Приход священника испортил всё веселье: курильщики спрятали свои сигареты в ладонях, а борцы поднялись на ноги и пошли ему навстречу. Жорж увидел, когда они проходили у него под окном, седую тонзуру священника и светлые головы двух мальчиков. Ему захотелось чем–нибудь запустить в них, прямиком между ними, чтобы продемонстрировать, какой он хороший стрелок и, как новичок, совсем не лишился отличного расположения духа.

Ему хотелось покорить колледж. Но сможет ли он его покорить? Он пробежался по своим преимуществам: для начала, он сообразителен, тут нет никаких сомнений. Его память превосходна. Он считал, что может говорить на любую тему, и из–за этого был склонен считать себя способным проникать во все тайны, как и любой мальчик его возраста. Далее, он

был энергичным и сильным, как и любой другой мальчик, хотя не очень склонный к играм или борьбе. И наконец, он считал себя красивым. Мальчик, считавший себя красивым! Он видел своё отражение в оконном стекле и вспомнил шутливое описание себя, сделанное его кузиной в их общей книжке откровенностей:

Жорж де Сарр. Общий вид — гармоничный. Лицо: скромный овал, даже с несколькими веснушками. Волосы: темно–каштановые, всегда с ароматом лавандовой воды. Глаза: каштан, иногда теплые, иногда как лёд. Рот: сентиментальный. Нос: прямой. И сын маркиза.

Жорж рассмотрел в оконном стекле и свою одежду — она являла собой более точную рекомендацию, чем его происхождение. Рубашка темно–синего цвета, с галстуком из красного шёлка; он улыбнулся, вспомнив, что согласно мнению его кузины, красный цвет был цветом любви. Он вытянул ноги, чтобы рассмотреть свою обувь, сделанную из очень тонкой кожи; и его носки, в красно–синий шахматный ромбик. Что касается его костюма, который был настолько элегантным, насколько это было возможно, то он как можно точнее соответствовал туманным указаниям проспекта колледжа: «Обычный костюм из темно–синего шевиота (шорты или брюки)». Жоржу по душе были шорты, но его мать предпочла брюки, сказав, что они лучше подходят для мальчика третьей формы: в целом, брюки, подумал он, сидят очень хорошо.

Здоровый нескладный парень с важным видом пересёк двор для того, чтобы ударить в колокол, зовущий на занятия. При этом, первом сигнале рутины его нового существования, Жорж, несмотря на все его мысли, почувствовал, как сердце слегка сжалось от тоски. Этот первый день в школе, таким вот образом подтверждённый этим перезвоном, довольно сильно отличался от тех, которые уже были им пережиты.

Звон колокола ушёл в прошлое. Последние опаздывающие покидали двор. Затихли крики. Жорж спросил у себя, может ему стоит присоединиться к своему классу, но затем решил, что будет проще оставаться там, где он был. Это выглядело так, как будто он стал подменой в сестринском лазарете. Возможно, ему следует быть готовым укладывать инвалидов на кровати в дальнем углу комнаты? Но тут вроде не случилось ни одного случая истерического отчаяния, ни среди школьников, ни среди их родителей или учителей. Однако, Жорж останется тут до конца, что должно свидетельствовать о его полной готовности к колледжу.

Сейчас он смотрел, как заполняется часовня — с правой стороны начальной школой, старшими школьниками слева. Они входили в разные двери. Это были не те лица, которые он видел некоторое время назад; теперь это были словно маски. Некоторые из Отцов торопливо бежали к церкви. Звучание фисгармонии становился все громче.

Из своего окна Жорж видел перед собой проход всего колледжа. Среди этих мальчиков были и те, кто станет его друзьями. Он не очень любил лицей, потому что там были только однокашники, а не друзья; он был уверен, что в школе–интернате должно существовать царство дружбы. Он надеялся, что в этом замкнутом мире не будет ничего похожего на то, что он до сих пор испытал. И поэтому он пожалел, что остался в лазарете; ему захотелось, как можно скорее, немедленно, оказаться вместе с остальными. Вдруг Сестра забыла про него? Вдруг она не смогла разобраться в его багаже? Или пошла на службу? Казалось, что попытка подумать о ней заставила её немедленно вернуться. Она включила свет и передала Жоржу салфетку, кольцо для салфетки, нож, вилку и ложку. После чего опустилась на стул.

— Ах! — сказала она. — Я сказала тебе, что быстро вернусь. Но меня столько раз прерывали! Я вижу, из–за меня ты пропустил часовню, так же, как и я. Давай, сотворим небольшую молитву вместе? После того, как я разложила твоё бельё в бельевой, я повесила твои костюмы в шкаф спальни, в отделение с твоим номером. Я не смогла разложить книги в студии, потому что не знаю, где твоё место. Они на тумбочке у кровати. Ты найдешь ящик для своего джема или варенья в большом шкафу; тебе покажут. Держи его всегда запертым, как и шкафчик с одеждой. Среди нас нет воров, но много тех, кто любит повсюду совать свой нос.

Сестра сопровождала свои сентенции кивками головы.

