— Отец Лозон только что сказал, что заметил во мне небольшие изменения, и он беспокоится обо мне, и он почувствовал, когда я был у него, что эти изменения — сомнительные. Нет, это не из–за нашей лавандовой воды, я не пользуюсь ей, когда иду к нему. Он заставил меня сесть к нему на колени и заговорил со мной конфиденциально. Он спросил меня, не беспокоят ли меня сомнительные сны ночью — во всяком случае, я не должен ничего скрывать от него. Я посмотрел ему прямо в глаза, чтобы он не настаивал — я уже делал так, когда он использовал слова «изменения сомнительные». Поэтому он ограничился тем, что дал мне два совета: первый — оставаться именно таким, как я есть — я почти поблагодарил его за тебя! Второй — каждодневно читать из молитвенника «Молитву об изгнании порочных мыслей». Он сказал, что если, Божьей милостью, у меня ещё не было таких мыслей, то она отвратит меня любую из них.

Жорж был знаком с этой молитвой. Он читал её однажды на Уединении для того, чтобы отогнать вредные мысли, внушаемые ему Люсьеном. И вот теперь священник рекомендует ту же молитву Александру, как будто догадывается об опасности, которая угрожает ему; молитва против порочных мыслей стала молитвой против Жоржа.

На краткий миг мальчики замолчали, раздумывая. Вечер был темный. Александр, почти невидимый на высоких лесах, сказал:

— Жорж, ты знаешь о тех вещах, о которых мы не должны знать?

— Да, знаю.

— Они тебе интересны?

Произнёс он это очень серьёзным тоном. Была ли эта серьёзность признаком одобрения, так же, как серьёзность его взгляда в тот день, когда он посетил игровую площадку старшеклассников? Чего боится, или желает этот двенадцатилетний мальчик? Быть может, он собирается признаться Жоржу в том, в чём отказался признаваться Отцу Лозону? Тени Люсьена и Андре, прежних участников такой же сцены, казалось, задвигались, паря в сумерках. Быть может, бесповоротному суждено случиться? Жорж вспомнил о своём решении, и чувствах отвращения. Таким же серьёзным тоном, как и Александр, он произнес:

— Нет, эти вещи мне не интересны.

Александр стал проворно спускаться вниз со своего яруса лесов. Его лицо, казалось, сияло каким–то особенным светом, когда он приблизился к Жоржу. Он сказал:

— Как я рад! Ты меня успокоил. При всём том, что я люблю тебя, я не мог не интересоваться, чего ты хочешь от меня. Я боялся, что тут может быть что–то плохое.

Жорж сидел вместе с другими академиками в самом первом ряду стульев в актовом зале, даже впереди преподавателей, и неподалеку от кардинала, который пришел, чтобы председательствовать на этой торжественной церемонии. Усевшись в кресле с зеленой плюшевой обивкой и задрав голову как можно выше, чтобы Александр мог увидеть его, Жорж думал о записке, которую сумел передать своему другу на причастии.

Вскоре, когда ты будешь слушать мои занудные сочинения, думай о них, чтобы они превратились в ласки для тебя.

Его родители тоже присутствовали на церемонии; он имел честь быть представленным ими Его Высокопреосвященству, которого они знали.

Настоятель открыл церемонию; он не пошёл на трибуну, возможно, не желая смотреть с высоты на кардинала, который и без того выглядел сгорбившимся и миниатюрным в своих алых одеждах. Вместо этого он попросту поднялся со своего места и повернулся к Его Высокопреосвященству. Он сказал:

— Мои мальчики, возможно, в вашей памяти Сен—Клод — это не только окружающие его замечательные зеленые холмы, милые изгибы долин, и наш дом, венчающий этот солнечный холм. Это и плодотворный труд в мире нашего уединения; и религиозные упражнения, в которых находит выражение ваше юное благочестие; и преданные учителя, которые расточают свою заботу, обучая вас. Помимо этих разнообразнейших воспоминаний вы должны, кроме того, сохранить момент, когда сюда пришел августейший прелат, чтобы улыбнуться вам, мальчики.

На что Его Высокопреосвященство одобрительно кивнул, словно он был членом Академии Сен- Клода и отвечал на извечное выражение настоятеля: «Разве это не так, господа?»

В заключение настоятель объяснил смысл сегодняшнего мероприятия:

— Церковь, — сказал он, — позволяет нам наслаждаться такими невинными удовольствиями — в воскресенье Laetare [в литургическом календаре Католической церкви и ряда протестантских церквей четвёртое воскресенье Великого поста], когда сама Церковь, в своей литургии, сбрасывает фиолетовые цвета Великого поста, меняя их на розовые.

Жорж, очевидно, был не одинок в своем интересе к цветам: ему пришло в голову задаться вопросом, что он мог бы промолчать о значении красных одежд кардинала, но того же самого цвета были галстуки у двух выпускников колледжа, один из которых являлся членом его Академии.