Моя мама была замечательной мамой. Она не стала возражать. Только вечером дала номер телефона. «Это врач, – сказала она. – Очень хороший врач. Я ее знаю сто лет. Если не захочешь чем-то поделиться со мной, позвони ей».

– Ваша мама, Анна, была передовых взглядов! – усмехнулась Агнесса.

– Подумаешь! – фыркнула Марго.

– Э-э, деточка! Не путайте времена! Это сейчас нравы скакнули, что твой конь! Тогда было все иначе, – заметила Лада Алексеевна, – тогда было все сложнее. Тогда внешне требовалось соблюдать все приличия, все то, что казалось нормой.

– Семнадцать лет мне исполнилось в семьдесят пятом году. Не могу сказать, что мораль тогда была очень строга. Но теперешней свободы, конечно, не было. – Анна улыбнулась. – А мама не только любила меня. Мама понимала, что запретами в моем случае ничего не сделаешь. Училась я отлично – мое поступление в университет послужило тому доказательством. И никогда я не была замечена в чем-то предосудительном. Да и некогда мне было плохо себя вести. Учеба, занятия плаванием, студия танцев и… И вот теперь любовь. Мы были неразлучны. Мама и отец это видели и бороться с нашей любовью не решались.

– И что же дальше? – спросила Марго.

– Дальше? Дальше жизнь пошла плавно и весело. Я была счастлива. Через два года его, лучшего студента факультета, молодую надежду науки, в рамках обмена пригласили прослушать курс в одном из американских университетов. Тогда это была редкость. И отношения между странами оставляли желать лучшего, и научными кадрами не спешили делиться, и боялись, что кто-нибудь останется за границей. Но ему вот предложили. Вернее, университет участвовал в международной гуманитарной программе, а выбор, само собой разумеется, пал на него, «надежду и гордость». И на целых полгода! В душе я очень гордилась тем, что ему оказали такую честь, но в той же душе скребли кошки. Полгода – это целая вечность для того, кто видится каждый день. Полгода – это срок, за который может произойти что угодно! Полгода – это почти жизнь! И что будет, когда он вернется?! А он был на седьмом небе от счастья и не мог понять, отчего я так переживаю. Я начала скрывать свои опасения, объяснять, что волнуюсь за его английский – ведь у него этот язык несколько слабоват, чтобы слушать и понимать лекции по высшей математике…

Ну и еще выражала озабоченность тем, как в его отсутствие решатся вопросы с поступлением в аспирантуру – вдруг его не возьмут?

Но на самом деле причина моих опасений была проста, я не хотела, чтобы он уезжал.

Но мой милый расхохотался так беззаботно, уверив меня, что все будет хорошо. Главное, только все проверки пройти… Оказывается, у него собеседования в райкомах будут, вот об этом я знала, потому что на факультете занималась общественной работой, и иногда мы давали рекомендации тем, кто куда-то выезжал.

«Эх, скорее бы! – воскликнул он. – Я так хочу посмотреть, как в Америке люди живут!» Он уже мысленно там, в этом известном университете. И хотя ему предстояло еще множество формальностей и времени до поездки было достаточно, появилось то, что нас разъединило. Я проплакала несколько ночей подряд. Сейчас в это трудно поверить, но мне казалось, что жизнь закончилась. Что никогда мы не будем вместе, что он влюбится там в красивую американскую студентку, что когда приедет, я ему буду уже неинтересна. Моя мама услышала мой плач и испугалась: «Ты беременна? Да? Не переживай, если он отказывается жениться, мы сами воспитаем ребенка! Перестань, тебе надо сейчас беречь себя». Я еле-еле ее разубедила, рассказав про поездку. Мама успокоилась. И сказала, что это замечательно – разлука на полгода. Что мы осточертели ведь уже друг другу: в институте вместе, домой вместе, в кино вместе. Что я с подругами почти не общаюсь! А надо, чтобы не терять собственное «я». И для его карьеры – это хорошо! Любовь должна уходить в отпуск! Хотя бы в кратковременный! Ну, при этих словах мамы я разрыдалась пуще прежнего. Я не хотела отпускать свою любовь в отпуск. Я не хотела отпускать любимого в Америку. А хотела только одного, чтобы все оставалось, как прежде.

– И он уехал? – подала голос Зося. – Неужели он уехал?

– Вы его отпустили? – вскинулась Марго.

– Дамы, дайте человеку дорассказать! – Валера поднял руку. Было заметно, что именно этот эпизод в рассказе Анны заинтересовал его больше всего.

– Как же иногда все в жизни сложно! – вздохнула одна из вятских жен.

Анна продолжила:

