Он нанёс визит на кухню, где ему сообщили, что в его честь в меню ужина будет включено суфле. Затем он прогулялся вдоль всей террасы и спустился в сад для инспекции теплицы.

В гараже он обнаружил, что его велосипед висит на стенде. Он предпочитал его автомобилям своих родителей. Спустив его, он накачал шины, и звякнул звонком, в знак того, что здесь имеется еще одна вещь, которая лишний раз подтверждает его собственную свободу. У него появилась мысль о длительной экскурсии, поездке наедине с ветром. Было жаль, что город С. лежал вне пределов его свободы: он был бы не против прокатиться туда подобным образом.

В течение последующих дней он столкнулся с несколькими знакомыми из лицея. Они показались ему еще более не интересными чем когда–либо; одни — своим увлечением кино, другие — вульгарностью и спортивной типичностью в их извечных разговорах об играх. Его собственные спортивные забавы оказались для него недоступны — плохая погода мешала ему выезжать на велосипеде.

Он написал Люсьену длиннющее письмо, поведав, что, в конечном итоге, та знаменитая Лилиан не придет; следовательно, сам Люсьен сможет приехать без риска для своей добродетели. С другой стороны, его жизни может угрожать опасность: одним из рождественских подарков Жоржу оказалась пара превосходных рапир; он получил первый урок фехтования, и уже готов бросить вызов на бой Люсьену, даже без защиты и каких–либо масок, если у того вдруг появится такое желание. Ещё Жорж написал Люсьену, что читает сейчас Thaïs [исторический роман (1890 г.) Анатоля Франса о св. Таисии Египетской Фиваидской] и «Песню Песней» [Книга Песни Песней Соломона — 30‑я часть Танаха, 4‑я книга Ктувим, каноническая книга Ветхого Завета, приписываемая царю Соломону], и решил спросить у него, как дела с его ознобышами. Обратной почтой он получил письмо от Люсьена.

21 декабря, 193х г.

Дорогой Жорж,

Очень большое спасибо за то, что написал первым, и повторил своё любезное приглашение. К сожалению, наши каникулы слишком коротки, чтобы я смог приехать к тебе. На самом деле я едва выгадал время, чтобы написать: у меня довольно мало свободного времени, так как я играю в представлениях Рождественского вертепа [пещеры с яслями, младенцем Христом, его матерью и т. д.] — этим можно заработать индульгенции. У нас здесь была превосходная полуночная месса. Девушка, возможно, такая же красивая как твоя кузина, пела соло.

Я рад, что тебе на Рождество подарили рапиры, но будь осторожен, чтобы не повредить глаза! Мне подарили зеленый велосипед. Он не такой знаменитой марки, как твой, сэр! но тоже не плох. У него три передачи, хромированный багажник, и двух–тоновый звонок (динг–донг).

Раз ты написал мне, что читаешь, то я сделаю тоже самое: я читаю «Милый Иисус, перевод с испанского». Это очень интересно.

Я посылаю тебе картинку, которую нашел. Как увидишь, там есть молитва «Ангел–хранитель отринутого ребенка». И говорю тебе — теперь я знаю её наизусть. В ней говорится про меня. Несмотря на все мои усилия, я нуждаюсь в ней больше, чем ты можешь подумать.

И вот почему: мой дядя–астролог утверждает, что не может найти признаков того, что он называет мистицизмом, в моём гороскопе. Он говорит, что Уран и Марс объединились в нем, что предвещает весьма различные вещи, но он не скажет мне, что именно. Всё это очень раздражает, и я рассказываю об этом только тебе, потому что ты думаешь то же самое. Очень глупо пытаться верить во всё…

В постскриптуме Люсьен добавил, что он присоединился к Морской и Колониальной лиге в качестве подготовки к своей карьере плантатора.

На картинке, которую он послал Жоржу, был изображён голубой ангел, парящий над розовым ребенком. На обороте была напечатана молитва:

Ангел–хранитель его, чьё имя вы можете прочесть в моём сердце,

наблюдает за ним с каждодневной заботой, делая его путь легким, а его труды плодотворными. Высуши его слезы, если он плачет; благослови его радости, если они есть у него; увеличь его мужество, если он чувствует, что слабеет; восстанови его надежды, если он лишится мужества; его здоровье, если он болен; правду, если он ошибается; раскаяние, если он согрешил.

(Сорокадневная индульгенция)

Жорж по–прежнему считал себя другом Люсьена, но чувствовал, как ежедневно растет его дружба к другому, тому, кого он едва знал, и кто не знал его совсем. Он часто думал о младшем Мотье. Словно открывая себя для других, ему хотелось как–то повлиять на людей и места рядом с этим мальчиком.

Он написал Блажану, по–прежнему пребывавшему в городе C., чтобы заполучить адреса Мориса Мотье и Отца Лозона. Он любил вспоминать тот факт, что название этого городка фигурировало в их первом разговоре в колледже. Марк, отвечая на его письмо, поблагодарил за то, что его не забыли: личное письмо гораздо лучше, чем коллективное послание, состоявшее только из пары строк, подписанных всем классом. Казалось, Марку было предназначено стать обманутым намерениями Жоржа: разве не он верил, что именно под его влиянием Жорж выбрал Отца Лозона в качестве своего духовника? Конечно же, если принять во внимание, что влияние, определившее выбор Жоржа, принадлежало Люсьену.

