Все они представляли собой религиозные картинки, цветы, или предметы культа в целом. Там, в этой коллекции было даже некоторое количество иллюстрированных траурных карт, связанных с людьми, которых Люсьен никогда не знал. На одной из них имелась фотография улыбающегося мальчика, несущая следующий эпиграф: «Он ушёл, как лилия, не оставив ничего, кроме аромата».

Но самым дорогим для сердца Люсьена была печатная картинка со Святой Терезой Младенца Иисуса и Святого Лика с надписью: «Я жажду любви», с прилагавшимся к ней небольшим кусочком ткани, «который касался человека, служившего Богу». Она была реликвией одного только Люсьена. Хранив её в течение длительного времени поверх других в ящике своего стола, он перенёс её в свой блокнот, где мог чаще любоваться ей и целовать её, когда думал, что Жорж не смотрит.

Многие из его образков и картинок несли апостольские индульгенции, которые можно было обрести читкой соответствующих молитв перед ними, и сей факт подвёл его к ревностному служению ради индульгенций. Он забрал свой молитвенник в студию и занялся составлением списков молитв для достижения индульгенций. Он заносил свои сведения в тот блокнот, из которого вырвал страницы, даже не удосужившись перечитать их — те самые страницы, которым ранее доверял очень разные вопросы. Он разорвал те страницы на мелкие кусочки, разжевав и проглотив их, в придачу к тем стихам, разбросанным по его тетрадям, даже не заметив, что там отсутствует одно. Жорж, когда Люсьен одолжил ему почитать отцензурированный им блокнот, все еще мог видеть края страниц, которые была вырваны. Он рассматривал их мгновение, как будто, благодаря какой–то симпатической магии, они могли нести на себе записанные невидимыми чернилами откровения, уничтоженные Люсьеном.

Благочестивые заметки Люсьена начинались следующей записью:

«Единение в мысли на всех мессах: триста пятьдесят тысяч месс каждые двадцать четыре часа, четыре вознесения в секунду».

Далее следовали молитвы, размышления, стремления, благословения, послушания, ответствия, пожелания, искупления, восклицания, стремления, искупления, мольбы, созерцания — все было классифицировано по порядку получения индульгенций — неограниченных, на тридцать лет и тридцать сороковых, на семь лет и семь сороковых, на семь лет, на триста дней, и так далее; и отмечено, в каких случаях, когда для индульгенции имеют особые значения обстоятельства, места, намерения, положение (стоя или на коленях). Некоторые могли говориться по желанию, другие — только один раз на день или даже по определенным дням.

Одна страница блокнота содержала список очень больших индульгенций, но они были отмечены, скорее, в качестве поддержки на будущее. Там была, в частности, одна, установленная на 30000 лет для Александра VI [Родри́го Бóрджиа, 1431–1503, второй папа римский из испанского рода Борджиа], и другая, на 80000 лет, для Бонифация VIII [Бенедетто Каэтани, 1235–1303, папа римский с 24 декабря 1294 г.], подтверждённая Бенедиктом XI [Никколо Бокассини де Тревизо, 1240–1304, папа римский с 22 октября 1303 по 7 июля 1304 г.]. Но, увы! их можно было приобрести, одну — только в Венеции, а другую — в Падуе. Люсьен иногда мечтал над этими огромными цифрами, взятыми из книги, одолженной ему одной из сестер. Без сомнения, он тайно завидовал жителям Венеции и Падуи и, возможно, раздумывал, как несправедливо, что кто–то может приобрести такое количество индульгенций в один, так сказать, приём. Например, все земляки преподобного Антония могли сделать это в их случае чтением «Аве Мария» перед алтарем Богоматери в церкви августинцев; Однако Люсьен утешил себя, приняв решение побывать там, особенно впоследствии.

Но, слава Богу, пока возможно было получать значительные индульгенции без путешествий; с другой стороны, это нельзя сделать, просто проговорив молитву. Метод заключался в том, чтобы

присоединиться к Братству, Архибратству, или любой такой же ассоциации добрых дел, у которых имелась привилегия распространять специальные индульгенции.

Люсьен стал членом Братства Святых Ангелов—Хранителей, ревнителем Дела по Продвижению Трёх «Аве Мария» [традиционная католическая молитвенная практика, заключающаяся в прочтении трёх «Аве Мария» утром и вечером], и Œuvre des campagnes [католическая организация, которая ставит своей целью содействовать возвращению веры в сельских приходах.]; он вошёл в состав L'Œuvre des Tabernacles, L'Œuvre de la Bonne Mort, стал активистом Ассоциации Святого Детства [детская католическая ассоциация на благо зарубежных миссий] и лидером секции Ассоциации Живой Розарий [католическое движение, основанное в 1862 года в Лионе досточтимой Паулиной Марией Жарико, целью которого было привлечение верующих к более глубокому осознанию почитания Девы Марии, распространению католической литературы, духовной и материальной помощи католическим миссиям].

Члены «Живого Розария», например, получали по стодневной индульгенции за бусинку их чёток; но Люсьен уже нацелился на членство в вышестоящей инстанции, в самом Братстве Розария — в этом случае он мог получить две тысячи двадцати пяти дневную индульгенцию за бусинку.