— И ещё, — продолжила она, — твой сундук и чемодан отнесли на чердак, но метку к ним пока не привязали, из–за того, что приходится думать обо всём сразу, ты понимаешь. Само собой, я застелила для тебя кровать, но как ты знаешь, мы тут обходимся без горничных. Но ты быстро научиться делать это, нет ничего проще. Я буду наблюдать за ней первые день или два, чтобы убедиться, что она не слишком неопрятна.

Двери часовни открылись: приветствие окончилось. Мальчики снова пересекали двор, направляясь к трапезной. Как только Жорж и Сестра покинули лазарет, она тут же установила индикатор «На КУХНЕ». Жорж последовал за ней по бесконечным коридорам.

— Ты будешь очень счастлив в Сен—Клоде, — заверила она его. — Всем нравится это место. Монсеньер проводит тут неделю каждые лето. Твои одноклассники — отличные дети, и твои воспитатели — учёные и праведные люди. Ты только должен вести себя хорошо и упорно заниматься, чтобы радовать своих родителей и Боженьку.

Спускаясь по лестнице, Жорж услышал шум, исходящий от трапезной, который становился все громче и громче. Приближался момент, когда он должен будет предстать перед всей школой. Обратят ли на него внимание, в такой оживленный день? Он становился уже не зрителем, а будто бы собирался выступить на сцену. Он быстро ощупал и подтянул узел галстука. Пробежал руками по волосам, но не один не сместился: он, должно быть, использовал достаточно геля этим утром.

В тот день он уже видел трапезную; но сейчас она полностью изменилась из–за множества юных лиц, заполнявших её, и воспитателей, восседающих за своими высокими столами, стоящими на возвышениях по краям зала. Жорж колебался, испуганный взглядами. После чего направился к высокому префекту, которого он увидел стоящим в дальнем конце зала. Признает ли его настоятель, восседающий под Распятием возле двери? По крайней мере, префект его не забыл, дружелюбно поприветствовав:

— Вот, наконец, и наш запоздавший!

Он подвёл Жоржа к назначенному ему месту, и представил соседям, предоставив им возможность представляться самостоятельно. Жорж сел. Удивленный отсутствием скатерти, он осторожно опустил свой серебряный нож, вилку и ложку на мраморную поверхность. Никто не предложил ему руки, и он не стал предлагать свою. Тарелки оказались со щербинами. Стол был заставлен кувшинами с вином, графинами с водой, корзинами с хлебом, и парой супниц. Сосед слева оторвал Жоржа от раздумий просьбой повторить его имя, которое было нечётко сказано; сам он назвался Марком де Блажаном.

Вскоре они узнали немного друг о друге. Марк приехал из С., города, находившегося неподалеку от родного города Жоржа. Возможно, именно поэтому они сидели рядом; или, вероятно, это было из–за приставки «де» в их именах? Но Жорж надеялся, что Блажан не окажется сыном маркиза; хотя он мог им быть, но подобное не делало бы никакой чести титулу — у него был кривой нос, редкие волосы, и он носил очки самого затрапезного вида; кроме того, казалось, что его здоровью нечем гордиться — он был худ и бледен. Вероятно, каникулы не пошли ему на пользу — он уже принимал лекарства, рядом с ним стоял ящичек с аптечной бутылкой и коробкой пилюль. Контраст между ним и соседом Жоржа с правой стороны не мог не броситься в глаза. Жорж узнал в нём того рослого парнишку, у которого пытались отобрать цветок, и который дурачился возле живой изгороди. Он олицетворял собой энергию и силу. Жорж понравился его смех, его голубые глаза, черные волосы, и скопление веснушек, оживляющих его лицо. Он представился — Люсьен Ровьер.

После десерта предстоятель позвонил в колокольчик, требуя тишины.

Один из мальчиков, встав у пюпитра, установленного посреди зала, принялся читать первую главу «О подражании Христу» [Католический религиозный трактат Фомы Кемпийского, ок.1427 г.]:

— …Посему, постарайся отвратить сердце свое от любви к тому, что видимо, и направить его к тому, что незримо. Ибо тот, кто подчинен своим чувственным желаниям, оскверняет совесть и лишается благодати Божьей.

После чего все встали и повернулись к настоятелю, который молился. Жорж уставился на шею Ровьера; она классно выглядела и пахла лосьоном.

Спальня, как трапезная, выглядела совсем не так, как днём. Здесь, однако, царила тишина, придававшая сборищу мальчишек религиозный оттенок. Жорж понимал, что следуя обычаям, направленным, по–видимому, на облегчение надзора, повсюду будет иметь нескольких соседей. Его кровать оказалась предпоследней; кровать Ровьера стояла последней в ряду, в самом в конце комнаты, в непосредственной близости от шкафчиков. Он пошёл посмотреть на свои вещи в шкафчике под номером 25: Сестра приспособила туда занавес, чтобы на его одежду не садилась пыль. Она всё хорошо устроила: она знала, как отблагодарить за щедрое вознаграждение, которое получила. Его книги были аккуратно сложены рядом с чем–то вроде невысокого сундука, служившего тумбочкой. Хотя, согласно сказанному Марком, учебники для третьей формы, которые он уже купил, оказались бесполезны: учебный план колледжа был иным. Разве не в этом смысл религиозного заведения? Оно должно отличаться от всех остальных!