– Вообще, наша жизнь изменилась. Нет, мы продолжали встречаться, вместе занимались, гуляли. Но все уже было не так. Совсем не так. Мой друг теперь молчал. И я понимала, что в это время он думал о том, что его ждет. Он представляет, он предвкушает, мечтает. Все, о чем бы мы ни заговаривали, сводилось к одному – к его поездке. «Ты хоть будешь скучать?» – не выдержала я однажды. Он с растерянностью и недоумением посмотрел на меня. Было ясно, что все происходящее с ним превратило наши отношения в фон. Меня же еще интересовал вопрос, а не страшится ли он этого расставания?! Ведь и я могу перемениться! Мой молодой человек искренне признался, что даже об этом не думал! Надо сказать, что, конечно, как всякому двадцатилетнему парню, ему хотелось посмотреть другую страну. Но не надо забывать, что он был талантливым математиком. Он был амбициозным математиком. Он был очень молод, но уже достиг больших высот в этой науке. И он не мог не думать о том, что даст ему, как ученому, эта поездка. Я понимала, что не за впечатлениями он туда едет. Он ехал за новыми знаниями и за новыми успехами. Мне бы радоваться. Но я злилась. Он понял это, пытался успокоить меня, но я видела по блеску в его глазах, по его рассеянности, по его улыбке, что успокаивает он меня по одной причине, чтобы уехать с чистой совестью и легким сердцем. «Ты уже собрал все справки?» – спросила я его как-то. «Да, почти. Осталось совсем немного. И потом характеристики. Сначала в университете, в комитете комсомола и в парткоме», – почти извиняющимся тоном ответил он. На следующий день я сидела в аудитории и переписывала конспект. Ко мне подсела однокурсница, с которой мы особенно не дружили, но иногда встречались в бассейне, и спросила, не буду ли я скучать тут одна. В ее словах чувствовалась и зависть, и любопытство, и даже легкое злорадство. Вот тут меня как демон собственничества под локоть толкнул!

Я вдруг сказала: «А может, он никуда еще и не поедет. Мало ли, проверку не пройдет. Ты же знаешь, строго все это очень. Поездка в Америку. И он все-таки не просто студент, а гордость университета, светлая голова, будущее физико-математической науки. Его уже приглашали в академические институты. И были какие-то сложности… Ну, одним словом, могут еще и отказать. Вроде как основания есть… Я сама не знаю. Случайно услышала. Ой, не приставай, видишь, я не успеваю лекцию переписать!» Однокурсница отошла. А я сидела и готова была вырвать себе язык. Зачем я наплела все это сейчас? Я знала зачем. И я знала кому – однокурсница слыла большой болтушкой. Я все знала, что делала, только не подозревала, что способна на такое. Через три недели, когда мы возвращались из университета, мой друг сказал: «У меня такое чувство, что я никуда не еду». Я опешила. В этот момент мне очень хотелось, чтобы его поездке ничего не мешало, но поскольку сама же запустила эту машину… В общем, он грустно сообщил: «Мои документы до сих пор лежат неподписанными. А время идет. Учебные визы – они строго по датам. Я уже узнавал». Я взяла его под руку и проговорила ворчливым тоном: «Не беспокойся, подпишут! Вот поедешь и забудешь меня». Он даже не улыбнулся, он промолчал всю дорогу, а у моего дома не задержался ни на минуту… Он никуда не уехал. И никто ему не сказал почему, никто не объяснил, в чем дело. Время шло, бумаги лежали в инстанциях. В деканате и на кафедре делали вид, что ничего не происходит. Он пытался поговорить с руководителем курса, но услышал в ответ: «Очень жаль, но я не в курсе. Наверное, что-то не сложилось. Дело не в вас, не в вашей теме, дело в каких-то общих обстоятельствах…» Он пришел ко мне домой вечером. И я почувствовала запах водки. Он много говорил, что на Америку ему начхать! Что ему поучиться там хотелось. Показать, что умеет! Показать им, что мы тут умеем! Говорил он сбивчиво, перескакивая с предмета на предмет. То начинал сердиться и ругать преподавателей, то грозил кому-то. Он был пьян, зол и обижен. Таким я его видела впервые. Слушать было тяжело. Я напоила его чаем, помогла раздеться и уложила на диване в гостиной. Родители приехали совсем за полночь и удивились, видя такого гостя. «Ему отказали в поездке, но ничего не объяснили, – сказала я, – он переживает».

Мама понимающе кивнула, достала аспирин, налила в стакан воды, поставила на стол. Вышла, оставив меня караулить пьяного любимого.

И жизнь опять потекла дальше. Очень скоро приобрела все тот же вид – мы вместе, везде и всегда. Он учится и работает, на кафедре его любят и уважают. Никто не вспоминает историю с несостоявшейся поездкой. Никто – ни на кафедре, ни сокурсники, ни друзья. Кроме меня. Я эту историю забыть не могла. И меня мучил один-единственный вопрос. Да мучает и сейчас. Этот отказ – случайность, совпадение? Дурацкая системная ошибка, или дело во мне? Или я виновата тем намеком, который превратился в сплетню, потом в опасение, потом в предубеждение, потом в отказ? Не я ли все рассчитала и добилась того, чтобы он остался рядом?

– А он сам? Как он потом себя вел? По отношению к вам? – спросила Агнесса.

– Почти так же, – ответила Анна. – Даже лучше. Он стал более ласковым, заботливым, старался еще больше времени проводить со мной. «Послушай, образумь его, – говорила мне моя мама, – он же совсем не занимается. По-моему, он ни о чем больше не думает – только о тебе!» Но я уверяла, что он взрослый человек и сам решит, что ему делать.

Но на самом деле я постоянно спрашивала своего друга о его состоянии, о том, почему он почти на занимается математикой. Но он лишь отмахивался и тут же начинал рассуждать о прелестях семейной жизни, о том, что важнее отношения, что друзья – вот на что имеет смысл делать ставку. Обо всем этом он говорил так, словно пытался себе, а заодно и мне доказать, что ничего не произошло и что привычный жизненный уклад – это главное, что имеет смысл беречь. Что я была права – ведь неизвестно, к чему он бы вернулся. А вдруг после Америки к нему изменилось бы в худшую сторону отношение? Рисковать карьерой? Я поддакивала. Все меньше в сутках оставалось времени, которое мы проводили порознь.