Заполучив адреса, Жорж поспешил отправить новогодние поздравления преподобному и Морису. Он впервые писал на имя Мотье. Морис, без сомнения, был удивлен, получив его послание, потому что они совсем не были близки во время учёбы. Вероятно, так же, как и преподобный отец, потому что вот–вот должен был начаться новый семестр. Жоржу было жаль, что Морис не ответил ему, хотя, на самом деле, не так уж и сильно. Ему было бы интересно прочитать письмо от Мориса; и, возможно, его младший брат мог бы прочитать его, так же как и письмо, отправленное Жоржем.

В первый день Нового года Жорж увидел на витрине магазина канцтоваров выставку благочестивых картинок. Он резко остановился; у него возникла мысль, что он тоже сможет отплатить Люсьену подарком. Но это оказалось не таким уж лёгким делом, потому что Люсьен в изобилии обладал подобным товаром: его книги и ящики содержали в себе целый сонм святых и ангелов. Те, из магазина, если и отличались деталями, были почти точно такими же, как имевшиеся у Люсьена. Жоржу хотелось бы чего–нибудь оригинального: какого–нибудь редкого ангела, наподобие тех, к которым обращались поэты Парнасской школы, какого–нибудь недавнего Благословления, или одного из тех неизвестных святых, которые никогда не оказываются за пределами страниц мартиролога…

Фотографии музейных экспонатов находились в стороне от выставки нравоучительных картинок, занимая угол витрины. Одна из них, изображающая бюст юного бога, пленила взгляд Жоржа и привлекла его внимание. Очаровательная голова с глубоко посаженными задумчивыми глазами была слегка склонена в сторону одного плеча; локоны длинных, кудрявых волос ниспадали на другое. Он зашел и купил картинку. На обороте были вытеснены слова: «Амур Феспида, музей Ватикана».

Жорж решил, что в совпадении этих слов есть знак: лучезарная дружба ожидала его в Сен—Клоде, подобно этой Любви [Amour — любовь и одновременно амур, купидон, фр.], утверждающей языческую античность в залах самого Христова Наместника. Он решил сохранить картинку для себя, и спрятал её в свой бумажник. Она могла стать для него символом Нового года; он будет держать ангела–хранителя вместе с ней, как память.

Вторник, 3 января. Первый день нового семестра. Из–за снега было не слишком приятно возвращаться в колледж на машине, и Жорж поехал на поезде, так что на этот раз он оказался уезжающим, а его родители — провожающими.

Люсьен, как ехавший из более отдалённого пункта, придержал для него место. Его лицо сияло. Он был нетерпелив в желании вытянуть Жоржа в коридор, где и поведал ему новости: ему написал Андре; его письмо пришло вчера.

— Это поразительно, — заявил он. — В самый последний день! Для меня всё изменилось в тот же миг — я стал необращённым так же внезапно как обратился! Это было забавно. Когда я читал его письмо, то словно чувствовал, как медали и скапулярии падают и падают с моей одежды. Индульгенции, четки, ангелы–хранители, «Милый Иисус», всё это уничтожено! Ты и мой дядя были правы.

— Берегись! Теперь моя очередь обращать тебя!

— Не думаю, что от нас двоих исходит столько веры, чтобы беспокоится об обращении.

Люсьен не удержался от соблазна показать Жоржу то чудесное письмо, которое он вез с собой. Он сказал:

— Ты никогда не читал стихов Андре, а это образец его прозы.

Мой дорогой Люсьен,

Думаю, ты будешь рад наконец–таки получить от меня весточку, вместе с наилучшими пожеланиями на Новый Год. Ты услышал бы обо мне пораньше, но я приехал домой на каникулы с гриппом. Я не хотел писать тебе до тех пор, пока мне не станет лучше. Наша дружба не должна знать ничего, кроме красоты и удовольствий. Я говорю «наша дружба», потому что уверен, что из–за нашей абсурдной разлуки ничего не изменилось. Кроме того, как мы сможем изменить наши Звёзды? Согласно им, мы всегда будем вместе. Для начала, ты должен позволить мне отругать тебя за то, что после моего исключения не писал мне. Я гораздо больше был озабочен из–за твоего молчания, чем из–за твоей неосторожности, поскольку, конечно же, ты не намеренно потерял стихотворение, вызвавшее все эти волнения.

Помнишь ли ты те вирши, которые я скопировал для тебя (и сколько внёс изменений в процессе) из книги Ферзена, оставившего о себе плохую память в начале века [Жак д’Адельсверд—Ферзен, 1880–1923, французский аристократ шведского происхождения, денди, писатель–символист прекрасной эпохи. Педофил–гомосексуалист, замешанный в начале XX века в сексуальный скандал со школьниками]? Вероятно, ты даже не знаешь, сколько эти стихи значат для меня. Я был достаточно глуп, чтобы подписаться под стихотворением, но к счастью, я не поставил твоё имя в посвящении — что тебя и спасло.