С Ассоциацией Любви и Искупления Святейшему Сердцу Иисуса Христа́ было сложнее. Индульгенции предоставлялись его членам по–разному, в зависимости от определенных правил: значение определялось, например, от того, был ли предопределена формула или считалось не по первой за крестом, а пропускались три первые бусины, и после этого считалось либо по большой или по маленькой. То же самое относилось к Делу Святых Ран Господа Нашего, иначе известному как Дело Милосердия.

Другие братства или Архибратства предполагали участие в некотором количестве Месс Всех Времён. Таковыми были Братство Святого Имени Иисуса, Девы Марии из Монтлижона, Пресвятой Девы Марии Непорочного Сердца, Пресвятой Девы Марии Помощницы, Лурдской Богоматери, Девы Марии Победоносной, Богородицы Семи Болей Кампо—Кавалло, Священного Сердца Иисуса Кастро—Преторио, Святого Причастия, Сострадательного Сердца, Драгоценной Крови, Братства Покаяния Монмартра, Святой Анны де Оре, Святого Михаила, Ангельского воинства и Вечного Почитания Святого Иосифа. Люсьен вскоре вынужден был признать, что он не получил, а проиграл на всех этих братствах, и он сосредоточил свои основные усилия на Братстве Святого Имени Иисуса, к которому он присоединился в самом начале.

Он брал для раздачи не только проспекты этих обществ, но ещё и листовки, озаглавленные: «Всё для Иисуса»; «Приди к Нему»; «Кто такая Мария?»; «Приди к Иосифу»; «Небеса Открыты» и так далее. Он также пытался продвигать Почитание Святого Экспедита, именуемого покровителем школьников, потому что (так говорилось в листовке) этот святой «помогает им быстрее справляться с их задачами».

Он также определил себя вербовщиком в ряде благотворительных дел, среди которых имелись «Корочки Хлеба Маленьких Клириков Единственного Непорочного», определявшие пожертвования им следующим образом:

Одна Корочка Хлеба, то есть десять франков в честь преподобного Антония или Святой Терезы Младенца Иисуса.

Три Корочки Хлеба, то есть тридцать франков в честь Святого Семейства (Иисус—Мария-Иосиф).

Двенадцать Корочек Хлеба, то есть подношение ста франков в честь Двенадцати Апостолов.

И наконец, Люсьен мог принимать заказы на чётки, так как он был представителем совета, именуемого «Чётки для детей». Он предлагал «чётки с обычными цепочками», «чётки с экстра прочными цепочками» и целую серию разнообразных бусин: с кокосом; под кокос; и даже самый настоящий кокос.

Более или менее добродушные шутки Жоржа не достигали Люсьена; он видел в Жорже своего первого обращённого. И как мог Жорж отказать ему в поддержке, когда это могло дать дополнительные индульгенции для евангелиста? Кроме того, требуемые пожертвования были не очень обременительным: франк, франк пятьдесят, в одном случае всего лишь пять сантимов. Самым дорогостоящим пунктом оказалась «Корочка Хлеба»: Жорж просил казначея выдать ему тридцать франков на Святое Семейство.

Он отступал только в случае Дел, бывших более или менее отдаленными. Это напоминало ему об уговорах вступить в «Морскую и колониальную Лигу» [Польская общественная организация «Морская и колониальная лига» была образована в 1930. В её программу были включены пункты о необходимости борьбы за обретение Польшей колоний], к которой его убеждали присоединиться в Лайде, несмотря на то, что у него не было намерений ни совершать длительные путешествия по морю, ни жить в колониях; ибо он страдал от морской болезни и боялся змей.

Таким образом, привязанность, к которой он склонял Люсьена, была платонической; и он был полон решимости, что она наступит раньше, чем его заманят в организацию, которая на самом деле существовала в колледже — в Конгрегацию.

Отец Лозон спросил его после исповеди, не окажет ли он честь примкнуть к Детям Девы Марии; но он ответил, что, по его мнению, это должно требовать длительной духовной подготовки. С Люсьеном, который также поднял вопрос об этом, он был более откровенен, и передал ему мнение Марка де Блажана. На самом деле он был рад, что держит Люсьена под контролем на этом этапе, и, таким образом, даёт себе больше свободы действий по отношению к своему другу.

Однажды он сказал Люсьену, что находится в самом разгаре глубокого морального кризиса, из–за серьезных сомнений в вопросе о религии, и что это, без сомнения, связано с произведениями Анатоля Франса, которые он никогда ещё полностью не обсуждал с ним. Его сомнения вызревали и теперь неожиданно пришли в голову, тем самым ослабляя влияние Уединения. И делая вид, что пребывает в поисках просветления, он устроил проверку веры Люсьена, объясняя, как мог, в ходе прогулки, причины своих сомнений. Люсьен спокойно выслушал и ограничился комментарием:

— Не глупи!

Напрасно Жорж приводил аргументы и демонстрировал высокий интеллект. Люсьен был глух ко всему. И в тот же вечер он передал Жоржу свой блокнот, в котором написал следующее: